Всё или ничего
Безымянный пансионат под Москвой, 5:23 утра
Холодный рассвет пробивался сквозь плотные занавески, окрашивая комнату в сизые тона. Кира проснулась от навязчивого звука дождя, стучащего по подоконнику. Она лежала, уставившись в потолок с трещинами, и чувствовала, как под рёбрами ноет пустота. Три дня. Три дня, как мир считает Диму погибшим.
Её пальцы сами потянулись к телефону — привычный жест, ставший бессмысленным. Но экран внезапно вспыхнул: Неизвестный номер:
Сегодня. Парк Горького. 18:00. Приходи одна.
Сердце ёкнуло, будто получило разряд.
Парк Горького, 17:55
Осенний ветер нёс по аллеям золотую листву, шуршащую под ногами, как шёпот. Кира шла, кутаясь в тонкое пальто — оно пахло дымом и чужим стиральным порошком, не тем, что она использовала дома.
Дома...— мысль обожгла. Дома больше нет.
Она остановилась у указанного фонаря — того самого, что видел на фотографии в конверте. Вокруг гуляли парочки, смеялись дети, жизнь шла своим чередом. А она стояла, сжимая в кармане нож — подарок Серёжи.
— Я знала, что ты придёшь.
Голос за спиной заставил её вздрогнуть. Лиза выглядела на десять лет старше — тени под глазами, потрёпанная кожаная куртка.
— Он жив — девушка протянула новый конверт. В нём лежала фотография — Дима в больничной палате, с трубкой в руке. Привет, моделька — было написано на обороте его узнаваемым угловатым почерком.
Кира почувствовала, как подкашиваются ноги.
— Где он?— её голос звучал хрипло, будто она не пила воды эти три дня.
Лиза посмотрела куда-то за спину Киры, и её глаза стали стеклянными:
— Если пойдёшь за ним — назад дороги не будет.
Больница, 20:17
Такси остановилось у неприметного здания, затерянного среди новостроек. Вывеска гласила "Центр реабилитации №4", но внутри пахло лекарствами и страхом.
Медсестра провела её по длинному коридору — мимо закрытых дверей, за которыми стонали пациенты. Последняя дверь. И он.
Бледный, с тёмными кругами под глазами, но живой. Настоящий.
— Привет, моделька — Дима попытался улыбнуться, но боль скривила его губы.
Кира застыла в дверях, вдруг осознав, что не знает, как дышать.
— Ты...— её голос разбился о тишину палаты.
Он медленно поднял руку — та самая рука, что писала ей песни, теперь была исцарапана капельницами.
— Я обещал вернуться.
И тогда она бросилась к нему — осторожно, чтобы не задеть трубки, но крепко, чтобы он почувствовал:
«Я здесь. Я никуда не уйду.»
Ночная смена уже разошлась, когда Дима начал говорить.
— Мой отец...— он смотрел в потолок, где трещала люминесцентная лампа. — Ты думала, он просто строгий бизнесмен?
Его пальцы сжали её руку так, что кости затрещали.
— Он создал империю. Наркотики, отмыв денег через лейблы... А я был его "золотым ребёнком". Пока не узнал правду.
Кира видела, как его зрачки расширяются — эффект обезболивающего.
— Я сбежал. Думал, они оставят меня в покое...
За дверью раздались шаги — чёткие, быстрые.
Феникс распахнул дверь резким движением, и в палату ворвался запах больничного коридора — антисептик, старая краска и тревога. Его черная тактическая куртка была мокрой от дождя, капли стекали на плиточный пол, образуя темные пятна.
— Они уже в здании — его голос звучал как скрежет металла. В руке он сжимал рацию, из которой доносились отрывистые переговоры на каком-то славянском языке.