Часть 1: «Не хочу боли...»
Вжимаясь в стену спиной, Ацуши прижимал окровавленные колени к себе, всё сильнее, вовсе не обращая на адскую боль в ногах. Голова склонилась вниз к коленям, плотно завязанные глаза, какой-то полоской грубой ткани, жмурились от страха, в ожидании вновь почувствовать удар. Челюсть сжалась, чтобы лишний раз не закричать и не злить садиста. Но ничего не происходило, это его пугало. Рядом, совсем близко, послышалось шарканье подошвы о холодный пол, которые развернулись в противоположную от него сторону, и, издав короткий вздох, шаги стали удаляться. Угнетённая обстановка тянулась вслед за ним и оставалась вместе с Ацуши. Когда он почувствовал, что здесь никого нет и звуки стихли, можно было услышать его сердцебиение, которое нарастало вместе со страхом неизвестности, тяжёлое дыхание, прерываемое тихими всхлипами. Он тихо вздохнул. Тело дрожало, а разум не мог успокоиться. Все их действия вселяли в него дикий животный ужас. Убийства, смерть, кровь — для него, это не имело катастрофического или аморального значения, это не казалось самым страшным грехом. Кого нужно бояться, так это людей, они самый главный и страшный грех в его жизни. Люди — это как пламени языки костра, яркие и пёстрые снаружи, но какие жалящие и отвратительные внутри. Люди — те, от которых он ждал только дикость, безрассудство и безжалостность к своей персоне. Он им не доверял.
По шее струйками вниз текла алая кровь, оставляя дорожки, и она по-новому украшала его кожу и верёвку. Туго стянутая на шее, она давно стёрла его кожные покровы, которые не успевали затянуться ещё с прошлых побоев. С кожей рук та же история: запястья, на некогда нежной и бледной коже, были стёрты в кровавое месиво. Руки были покрыты шрамами и порезами, которые только-только затянулись тонкой корочкой, после многочисленных ударов снова кровоточили. По всему телу были успаны синяки и ссадины, шрамы, как цветы на поле, они росли и благоухали, доставляя Ацуши волну боли. Щека изрезана в кровь, даже во рту чувствовался её сладковатый привкус. Но он был таким горьким и ядовитым, когда смешивался горячими слезами, которые медленно скатывались по коже, и становились его единственным источником тепла. Одежда, что была надета на нём, и одеждой нельзя было назвать. Вместо лёгкой серой курточки и чёрных брюк было оборванное тряпьё, в засохших пятнах крови и сажи, что толком не согревало и не спасало от вечного холода подвалов его худющее тело.
Если речь шла о пропитании, то о нём лучше промолчать. Подвал уже давно пропитался запахом гнили человеческой плоти. Всё, что давали из еды эти люди — это добытое им же «мясо». Когда наступало время обеда, они же скидывали ему в комнату тёплые, ещё не остывшие бедро, ногу или другую часть тела. Что оставалось от жертвы — отдавалось Ацуши, в качестве еды. Неприготовленной, сырой, но ещё тёплой от истекающей крови. Человек, что живёт в достатке и в нормальном окружении общества, сочтёт это за дикость и каннибализм. Но, когда ты живёшь в вечном страхе невидения, что будет завтра или же через пару минут — такая мораль бесполезна, когда тобой владеют животные инстинкты. Да и он не был против, ведь его могли неделями не кормить. Проблемой было, что есть можно было только с разрешения. А уж давать ли ему согласие или нет, не ему решать, да и за любое неподчинение или не послушание были ужасные последствия, что оставались на его теле как сувенир.
Сейчас же, он сидел в ожидании чуда на своё спасение. У него был и есть способ сбежать, не будь он так сложен и без препятствий, парень давно бы сбежал. Но он перестал сопротивляться уже давно, ведь шрамы от мало до велика напоминают о том дне, его первого неудачного побега.
Группа, что заточила его здесь, на каждую неделю выделяет ему выход из «укрытия». Но естественно не для того, чтобы пойти и погулять, а для того, чтобы совершить новую серий убийств с Ацуши во второстепенной роли, главная роль, как ни как, достаётся самому организатору. Из-за недостатка часов и потери ориентации во времени, ему было сложно понять, когда наступает тот заветный день. Этот день, словно избегал удачных моментов для него, как на зло.
Внезапные шаги, что так гулко отталкивались от облупленных стен, приближались к комнате его заточения. Они были тяжёлыми, не размеренными, а торопливыми. Ацуши вдохнул поглубже, сильнее зажмурился, страх выдавал себя мелкой дрожью в плечах. Как он и ожидал. Вместе с крепкой пощёчиной, незнакомый рывком стянул повязку с глаз, что были чуть опухшими от плача. Как котёнка, схватили за шкирку и грубо дёрнули, пережимая и так сдавленную шею. На долю секунды он остановился, после чего с силой отбросил худое тело в проход. Ноги, отвыкшие от нагрузки и ослабевшие от побоев с частой потери крови, не смогли удержать его, он отлетел в стену, ударившись затылком о холодную поверхность. Шатаясь, он пытался сфокусировать свой мутный взгляд, что буквально был слеп от вечной тьмы. Незнакомый, вновь его вытолкнув ко входу, грубо ему сказал:
— Не рыпайся. Хоть одно неверное движение — и эта пуля продырявит твой висок насквозь, — для подтверждения своих намерений, он подставил к его левому виску дуло пистолета.
Ноги, словно ватные, полностью отказывались слушаться хозяина. Но через силу воли, переступая боль в теле, он вяло зашагал, иногда скуля от ощущений.
Сколько времени прошло с последнего выхода, он не знал. Знал только то, что он изголодался по свежем воздуху и впервые, за такое время, дневному свету. Выводили его в основном ночью, когда тихо и умиротворённо.
Именно по этому, он стал щуриться, глядя вверх и озираясь по сторонам, тихо постанывая от непривычного света, что резал в глаза. Тихое пение птичек, шелест густой листвы где-то над головой и ругань, прерывающая мимолётное наслаждение Ацуши, слышалась за его спиной. Душа ликовала, вот он — рай на Земле! Но разум, что почти заучил все повадки этих людей, подсказывал, неспроста всё это. Что-то должно произойти с ним.
Грубо охватив рукой его тонкую шею, его оттолкнули к стволу дерева. Только удержав шаткое равновесие, на его голову обрушилась рука, что с силой прижала к высокому стволу одним крепким и точным ударом. Настолько, что парень едва не потерял сознание, а в глазах помутнело на мгновение, в ушах противно зазвенело. Болезненно вздохнув, и, сквозь своё томное дыхание, Ацуши долго не мог понять, о чём же они говорят. Столпились вокруг него, как туристы вокруг экспоната в музее, пока тот на грани потери сознания, они громко обсуждали его.
По итогу с ним оставили одного человека, пока те ушли на разведку. Кровь бурным потоком бешено стучала в ушах, а сам он со страхом задерживал дыхание, когда неизвестный кидал на него свой озлобленный и мутный взгляд своих серо-голубых глаз. Страшно подумать о том, что с ним сделают, коли попытается сбежать, оружие всегда имелось под их рукой. Тот оказался каким-то слишком расслабленным для своей серьёзной миссии — охраны главного инструмента убийств.
Так думал Ацуши, пока заставлял себя пристально на него смотреть своим пустым, мутным взглядом, при виде которого, сразу видно, что он испытал на себе худшие качества человека. Вынашивался план побега.
Можно сказать, он не замечал, как своим взглядом давил на него. А может и замечал, продолжал вселять в него свой животный ужас, что он испытывал на протяжении месяцев, словно, это приносило хоть долю удовольствия из всего пережитого ада. Тот, как мотыль на свету, уставился и смотрел в его глаза, совершенно теряя бдительность. Последним, что запомнил парень из мимолётных секунд — это его резкий рывок вперёд, болезненный крик сторожившего. Давать осмысление произошедшему он не стал, так как вовсе не задумался о самой главной части побега — куда бежать. Конечно, оставаться как вкопанный около человека, что скрючился от причинённой ему боли и ранения, не лучший вариант.
Как мог, отталкиваясь руками о стволы деревьев, тем самым немного придавая рывков вперёд, он бежал в выбранную наугад сторону. Ноги жутко болели и гудели, раны кровоточили, а со рта не раз слетали болезненные стоны и крики. Даже некоторую часть пути приходилось преодолевать ползком. Ацуши оборачивался — никто и не думал идти за ним, оторвался вперёд. Не веря собственной проворности и внезапной удачи, он охватил руками ближний ствол увесистого дерева, так, что его почти издалека не видно. Буквально прилипнув к шершавой и грубой коре дерева, он тяжко дышал, задыхаясь от недостатка кислорода. Всё посторонние близкие звуки угасали в его собственных вздохах.
Он был в ступоре, когда услышал слова человека.
— Мальчик? Ты что, потерялся?
И всё. Это начало ещё одного ада? Ведь его всё таки нагнали, сейчас снова повяжут. Снова начнутся побои до потери сознания или потери с какой-нибудь частью тела. Снова испытать тот ужас, что он пережил, не хотел, но от одного представления о том, что его ждёт, его трясло не по-детски, а на глазах выступали крохотные слезинки. А в голове только одна мысль, которая успела перерости в незбыточную мечту:
— «Не хочу... Не хочу чтобы было больно... Не хочу боли, пожалуйста»
И снова противный оглушающий звон в ушах, головокружение. Его организм уже машинально сдавался без боя, вот-вот Ацуши потеряет сознание. Последним, что он услышал перед отключкой, это та нота. Неощутимая, но такая жгучая от своей доброты и нежности — нотка волнения и заботы о таком отбросе, как он.
— Ты напуган? Что с тобой случилось?
А дальше тьма, что покинет его так внезапно, как и настигла.