Желание
— Этот «запах», о котором ты говоришь, король Солярис, мы называем туоксу, — просветил Мью тот же королевский лекарь Чакан Пхаваттакун, когда король сражался на мечах в тренировочном зале дворца несколькими часами ранее.
— Что это, собственно, за медицинская терминология?
Альфа отрывисто отвечал между ударами, когда он и его противник-солдат наступали и отступали, наступали и отступали, руки были активны и подняты вверх, как в гипнотическом, стремительном боевом танце соперничества, блестящие жуки, серебряные нагрудные пластины доспехов поблескивали сквозь сгущающийся моросящий мрак.
Конечно, король всегда одерживал победу — какой идиот действительно осмелился бы победить его? На жалобные всхлипы его дородного, неповоротливого, покрытого боевыми шрамами противника, когда он выдержал случайный удар в плечо — Мью нетерпеливо пробормотал: «Ну же, ну же, это всего лишь поверхностная рана», снимая шлем, чтобы запустить пальцы во влажные темные пряди.
Нагрудная пластина и свободная белая рубашка последовали его примеру, небрежно запачканный кровью меч звякнул о каменный пол последним, когда король вышел из комнаты с обнаженной грудью — одетый только в брюки и сапоги — чтобы смыть пот от своего тяжелого труда в фонтане Пегаса, расположенном сразу за ним.
Повернувшись обратно к старшему мужчине, затем, вяло вытирая полотенцем блестящие капли с мускулистого торса и шеи, сказать:
— Скажите мне, доктор...
— Что же, если быть точным, это древнее слово. Туоксу — это отголосок миров наших предков. Это уникальный аромат, выпускаемый альфами и омегами, предназначенный для привлечения партнера.
— Но не сейчас...?
— Нет, ваше высочество, зафиксированные случаи влечения к туоксу чрезвычайно редки в этом столетии — фактически их практически не существует, поскольку бета-секция общества включила рецессивных альф и омег, чтобы полностью избавиться от своих вторичных полов на протяжении поколений. При такой незначительной доле населения, которая все еще присутствовала, не было реальной необходимости в боевых хитростях, таких как привлечение туоксу. Поэтому ароматы просто исчезли...
— Вы сказали, что это редкость, но не такое уж неслыханное явление — каковы были другие случаи?
— Медицинские записи утверждают, что были случаи, когда сердца альфы и омеги узнавали друг друга — в буквальном смысле, бились в одном ритме. Самая сильная связь, какую только можно вообразить, как гласят наши легенды и Священные Писания...
— Родственные души, — слетело у короля с языка.
— Действительно.
— Чушь собачья... — прорычали в ответ.
Молчание между двумя мужчинами, оба задумчивые, когда они возвращались внутрь — мимо давно забытого утреннего противника, лежащего, ругающегося стиснув зубы, когда ему накладывали жгучие швы на зияющую рану.
И только у подножия главной лестницы доктор Пхаваттакун остановился, повернувшись лицом к Мью, чтобы добавить:
— Одна вещь озадачивает меня, как лекаря, ваше величество. Хотя я не уверен, что мне следует об этом говорить...
— Пожалуйста, будьте откровенны, лекарь, вы преданно работали на эту семью еще до моего рождения.
— Как пожелаете, — неглубокий поклон. — Дело в том, что в тех известных случаях влечения к туоксу происходило в течение нескольких минут или часов после встречи пары.
— Хммм.
— Но вы были женаты — даже близки друг с другом — в течение нескольких месяцев.
— Вы задаетесь вопросом, почему именно сейчас?
— Да, ваше высочество. Что произошло, что вы вдруг с запозданием распознали сердцебиение друг друга? Проще говоря, нулевой день — это день, когда вы впервые почувствовали аромат туоксу королевы Сиэль, цветущей вишни и...
Но тут ученый человек умолк, поскольку уши короля Соляриса больше не принадлежали ему. Мью смотрел вперед, но ничего не видел, его взгляд затуманился. Сон наяву, который перенес его в особое уединенное место на продуваемой всеми ветрами вершине утеса, где когда-то бок о бок сидели две фигуры.
Он знал момент — мог определить его с абсолютной точностью — это был первый случай, когда его юная королева заговорила, а он слушал.
Тогда встречи ждали не их тела, а их души.
***
Мью не может дышать. Волны, цунами туоксу обрушиваются на альфу с такой силой, что он падает на колени.
Он пополз, задыхаясь, отбрасывая в сторону мокрое пальто и разрывая воротник рубашки, к выглядывающему из комнаты окну и единственной возможности вентиляции. Возня с отпиранием — головокружительная камера, раскачивающаяся в головокружительном ярмарочном вращении, — пока, наконец, он не прибегает к тому, чтобы отправить деревянную табуретку ножками вперед через стекло, чтобы она с грохотом вылетела в мокрый, мощеный двор внизу, разбудив спящих сторожевых собак города, которые в процессе завыли хором.
Голова короля несколько комично высунулась из последнего окна под проливной дождь. Закрыв глаза, он обдумывал — с более ясным умом — что, черт возьми, делать.
Ни одна смертная душа не вошла бы в эту комнату, в этом можно было не сомневаться. Его омега был в течке и-
«Подождите, его омега? Когда омега успела стать его?» — Мью раздраженно фыркнул.
Кем бы ни был этот проклятый омега, никто не мог увидеть его в таком состоянии — Мью боролся с ослепляющим желанием броситься к кузену королевы, Эсену, и слоняющимся внизу охранникам в недрах гостиницы и перерезать им глотки за то, что они осмелились стать свидетелями этой сцены, а Эсен поднял на руки Сиэля.
Давление внутри черепа старшего мужчины нарастало, кровь закипала, черные зрачки сужались до щелочек, когда он с жутким ликованием фантазировал об их бьющей фонтаном артериальной крови, мрачно полоскающей горло последними вдохами и...
— Хмммм...
Красная ярость малефисенты и убийственное намерение рассеялись из-за пронзительного звука потребности, исходящего от дрожащего тела на кровати.
И Мью обнаружил, что его ноги сами собой направляются к этому центральному элементу. Жуткая удлиненная тень, кралась по выбеленным стенам в свете камина, чтобы медленно присесть и протянуть дрожащую руку к горящему лбу.
— Мммм, — простонали они в унисон, как будто шипящий выпуск пара из котла, когда их кожа наконец-то соприкоснулась. Лучшее средство от природы. Альфа только гладил омегу по голове, нежно убирая пряди волос с трепещущих век, раскрасневшихся щек.
Это была красота, не имеющая аналогов среди творений Богов — наконец-то Мью позволил себе приподнять метафорическую завесу, чтобы посмотреть на свою жену. Лицо Сиэля под ним более впечатляющее, чем райская птица с острова, более изысканное, чем самая элегантная песчаная газель аравийской пустыни, более чарующее, чем калейдоскоп сапфировых бабочек Улисс.
И больше, больше, больше всего на свете в тот момент — возможно, больше всего за тридцать лет, предшествовавших этим секундам, — король Солярис хотел взять свою королеву. Не с ледяным нетерпением, присущим их сексу раньше, а совсем наоборот: всепоглощающим, восхитительным огнем, соединяющим каждый дюйм их изнывающих, пылающих тел. Хотел овладеть им быстро, пока он не задохнётся, и медленно, пока он не замурлычет, жестко, пока он не закричит, и мягко, пока он не застонет. В постели, у стены, на полу, где угодно, везде, пока его собственный член погружен по самую рукоятку в этот чувственный жар, который мог принадлежать только ему, чтобы доставлять удовольствие и насыщать.
— Оооххх...
Цветущий вишневый сад звал его, заманивал, притягивал к своей засахаренной груди сахарозависимого, обладая силой, превосходящей гравитацию, магнетизм или любую другую земную силу.
Но... нет. Встряхнув головой, он похлопал себя по щекам, чтобы сфокусироваться.
Как он мог так поступить с мальчиком, который так искренне умолял освободить море несколько недель назад? То, как смотрели его глаза, как они сияли...
Потому что Мью знал, что если он будет толкаться в него так, как ему было нужно, глубоко, сквозь лихорадочный жар, то снова и снова будет сцепляться с ним. Он использовал бы это очаровательное создание для вынашивания своих детей.
И, по какой-то причине, это было нечто такое, чего его — внезапно ставшее незнакомым — сердце просто не могло сделать.
Так что вместо этого...
Он обнял его. Черт возьми, он позволил ему использовать себя. Позволил ему лизать и нюхать свою шею, когда их туоксу сплелись. Позволил ему потереться набухшим членом о свое бедро, прерывисто дыша. Позволил ему направить свою большую руку, чтобы погладить эту твердую длину, ущипнуть за твердые соски, потрогать пальцами тугой проход, пока бессмысленные крики снова не разбудят этих бедных, измученных сторожевых псов.
И когда ночная полная луна проложила свою сияющую дорожку между зефирным лабиринтом дождевых облаков, выражение, промелькнувшее на лице Сиэля на грани кульминации — мерцающее в этом дрожащем серебристом блаженстве, — безвозвратно, неизгладимо запечатлелось в груди Мью.
Как он мог отвернуться от этого?
Боль, которая сводила мужчину с ума — спрятанная в одежде эрекция напрягалась, дергалась, проливала жемчужные слезы, желая оказаться внутри своего омеги, — когда старший притянул податливого младшего еще ближе к своему телу, обхватив его ногами. Не один хочет другого, или другой нуждается в одном, они оба, как Инь и Ян. Затем, когда король закрыл глаза от бурлящего вихря розовых лепестков восхода солнца, который кружился вокруг его одурманенной души, алые капли крови испачкали белоснежные простыни внизу.
В последующие дни эти пятна — и другие, которые последовали за ними, — будут обнаружены горничными-прачками, чьи болтливые языки распространят шепот в королевстве о короле Солярисе, овладевающем королевой с такой неистовой яростью, что к настоящему времени у него наверняка должен быть ребенок и наследник.
Однако тяжелая повязка на правом предплечье Мью рассказывала совсем другую историю. Совершенно невероятная история, в которой свирепый король-альфа вонзил клыки в собственную плоть в отчаянной, решительной, последней попытке отвлечься, поскольку желание пометить королеву-омегу грозило размазать только что нарисованные линии... чего? Что бы это могло быть?
Это история о сдержанности и уважении — начало совершенно новой главы.