Боль на двоих

Он больше так не может. Эта боль заполняет все его тело. Ему так кажется? Или она и вправду распространилась дальше, выше по туловищу и теперь отдает в рёбрах? Терпеть ее больше нет никаких сил. Слишком сильно тянет, больно колет и бьёт по самым чувствительным точкам. Больно. Очень больно.

Феликс сидит, откинувшись на подушку, затем выпрямляется, снова гордится, опираясь рукой на колено. Но с каждым мгновением боль в спине становится лишь сильнее. Она тянет, словно зовёт куда-то, вечно напоминает о том, что он неполноценный. Что он почти сломанный.

Но даже сломанным он продолжает дарить людям любовь и радость. Продолжает ярко гореть и светить для родных, друзей и... Него. Того, кто стал ему дороже, ближе и роднее всех.

До конца эфира не более пяти минут. Но Ли не выдерживает и встаёт с кресла, чтобы дойти до кухни и выпить таблетку. Которую за сегодня? Третью? Губы сжимаются в тонкую полоску, пока он пересчитывает оставшее количества лекарства, а затем возвращается. Скоро точно перестанет болеть. Скоро все будет хорошо. Скоро все наладится, и он будет улыбаться, как раньше.

Разговор проходит мимо него. Он лишь натягивает улыбку, усмехается с шутки Ли Ноу, но не говорит. Солнышко, что обычно так ослепительно светит и всех радует, сегодня похоже на луну: бледный, уставший, замкнутый, словно вот-вот растворится, потухнет и никогда больше вновь не загорится.

Участники группы машут на прощание и отключаются. Эфир заканчивается. Виснет молчание. Взгляды, наполненные переживанием, тревогой и желанием помочь, обращаются к нему. К всеми любимому солнышку. К Феликсу. Он ненавидит это. Ненавидит, когда на него так смотрят. Ненавидит заставлять других беспокоиться о себе, а потому сжимается ещё сильнее, сглатывает, окидывает всех ровным взглядом.

– Я... Я пойду первым. Всем спокойной ночи.

Голос срывается из-за подступающих слез, но он быстро и молча уходит в свой номер отеля, слыша громкое:

– Стой, Ликс!

– Ёнбок, погоди!

– Феликс-хен!

Ли не слушает, доходит до номера и собирается закрыть дверь, как вдруг в проеме появляется тень. Его тень. Сердце вздрагивает. Рука дрожит и отпускает ручку, пропуская его внутрь. Он не сможет его выгнать.

–Феликс... Зачем ты согласился? Зачем ты согласился на эфир? Ты ведь знаешь, что нужно себя беречь... Мы бы предупредили фанатов Ликс! – захлопнув дверь, в сердцах говорит Хенджин. Феликс молчит, лишь молча слушает и смотрит. По щекам текут слезы — кристально чистые, горькие, невинные. Слишком тяжело. Слишком много. Все это слишком. Может, ему просто не следует здесь быть?

Он быстрым движением смахивает капли с лица. Хенджин замирает, видя, покрасневшие мокрые глаза человека, что всегда спасал его. В самые трудные минуты, когда казалось, что все уже кончено. Поддерживал, не требуя ничего взамен. От слёз, что так долго держались внутри, от слабости и желанием скрыть ее на душе становится тяжело. Хенджину кажется, словно в сердце вонзают иглы. Тонкие, длинные, острые. Оно отличается кровью, видя чужие страдания.

– Иди ко мне, солнце... – шепчет Хван, раскидывая руки для объятий и втягивает парня в объятия. Тот прижимается к нему, цепляется за майку пальцами и беззвучно плачет. Он ненавидит показывать слабостью, но ему можно. Только ему. – Сколько же ты раз так скрывался от меня, малыш...

Губы Хенджина касаются его макушки. Он прижимает худое, ослабленное тельце Феликса к себе, затем подхватывает на руки и укладывает в кровать, ложась рядом. Ли пытается отстраниться, бормочет охрипшим голосом, что он тяжёлый, но Хван не слушает. Гладит по спине — аккуратно, нежно, словно боится поранить, сделать ещё больнее, — и шепчет что-то успокаивающее. Он будет рядом. Он не даст ему справляться со всем в одиночку. Ему нужно стать сильнее, чтобы уметь защищать свое солнышко.

Слезы со временем кончаются. Утихает и боль. Тепло любимого человека, обволакивающие объятия и теплое пуховое одеяло облегчают страдания. Пускай лишь на время.

– Я... Не люблю показывать свои слабости... Не люблю, когда меня жалеют или беспокоятся, но... – тихий шепот Феликса уходит куда-то в грудь, доставая до самого чердца. – Но тебе можно. Я позволяю себе это только с тобой...

В душе Хвана что-то обрывается. Его солнечный, жизнерадостный мальчик с счастливой улыбкой на губах и блестящими глазами никогда никому не даёт увидеть то, что скрыто внутри. За этой улыбкой, весельем и беззаботным детским счастьем. Он тщательно прячет свою боль, беззвучно плачет каждый раз, когда больно.

Хенджин не знал об этом. Становится так стыдно и отвратительно от самого себя, что он не догадался раньше, не смог, не проверил. Так ужасно от того, сколько раз его малыш плакал от боли. Один. Не позволяя никому не увидеть.

– Прости... – еле слышно произносит Хван в его волосы. Он целует его в лоб и шепчет. – Прости, что я такой слабый... Прости, что меня не было рядом, когда я так был нужен тебе... Я...

– Ты не знал. Не извиняйся. Это не твоя вина. Просто... Не оставляй меня пока что, ладно?

Феликс прижимается к нему, будто котенок, сжимается в его объятиях и засыпает от мягких прикосновений Хенджина. Тихо сопит, уткнувшись носом в его шею и слегка морщится, когда глухое эхо боли изредка отдает в поясницу.

Хенджин перебирает его волосы, гладит по спине и целует, тихо шепча:

– Я всегда буду рядом.