.....
Влюбляясь, тяжело предположить, кто окажется твоей второй половинкой. Ты ходишь весь такой окрылённый и счастливый, мечтаешь много и раздражаешь всех вокруг своим непозволительно довольным лицом. Вот только любовь может оказаться совершенно не такой, как ты представляешь. И, вообще-то, кто-то мог бы ему об этом сказать, ведь есть много старших и опытных в команде, да только слушал бы он кого-то? Конечно же, нет. Вот и налетел грудью на шипы с разбегу. Влюбляясь в искреннего, весёлого и доброго Маттейса, парень и предположить не мог, что будет разбиваться на тысячи осколков, каждое утро будет соскребать частички себя по белоснежной плитке, разукрашенной кровавыми разводами, чтобы ночью вновь на этой же ужасно белой плитке разбиться вдребезги. Кто мог предположить, что всё обернётся так? Да никто, потому что, чёрт, никто бы ни за что такого не подумал! И Пауло бы впрок кричать, драться или просто развернуться и уйти, его ведь никто не держит. А уйдёт ли? Нет. Потому что глуп? Потому что зависим? Потому что дурак? Нет, потому что он — единственное спасение для Маттейса. Это не жалость, не подчинение и не помешательство. Это любовь в самом искажённом её виде. Один любит преданно, безгранично, пылко, а второй... бьёт, ломает, калечит. Нет, нет... НЕТ! Он не получает от этого ни капли удовольствия, юноша просто устал, запутался... Да, именно так...
Именно это отвечает молодой аргентинец, когда, переодеваясь перед тренировкой, кто-то вновь замечает новый огромный синяк или разбитую губу. Чёрт, а ведь раньше было проще, можно было свернуть всё на неудачное падение во время игры, острый угол квартиры или даже хулиганов в подворотне, а теперь... Всё ведь было так хорошо, так прекрасно, так почему же всё тайное должно когда-то стать явным? Сколько не скрывай, а правда всё равно найдёт выход, пробьёт себе путь, разворотит все преграды. Вот и Пауло не смог долго хранить тайну. Разболтал? Нет, Господи упаси! А как тогда всё произошло? Да просто, Маттейсу вообще было плевать на всё, кроме игры, а Дибала всё тащил на себе, чтобы любимому было легче... И всё бы ничего, да только эта проклятая семёрка Ювентуса... Вездесущая всемирная звезда футбола... В тот вечер как заявился в квартиру Пауло с забытой им в раздевалке сумкой и увидел захлёбывающегося в крови мальчишку; как с размаху ударил по красивому лицу блондина; как забрал еле находящегося в сознании шатена; как разболтал всему Ювентусу о том, чему стал свидетелем; как все начали негласно опекать «десятку» и подальше ограждать от... обидчика? В тот вечер он случайно сделал для Пауло открытие: Маттейсу плевать на всё в этом чёртовом мире, кроме футбола и... кроме милого, доброго, невинного мальчика из Аргентины. В тот миг, когда Криш поднимал на руки его ослабевшее тело, а веки уже слипались как минимум из-за запёкшейся на ресничках крови, он увидел... увидел, как во взгляде сапфировых глаз мелькнуло что-то доселе незнакомое. НЕ обычный арктический холод, а блеск рассеянности, страха и мольбы не покидать. Он тогда был похож на маленького ребёнка, которого мама оставила посреди супермаркета, а сама отошла за хлебом в соседний отдел. И если бы не сильная хватка старшего и не невероятная слабость, Пауло тот же час бросился бы обнимать и успокаивать Де Лигта. Но не вышло... В тот раз не вышло... А после... то было после...
Время шло. Всё вроде бы встало на свои места. Пауло выписали из больницы, стояло только последней ранке затянуться, и он тот час прибежал на поле, полон сил и энергии. Прыгал, словно кузнечик вокруг других игроков, бегал за мячом, будто не видел его никогда и никто не посмел ему мешать, ведь счастью этого ребёнка предела не было. Одно его огорчало: Маттейс был на такой далёкой в тот момент другой части поля. Это вроде бы и близко, но в тот же миг так далеко. Чтобы ближе подойти нужно преодолеть стену из сокомандников, а она будто бы и не непреодолима вовсе. Они все так кружатся вокруг него, обнимают, холят и лелеют, что становится как-то неловко. А ещё до жути обидно, потому что все вьются рядом с ним, живым и счастливым, а тут, совсем рядом на соседней скамье в раздевалке сидит разбитый и покалеченный не телом, а душой блондин. Сидит спиной к нему, не оборачивается, не говорит, просто сидит, склонив голову вниз и молчит. Пауло остаётся в раздевалке до последнего человека, просит всех отдохнуть и радуется тому, что Мората тот ещё раззява и не обращает внимания на то, что кроме аргентинца остаётся ещё кое-кто... Маттейс.
− Прости, пожалуйста, − мямлит неуверенно нападающий, жуёт губу, изучает носки кроссовок, в которых собирался идти домой, и всё боится поднять взгляд. Ему по меньшей мере должно прилететь сейчас не хило так, возможно, опять до попадания в больницу, но Де Лигт удивляет. Он хмыкает равнодушно, подхватывает обе сумки и идёт на выход. Аргентинец моргает удивлённо глазами, тормозит долгие пять секунд, а после бросается следом, доверчиво запрыгивает на спину защитника и заполняет звонким смехом давно опустевшие коридоры раздевалок при стадионе. Как он любит такие моменты, когда всё хорошо и не ждёшь, что в следующий миг встретишься лицом с шершавой стеной или крышкой стола.
Элегантный Хюндай Палисад въезжает во двор аккуратно и одновременно с этим величественно. Пауло чувствует, как его вдруг накрывает волнение. Это, вообще-то, между прочим, на секундочку, его дом и это он же пригласил Маттейса жить здесь. Так чего же теперь боится возвращаться к себе домой? Как-то странно и иррационально. Блондин рядом спокоен, даже максимально расслаблен, крутит одной рукой руль, пока второй держит руку аргентинца. Шатен улыбается кривовато, просит опять за что-то прощение и боится поднять глаза. Страшно не по лицу получить, страшно, что возлюбленный после случившегося уйдёт. Но тот остаётся сегодня. Остаётся и завтра. И весь последующий месяц. Драки прекращаются, иногда всё-таки бывают вспышки, но они заканчиваются толчком, и то не слишком сильным. А потом блондин уходит. Молчит целый вечер, не ужинает и не обнимает ночью. Пауло это крошит, в пыль превращает, страшные мысли порождает. Юноша старается стать идеальным: извиняется первым, максимально ластится и потакает любым желаниям. Маттейс вроде бы тоже идёт на встречу: смягчается, идёт на контакт, обнимает ночью, если вдруг они не помирились, и почти убирает ледяной холод в невероятно красивых глазах.
Да только сказке было дано недолго длиться. Очередной матч, сильный противник, время игры на исходе, а до сих пор ничья. И тут Криш... нет, не забивает сам – даёт пас Пауло и тот уже загоняет победный мяч в ворота противника. Фанаты взрываются довольным рёвом, противники шокировано смотрят на белый шар позади вратаря, а игроки Ювентуса спешат поздравить их спасителя в этой игре. Рэмзи сгребает парнишку в медвежьи объятья, пока остальные друг за другом окружают счастливо смеющегося парня. Де Лигт чувствует, как его накрывает волна ревности. Хочется схватить и спрятать, оторвать руки всем, кто смеет касаться его мальчика, кто смеет трепать его волосы, кто смеет прижимать это тельце к себе. Выколоть бы всем глаза, кто бросил лишь мимолётный взгляд; сломать бы всем руки, кто лишь нечаянно коснулся; вырвать бы всем лёгкие лишь за то, что дышат одним с ним воздухом. Внутри парня ураган и ветра заставляют тьму клубиться, но внешне его ничего не выдаёт. Нидерландец легко обнимает напряжённые плечи, шепчет сладко в самое ушко поздравления и другие глупости, заставляя Пауло смущаться перед сотнями камер и всем чёртовым миром. Дибала светится, словно солнышко, доверчиво льнёт в объятия, пока Маттейс проклинает ключ от двери в дом. Всё теперь хорошо, всё, как только можно, чудесно...
С порога сильная пощёчина сбивает уставшего и разомлевшего от ласки шатена с ног. Он, не ожидая подобного развития событий, путается в собственных ногах, ударяется о стену позади и медленно, но верно сползает к полу. Как-то быстро он забыл о боли и побоях. А не стояло бы. Блондин в ярости, и не как обычно, он настолько свиреп, что это ощущается физически. Тяжесть атмосферы давит на рёбра, сжимает лёгкие тисками и замедляет биение сердца до еле слышимого ритма. Любовь это боль?.. Нет, любовь это насилие... Маттейс наслаждается животным страхом на дне чужих выразительно-зелёных глаз, резко меняет выражение лица на сочувствующее, присаживается на корточки перед сжавшимся юношей, бережно, ласково проводит кончиками пальцев по уже краснеющей щеке, будто извиняясь. Шатен ведётся, прикрывает глаза, тянется к теплу, трётся о руку, подобно провинившемуся котёнку. А потом шипит на грани всхлипа, потому что чужая рука с силой сжимает волосы, заставляя откинуть голову назад, а глаза наполниться нежелательными слезами.
− Ну ты и сучка, Пауло. Мелкая, продажная, тупая сучка. Думал, я закрою глаза на твоё блядское поведение? Ну, нет. Таких, как ты, нужно только силой воспитывать, ласки вы не понимаете. Вот к чему привело то, что я попустил контроль. Но ничего, наверстаем. Идём в твою любимую ванную. Ты просто невероятен на белом кафеле.
Аргентинец отрешённо мотает головой, взглядом полным отчаянной надежды молит пощадить, да только уже наперёд знает – ему откажут. В бестолковой попытке парень хватается за дверной косяк, но толчок сильных рук заставляет резко опустить опору. Дибала больно ударяется, падая на холодную плитку, пытается сгруппироваться и отползти, но куда? Сзади ванная, спереди лекарь и палач Маттейс, а в центре – он. Блондин сверкает надменной улыбкой, одаривает взглядом холодных сапфировых глаз, будто в ледяную воду окунает. А потом бьёт. Сильно, с душой, если можно так сказать, упивается чужим страхом, болью, отчаяньем. Наслаждается короткими всхлипами, которые только больше распаляют, разжигают пламя внутри. Пауло знает – нужно быть тихим, но не выходит, он ведь действительно старается из последних сил. Слёзы смешиваются с кровью, боль начинает смазываться, как и картинка перед глазами. Где-то в ребре что-то то ли выстреливает, то ли хрустит. Белый кафель украшают узоры-разводы крови и скрутившийся посреди этой композиции её главный элемент – Пауло. Он словно сломанный цветок, вырванный прямо с корнем из земли, но всё ещё продолжающий тянуться к солнцу. К солнцу, которое боль и панацея одновременно. Это неправильно и странно. Да только ему плевать, потому что любящему сердцу не объяснить, оно все доводы на ноль умножает. Ему плевать и на синяки, и на переломы, и на собственную кровь на чужих руках. Ему плевать на себя, главное, чтобы тому, кто рядом, было хорошо.
Дибала соскребает остатки себя по кафелю, ползёт слепым щенком к сидящему у стены Маттейсу, нежно целует сбитые костяшки, молит о прощении. Совершенно не поднимает лицо, мокрое от крови или слёз, и почему так щиплет не понимает. Мозг вопит об опасности, молит бежать, а сердце в груди заходится раненной птицей, всё никак принять реальность не может. Блондин откидывает голову на стену, одной рукой приобнимает жмущегося к боку Пауло, пока второй перебирает волосы, отрешённо осматривает разгром, решает, что мудак, но исправляться не собирается. Тело под боком дрожит, но всё-таки прижимается к единственному источнику тепла, пока внутри воют ледяные пустыни. Кажется, они больны друг другом и это не лечится...