2. Говори мне, пожалуйста...
Цинсюань проснулся рано утром, когда за окном барабанил проливной дождь. Небо затянутое серыми тучами, будто плакало. Вода ручьями струилась по тротуарам, а редкие прохожие пытались спрятаться от непогоды, укутаться в куртки, раскрыть зонты, но порывистый ветер выворачивал их наизнанку. На улицу не хотелось, да и был выходной, который младший Ши планировал провести с братом за просмотром какого-нибудь сериала и поеданием пиццы.
Это должен был быть тихий домашний день с человеком, которого Цинсюань ценил больше, чем других. Единственным человеком, который был для него семьёй.
Родители Ши погибли, когда мальчику было около двенадцати лет, за пару недель до его дня рождения. Тогда же опекунство над ним перешло брату, и тот делал всё, чтобы младший вырос в достатке и был счастливым. У него получалось. Какой ценой, Цинсюань не знал. На что ради него шёл брат можно было только догадываться, но в детском мозге просто не могло уложиться и быть понятым, что простой судья не может столько зарабатывать просто так. А Ши жили богато, почти роскошно.
Повзрослев, Цинсюань просто решил не задаваться вопросами для собственного спокойствия, и чтобы случайно не разрушить образ хорошего и сильного старшего брата. Но что бы он ни узнал, он был уверен, ценить брата он не перестал бы. Ведь всё, что он делал, он делал ради младшего брата.
В это утро в квартире было подозрительно тихо: брат-жаворонок обычно в десять утра уже во всю гремел посудой и готовил завтрак. Теперь же не было слышно ни звука. Цинсюань босыми ногами потопал туда, где была спальня Уду. В комнате никого не было. На кухне тоже, да и уборная была свободна. Брат не вернулся домой? Это было странно. Тот всегда после заседаний возвращался поздно и тут же заваливался спать. К тому же вчера было повторное слушание по старому делу. Ничего необычного, такое обычно довольно быстро заканчивалось, и судья к полуночи был дома. Если опустить факт того, что после особо сложных дел судья всегда отправлялся в бар. Но Ши Уду всегда возвращался. Он не мог оставить брата одного. Не мог себе этого позволить.
Цинсюань взялся за телефон. Но ответов не поступило. Он набирал раз за разом. Результат всегда был одинаков — через определённое количество гудков включалась голосовая почта.
Внутри заскрежетала тревога. Из маленького спящего клубочка она разрасталась до огромных размеров, разрывая младшего Ши изнутри.
Телефон Уду, залитый его кровью, вибрировал, валяясь на земле в подворотне. Ливень размывал засохшую кровь на бездыханном теле, превращая лужи в кровавые озёра. И это вкупе с вибрацией привлекло внимание прохожих. Тело нашли.
Не было удивительным, что труп пролежал до утра — обычно в эту подворотню никто не заглядывал, не решался оставить машину. Здесь справляли нужду случайные бездомные, и бесстрашный Уду иногда оставлял свой автомобиль перед заседаниями — около суда парковаться было негде. Вот и в тот вечер оставил.
Ши Цинсюань набрал брату ещё раз. Ответа не последовало. А через час или, может, два раздался звонок. С другого телефона.
Цинсюань почти ничего не слышал после слов «труп», «телефон», «документы». Младший Ши безвольно осел на пол и закричал. Ударил кулаком стену. Несильно, но всё же ощутимо. А потом номер перезвонил, говоря, что нужно приехать на опознание. Цинсюань заливался в истерике. Цинсюань щипал себя, чтобы проснуться, чтобы всё это просто оказалось ночным кошмаром, чтобы это было не взаправду. Жестокая реальность не желала отступать.
Он всегда волновался за брата: ему нередко угрожали, но никогда не переходили к решительным действиям — боялись. Уду был грозным, его назначение на судебный процесс вселяло страх в виновных и невиновных. Уду не знал слова «справедливость». Он знал слово «взятка». А ещё у него, очевидно, были заступники, иначе он давно вылетел бы со своего поста. Надёжная "крыша". Только наличие её от смерти никак спасти не могло.
Теперь Цинсюань остался один: при погибшем было удостоверение и телефон, там же, рядом стояла его машина, опознание было чистой формальностью. Формальностью, которая била по и без того убитому состоянию младшего Ши фатальным ударом.
В морге он потерял сознание. На прозекторском столе лежало изрезанное тело Уду. Останься он жив, всего его обезобразили бы шрамы. Но Уду был мёртв. И это абсолютно точно был он. На его шее висела подвеска, парная с Цинсюанем, родинки находились в правильных местах, да и лицо почти не тронули. Сомнений не было: старший Ши погиб.
По выходу из морга осознания реальности происходящего не случилось. Цинсюань всё ещё верил, что вернётся домой, увидит Уду живым и здоровым, что тот скажет, что всё это было плохой шуткой, что будет долго извиняться перед братом, что скажет, какой он дурак, что так нужно было, что он бросает работу, меняет имя, фамилию, город, номер — всё что угодно. Младший принял бы всё, но только не смерть…
От ужаса его бросало то в холод, то в жар. Трясло так, что сводило мышцы. Слёзы не прекращались ни на секунду. Ночь он провёл в агонии. А на утро не чувствовал ни одной части своего тела. Вместо мозга осталась вязкая кашица, руки и ноги не шевелились. Перед ним стоял человек.
— Ты закончишь так же, — ухмылялся, хохотал, присаживался на кровать, трогал Цинсюаня за неподвижное тело. Лез ладонью в трусы и поглаживал половой орган. Брал его в рот. Касался каждого сантиметра кожи липкими руками и не менее омерзительными губами. Ши не мог даже дёрнуться. Голос не слушался. А потом его перевернули и резко вошли. Без смазки и прелюдии. И всё что он чувствовал — страх и боль.
А потом Цинсюань окончательно проснулся в холодном поту. Всё это было сном. Всё, кроме одного — Ши Уду никогда больше не вернётся домой. Ши Уду будет лежать в холодной земле, наверное, рядом с родителями — Цинсюань не знал наверняка. Не был готов к этому. Ему ещё только предстояло со всем разобраться. И ему было даже просто задуматься обо всем этом страшно.
Горло сжимал первобытный ужас. Он и хотел бы сейчас заорать, кричать, срывая голос, плакать навзрыд, но просто не мог. Он безвольно сидел на собственной кровати и смотрел в стену. На обоях играли солнечные блики — небо больше не плакало.
«Лучше бы плакало» — подумал тогда Цинсюань.
Сон перемещался с реальностью, комок страха разрастался, возвращал его туда, где события ужасного сна могли произойти на самом деле.
Ему было семнадцать. Они с Уду тогда жили в другой квартире, в другом районе и Цинсюань тогда был другим. Он был бесшабашным подростком, который не боялся почти ничего. Делал, что хотел и как хотел, чем заставлял Уду не на шутку волноваться. И волноваться было за что.
Это произошло, когда совсем ещё юный Цинсюань, впервые попал в клуб. Яркий свет слепил глаза, а громкая музыка стучала по черепной коробке, отбивая бешеный ритм. Сердце трепетало. Танцпол увлекал, а бар манил ещё больше.
После пары коктейлей Цинсюань раскрепостился. Толпа обступала его, а он в своём ярком зелёном костюме блистал и выделялся из толпы. Его движения были уверенными и ритмичными — парень умел и любил танцевать. Кажется, это место делало его собой, раскрывало с новой стороны. Он был в центре внимания, и это ему искренне нравилось. Может быть, его и раздевали глазами, но он предпочитал не обращать внимания. Просто быть собой и наслаждаться эти вечером, плавно перетекающим в ночь.
После ещё нескольких коктейлей и небольшой передышки от танцев его замутило. Парень до этого никогда не пил больше бокала вина за раз, так что теперь его организм решил побороться с алкоголем. Алкогольная интоксикация дала знать о себе быстро. На ватных ногах и с комом в горле парень последовал в уборную.
В туалете его настиг парень, который был выше его больше чем на голову и намного крупнее и мускулистее. Ши видел его жадный взгляд до этого — на танцполе — и усиленно игнорировал. Как оказалось, зря. Следовало сразу вызвать охрану, но пока тот ничего не сделал, это не имело ни капли смысла. А теперь, кажется, было уже поздно.
— Эй, зелёная звёздочка, — страх схватил Ши за горло, позыв тошноты стал сильнее. — Иди сюда, красавчик.
Нежный голос противоречил грозному виду парня. Тот приближался. Цинсюань вжимался в унитаз, пытался закрыться в кабинке и как можно дольше не выходить. Его выворачивало наизнанку, не то от отвращения, не то от отравления алкоголем. Его ждали снаружи. Ждали, чтобы раздеть не мысленно глазами, а на самом деле. Может быть, грубо сдёрнуть каждую часть костюма, а может быть, медленно снимать элементы по одному. А потом… Цинсюань не хотел думать, что будет потом. Он обессиленно сидел на полу и ждал, пока в уборную зайдёт кто-то ещё, чтобы были свидетели, чтобы он смог сбежать. Сил на сопротивление совершенно не было. Он пьян. И ничего не может сделать, чтобы за себя постоять. Может быть, его здесь изнасилуют и бросят, а может быть, просто прирежут, а может быть, и то и другое, но скорее всего только первое. Любой из вариантов развития событий пугал. Цинсюань тяжело дышал забившись в угол. У него не было путей отступления.
Десять минут спустя, в кабинку вломились, вскрыв снаружи хлипкий замок.
Парня подняли с пола, усадив на туалет. Он на грани потери сознания пытался хотя бы просто дышать. Дышать, не умереть здесь от страха. Выдержать всё, что будет дальше.
Липкие руки коснулись стройного тела Цинсюаня, быстро расстегнули рубашку, целовали шею противно причмокивая. Когда торс оказался голым, парень спустился ниже и принялся стягивать штаны. Эти движения были грубыми, резкими. Обтягивающая одежда рвалась с характерным треском. А Цинсюань безвольной куклой сидел на крышке унитаза и не мог сказать ни слова. А его раздевали всё дальше, грубыми движениями сдёргивали украшения с шеи и рук. Металл падал на кафель, брязгал, звон отбивался головной болью. Цинсюань понимал, что больше свои побрякушки не увидит. Но это сейчас волновало его меньше всего. Его грязно и глубоко целовали, оставляя огромные бурые отметины. Цинсюаню хотелось сблевать, но тело не шевелилось ни в одном направлении. Он слишком много выпил. Он не мог ни кричать, ни отбиваться. От безмолвного осознания происходящего становилось всё хуже. Огромные мозолистые руки уже облапали каждый кусочек его плоти. Ему хотелось сейчас исчезнуть, раствориться и никогда больше не существовать. Не быть Цинсюанем, перестать носить зелёное, никогда-никогда больше не танцевать. Закрыться в своей комнате и рыдать. От собственной беспомощности по его щекам потекли слёзы. А в тот момент его член взяли в рот. А потом его попытались перевернуть, ставя на колени около унитаза. Всё внутри кричало, трепыхалось, остатки сознания бились о черепную коробку, отдавая в голове болью. И тогда его стошнило прямо на спину насильнику. Тот чертыхнулся и, наказав сидеть на месте, отошёл к раковине, чтобы смыть всё с себя. Тогда Цинсюань сгреб в кучу остатки сил и, схватив собственную одежду с пола, попытался сбежать. Его не остановили. Считай, повезло, если опустить тот факт, что он до чертиков пьяный и абсолютно голый вывалился из тишины, но ни черта не спокойствия туалета в грохот музыки танцпола. Слёзы отчаяния и отвращения текли из его глаз ручьями. Цинсюань тяжело дышал и, спешно натянув на себя хотя бы трусы, выбежал на улицу в холодную осеннюю ночь. Он выбегал из клуба сопровождаемый тысячей взглядов, но всем было всё равно.
Его одежда была безнадёжно испорчена, тело запятнано, а разум бился в агонии. Тело дрожало. И неизвестно от чего больше: холода или ужаса. Он не представлял как добраться до дома.
Ему семнадцать, он пьяный, голый на пороге обдристанного клуба. Один. Грязь, казалось, въедалась в его кожу, а холод промораживал до костей.
Больно...
Тогда ему помогла какая-то девушка, имени которой он не знал, да и лица не запомнил. Она вызвала такси и ничего не спрашивала. До приезда автомобиля она укрывала его своей курткой, а после попросила приехавшую таксистку проследить, чтобы тот добрался до квартиры. Цинсюань ей был за это благодарен.
Тот ноябрьский вечер он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Дома он появился поздно. Уду уже спал — оно и к лучшему. Младший Ши забрался в ванную и несколько часов намыливал себя до покраснения кожи, кое-где, в местах, которые ощущались особенно грязными от произошедшего, он тёр мочалкой так сильно, что сдирал кожу до крови. И всё равно он чувствовал себя грязным.
О случившемся он никому не сказал.
С того дня за ним по пятам ходил один и тот же кошмар. Он кричал по ночам, чем не на шутку пугал Уду, но ничего не объяснял. Он решил, что справится со всем сам.
И только два года спустя кошмары отступили. Чтобы теперь после смерти брата вернуться вновь. В изменённом виде, но от этого всё ещё не менее ужасающие, доводящие до панических атак, до истерики, до дрожи в руках, коленях, да во всём теле.
Теперь Цинсюаню было в десятки раз хуже, чем тогда. Тогда он мог поговорить с Уду, даже не рассказывая о той ночи. Теперь говорить ему было не с кем.
***
Хэ Сюань не появился в сводках новостей. Ни на утро, ни на следующий день. В университете он тоже не появился. Он был уверен, что его найдут, если не сразу, то крайне скоро. Но теперь, когда ничего не произошло в первые сутки, он смог понадеяться, что у него ещё есть немного времени. Он был уверен, что сядет и сядет надолго. В целом, ему уже было всё равно.
Если честно, теперь ему казалось, что это всё того не стоило. Его семья, как была, так и осталась мертва. Их не вернёшь, а отмщение в итоге только всё испортило. В общем и целом для него не изменилось ничего. Он один. Ему некому помочь. Сам себе он давно разучился помогать — всегда делал только хуже.
Бездна орала и кусалась.
«Бесконечность — Ноль», — он обнулил свой счёт. Война началась заново. Слишком сокрушительное поражение он потерпел, не сумев совладать со всем, что почувствовал в зале суда. Одиночество и ощущение пустоты жрали его с новой силой.
Хотелось уснуть и никогда больше не проснуться.
Сознание уже валялось в отключке, пока тело продолжало худо-бедно функционировать.
Сон не шёл, а перед глазами стояло обезображенное тело.
Он всё ещё существовал исключительно на адреналине и, видимо, святом духе. Не спал и не ел уже вторые сутки. Ему было всё равно.
"Что я натворил?!" - стоял в голове немой вопрос, а сожаление медленно, но верно поступало, пытаясь заковать бездну в наручники.
***
Через неделю после убийства Уду они встретились. Оба разбитые и морально уничтоженные. Оба тихие, молчаливые. Убийца и пострадавший. Два студента. И ни один из них не знал, кто есть кто на самом деле. Никто не знал, что они связаны на самом деле намного больше, чем оба думают.
Убийство брата и ночные кошмары высосали из Цинсюаня соки. Он был бледным, осунувшимся, выглядел устало и почти ничего не ел. Хэ Сюань выглядел не лучше. Они как два призрака сидели за столом. Молчали. Не смотрели друг на друга.
Первым, неожиданно для себя самого, заговорил Хэ Сюань, посмотрев на Ши, которого никогда не видел таким.
— Цинсюань… — старался быть как можно мягче. Засчитал себе балл в обнулившемся счёте противостояния.
— Нет… — Цинсюань даже не знал, на что ответил, просто помотал головой и прошептал. Тихо. Безжизненно.
Хэ Сюань не знал, что с этим делать.
Раздачу эмпатии при рождении он пропустил. Но краешком сознания понимал, что обычная его манера разговоров здесь не подойдёт. Он метался, пытаясь подобрать слова. Мысли бились о черепную коробку и падали замертво. Он не понимал, что ему делать. Цинсюань избавил его от мучений, спросив:
— Хэ-сюн, что ты делаешь, когда тебе плохо?
Хэ Сюань тяжело вдохнул, перебирая возможные варианты. Один был хуже другого: он пил, курил, стоял в кипятке, обливался ледяной водой, сворачивался калачиком и плакал двое, а то и трое суток подряд, спал по тридцать-сорок часов, голодал, обжирался, дрался со стенами в съёмной квартире. А недавно убил человека. От этой мысли его пробило электрическим разрядом. Он переступил собственную грань. Он мог делать что угодно с собой, но обещал… своей семье никогда и ни при каких обстоятельствах не трогать других людей. Он обещал быть добрым и честным, его так воспитали. Но… он по уши погряз во лжи и жестокости. Теперь его жрала не только бездна, но и остатки совести. Остатки совести, которые он думал, что уже давно похоронил.
— Хэ-сюн? — Цинсюань взволнованно посмотрел на человека, которого хотел считать другом.
— А… Цинсюань, у тебя что-то случилось? — не узнал собственный голос. Где грубость? Где язвительность? Записал балл себе, хотя не приложил к этому никаких усилий.
«Бесконечность — Два», — гласил новый счёт.
— Моего брата убили… — тихо, едва слышно вымолвил Цинсюань.
Нет, нет, нет! Это не могло быть просто совпадением! Пазл в голове складывался слишком стремительно. Эта продажная мразь Уду имела к Цинсюаню самое прямое отношение. Это не просто одна на двоих фамилия. Они чертовы братья. И это осознание в одну секунду перечеркнуло едва успевший начаться новый счёт. Теперь он сам испортил абсолютно всё. У него только-только появился человек… Которого он, отрицая это, хотел бы назвать другом. Человек, который делал абсолютно всё, чтобы расплавить его льды. Он сопротивлялся. Боролся с собой с переменным успехом. А теперь… Теперь он был в свободном падении в бездну, в полной уверенности, что ничего не исправит. Если Цинсюань узнает, он ни при каких условиях его не простит. За такое не прощают.
«Нельзя, нельзя, нельзя, нет, нельзя быть ему другом… Если он узнает, я точно сяду. И не когда-нибудь, а в тот самый момент, когда ему станет известно, за мной приедет наряд!» — шестерёнки в голове стремительно крутились.
Его тело поступало абсолютно противоположно мыслям. Он сейчас будто разделился на две части. Тело обнимало плачущего Цинсюаня, а разум, отрицая их «дружбу» и даже малейшую её возможность, наблюдал со стороны.
Цинсюань вздрагивал в неловких, да и не особенно тёплых объятиях. На самом деле, это мало было похоже на объятия: Хэ Сюань подставил Цинсюаню свой торс, но не знал куда девать руки, а положить их Ши на плечи боялся.
— Пойдём… — Хэ Сюань взял свои вещи со стула, отпустив Цинсюаня. — Сегодня м… ты, да и я тоже, прогуляешь пары.
Язык не поворачивался объединить их слишком странный тандем в одно целое. Он не смог сказать «мы», запнулся на полуслове, и действуя вразрез тому, о чем только что думал, повёл Цинсюаня на курилку.
Курилкой называли беседку, стоящую слегка поодаль от университета, куда каждую перемену последнего учебного года бегал Хэ Сюань, как, впрочем, и любой другой студент-курильщик.
Погода стояла облачная, но тёплая. Апрельский ветер обдувал их со всех сторон, развевая волосы. Хэ Сюань присел на скамейку и достал из кармана слегка помятую пачку толстых мальборо без капсулы и закурил. Протянул пачку Цинсюаню.
— Будешь?
Ши достал сигарету и зажигалку. Неловко, дрожащими пальцами попытался поджечь никотиновый свёрток, но только едва не поджёг свои пышные волосы.
— Давай я? — Хэ Сюань забрал зажигалку из его рук. — Сложи руки домиком.
Сигарета начала медленно тлеть. Едкий дым заполнил пространство. Цинсюань затянулся и тут же закашлялся, но продолжил. Он кашлял, едва не задыхаясь, но всё ещё не бросил свёрток в мусорку. Сейчас ему хотелось избавиться от боли любой ценой.
— Посмотри, как делаю я и попробуй так же. — Хэ Сюань приложил уже наполовину истлевшую сигарету к губам, взял немного ядовитого дыма в рот, пропустил его к лёгким и выдохнул. Без кашля либо одышки. Цинсюань повторил. Получилось лучше, но голова закружилась. Никотин отравлял.
Дальше курили молча. Слова в сложившейся ситуации были излишни. Никому из них не хотелось прикладывать усилия, чтобы выдавить из себя хоть что-то. В молчании просидели время равное выкуриванию Хэ Сюанем трех сигарет. После молчание всё же прервали:
— Обычно с болью я борюсь как-то так. Пачку в день и мозги в сигаретном тумане… — Хэ Сюань вздохнул, Цинсюань медленно затягивался, неловко держа в длинных пальцах дурно пахнущую палочку. Докурил. Поморщился. И накрыл ладонью руку Хэ Сюаня.
— Омерзительно… — Ши грустно усмехнулся. Хэ убрал чужую ладонь со своей. Не резко, просто отложил в сторону слегка задержавшись взглядом на ухоженных пальцах. Они даже почему-то показались ему красивыми. Нестественно. Неправильно. Нельзя. Бездна отвесила ему подзатыльник. От этого секундного прикосновения и такого же короткого взгляда Цинсюань вздрогнул.
— Хочешь узнать ещё способы? — Хэ Сюань предлагал, записывая баллы себе за каждую не слишком холодную фразу. Что-то внутри него противилось каждому его действию, другая часть, что слишком устала от перманентного одиночества, ликовала, а третья всё время думала об Уду. Человеческого в нём оставалось мало. Что в чертовом Уду, что в Хэ Сюане. Одного заботили только деньги, другого… ненависть. Цинсюань кивнул в ответ на заданный вопрос. — Тогда сегодня мы… — Хэ Сюань запнулся, вздохнул, понимая, что чувствует Цинсюань. Он ведь сам закурил и запил только после смерти семьи. Они были в слишком похожих ситуациях. Только вот в смерти семьи Хэ виноват был Уду, а в смерти самого Уду — Хэ Сюань. Такой вот замкнутый круг. Судьба явно любила злую иронию. — Мы сегодня напьёмся.
Цинсюань кивнул.
***
Бар, куда Хэ Сюань привёл Цинсюаня, был не лучшим в городе, но алкоголь здесь подавали крепкого среднего уровня. Зато здесь не было слишком большого скопления людей, а музыка перебивала все мысли. Само помещение было чистым, здесь не было заблёванных и обмоченных туалетов, на баре следили за санитарией, в отличие от других подобных заведений. Находиться здесь не было противно, но Цинсюань сжался, услышав громкую музыку. Он не был в клубах и барах с того самого дня. От одной только музыки ему становилось дурно. Сейчас он решил терпеть. Хэ Сюань не обратил на это внимания и повёл его к стойке. Разговаривать Сюань намерен не был, поэтому заказал сразу десять стопок чистого виски: пять поставил перед собой, пять перед Цинсюанем. Напиться необходимо было обоим. Нет, не так, они должны были нажраться, как свиньи, иначе зачем это всё?
Ши пил резко и быстро, словно это могло бы помочь заполнить дыру в груди. Пьянел он быстро, но сейчас это и нужно было больше всего. Он молча плакал у стойки, Хэ Сюань решил оставить его в покое.
Атмосферу молчаливого вливания виски в себя нарушил амбал двух метров ростом и полутора Цинсюаней в обхвате. Мужчина направился прямиком к Ши и подсел за барную стойку.
— О-о-о, моя любимая зелёная звёздочка! — Мужчина коснулся спины Цинсюаня. Тот вздрогнул. В глазах отобразился испуг. — Чего же ты от меня сбежал? Я искал тебя, а тебя всё не было. Ну ничего. Сегодня я закончу начатое.
«Какое к чёрту закончу? — орал разум Цинсюаня. — Четыре года прошло!»
Хэ Сюань молчал, слушая диалог, и когда тот начал принимать опасный поворот подошёл к амбалу, обратился к бармену, заказал абсент и уже был готов вылить горящий напиток на мужчину.
— Не трогай его, — сделал шаг вперёд. — Иначе это окажется на тебе.
— Понял-понял, сразу сказал бы, что он твой, а не игры с огнём затевал… — мужчина попятился.
— Он не мой! — разозлился Хэ Сюань, но часть его души ответственная за проявления незначительной теплоты почему-то такому повороту событий порадовалась. В сражении с бездной было принято решение добавить себе третью часть балла.
— Тогда он будет моим! — мужчина пьяно пошатывался и рвался к Цинсюаню.
— Нет. Ладно, он мой. Всё, съеби по-хорошему. — Хэ Сюань выдохнул, когда мужчина удалился в зал. Цинсюань бросился к нему и зарыдал хуже прежнего, он утыкался лицом в грудь, пропитывая чужую рубашку слезами, а Хэ Сюань не отстранялся: он осторожно прижал к себе ревущего парня, и про себя отметил, что обнимать его, в общем-то вполне приятно.
— Спасибо, Хэ-сюн… — Цинсюань шмыгнул носом и не отпустил Хэ.
— Что ему от тебя было нужно? — поинтересовался Хэ Сюань.
— Секс, — коротко ответил Цинсюань, не вдаваясь в подробности их прошлой встречи.
Хэ Сюань к такому ответу готов не был и замолчал, ослабив хватку, осторожности ради. Добавил себе ещё третью часть балла.
«Зря я его отпустил, нужно было набить ему рожу» — подумал парень и сам поразился этой мысли. Сначала он обнимал Цинсюаня, посвятил его в свои способы ухода от реальности, а теперь хотел уничтожить того, кто пытался причинить ему боль. Это было ненормально. Его мысли противоречили сами себе. Сначала он хотел разорвать все связи с этим липучим Ши, отделаться от него, чтобы он никогда не появлялся в жизни, а теперь… теперь он защищал его. Бездна завыла от безысходности и непонимания происходящего. Мозг тоже плавился и не понятно от чего больше: опьянения или всё же противоречий в собственных мыслях.
Цинсюань дрожал, будто на него сейчас дул ледяной ветер, слезы струились по его красным щекам, а Хэ Сюань сидел и смотрел, борясь с собственным желанием взять и своими руками вытереть их с этих щёк.
Что, черт возьми, с ним происходило?
Нет, Ши точно нужно было выбрасывать из жизни, это всё заходило слишком далеко.
Но всё же набить лицо амбалу ещё хотелось. Не в силах справиться с порывом он задал всего один вопрос:
— Подождёшь меня здесь? — и получив кивок удалился туда, куда несколько минут назад ушёл мужчина.
Хэ Сюань всё-таки избил того парня. И сам не понимал, то ли это была жажда насилия, то ли Цинсюань стал значить для него слишком многое.
Слишком.
Слишком сложно.
Слишком непонятно.
Слишком быстро.
Слишком странно.
Пытаясь остановить мыслительный процесс он колотил мужчину почти до кровавого месива. К собственному удивлению, сумел остановиться. Второй труп на себя повесить хотелось мало. Честно говоря, и одного было много.
— Пойдём отсюда… — с бешеным взглядом и разбитым костяшками вернулся к Цинсюаню и потащил его на улицу, усадил на скамейку и отдал своё пальто, видя как тот мёрзнет. Этот порыв... Всё сильнее пихал бездну в клетку, навешивая замок. Пока хлипенький, но лучше, чем ничего. Он отходил всё дальше от обрыва, стоял на почти безопасном расстоянии.
Цинсюань взял чужую руку в свою, осмотрел рану и тихо-тихо спросил:
— Хэ-сюн, тебе больно?
— Нет, — не соврал, сказал полуправду. Его давно не беспокоила физическая боль, ему просто было плевать. — Послушай, Цинсюань, если вдруг кто-то попытается причинить тебе вред, говори мне, пожалуйста, — произнёс и окончательно записал себе победу в этом матче с бездной. Он был уверен, они ещё поборются, но пока он победил.
Сердце Цинсюаня было готово выпрыгнуть из груди, клокотало, сжималось и разжималось. Он осторожно гладил ладонь Хэ Сюаня, которую тот не одёргивал, и тепло сам себе улыбался. Утром он вспомнит о брате, но пока… его грели мысли об этом ещё чуть больше полугода назад абсолютно ледяном парне, который наконец-то начал оттаивать.