Безумный лис

Кромешная темнота. Сыплющаяся, словно удары, капель. На запястьях и голенях тяжелые оковы, не дающие ни пошевелить рукой, ни ногой, ни хотя бы клеточкой своего тела, чтобы пробудить магию и сбежать из этого проклятого места, ставшее его «домом» вместо родной «норы» в последние несколько дней. Где-то по углам бегали крысы. Чонин мог видеть только их хвосты и горящие глаза, кажущиеся налитыми кровью из-за единственного лучика — иногда загорающегося инфракрасного огонька, следящего за ним, словно всевидящее око. Они за ним наблюдают. Пытаются понять, кто, вернее, что он такое. Думают удержать его здесь с помощью оков, испытанием тишиной и отсутствием света. Но они не учли главного: лисы слишком хорошо видят в темноте, потому что охотятся ночью, и слышат так же отменно. Чонин не чувствовал себя одиноким в компании крыс, скорее, сейчас они были ему ближе, чем люди. Вот кто — настоящие чудовища, которые готовы уничтожить всё, что кажется им незнакомым и потому — опасным.

Мама часто рассказывала сыновьям на ночь о том, что раньше лисы были для людей всё равно что божества, которых надо было уважать и бояться, приносить пожертвования каждую полную луну, и тогда лисы не потревожат и не разорят деревню. Чонина всегда возмущали эти истории до глубины души, потому что он не понимал, почему нельзя быть добрее к людям и попытаться с ними подружиться, вызывать у них улыбку, а не страх оказаться разодранными в клочья. Тогда мама отвечала:

— Нельзя дружить с теми, кто хочет убить тебя самого.

Однако она имела в виду только тех, древних, диких людей, которые верили не только в то, что реально существует, но и во всякие небылицы, и готовы были убивать всё подозрительное, что движется. Чонину же повезло, как ему казалось, родиться в двадцать первом веке: веке технологий, просвещения, науки и набирающей популярность тенденции к терпимости. Со своим рационализмом и стремлением свести всю вселенную до набора теорий человечество забыло о том, что в мире есть то, чего оно никогда не сможет познать в полной мере. Лисы, как и прочие существа, не вполне люди, давно приспособились к жизни, как у всех: работе с утра до вечера, хобби, увлечениям, партнерству и кофе по утрам.

Правда, никто не знал, с чем лисы боролись каждый день на этой бренной земле.

Впервые Чонин ощутил животную ярость и жажду крови в средней школе, когда одному мальчугану и его компании захотелось над кем-то поиздеваться и они не нашли ничего лучше, чем докопаться до кривых зубов и поставленных недавно брекетов. Даже лисы иногда нуждаются в том, чтобы выглядеть красиво в человеческом обличии, и лучше исправить неровности сейчас, пока Чонин еще не вошел в тот возраст, когда у него начнут расти вторичные лисьи признаки — острые клыки, появление которых юнцы еще не умеют контролировать. Того мальчишку, кажется, звали Хван Хёнджин, один из главных красавчиков уже тогда, когда всем в классе было по двенадцать.

— Не стыдно тебе появляться в приличном обществе, кривозубый? — спросил он, запрыгнув на школьный обеденный стол и стащив самое ценное, что на нем было — куриную котлетку. — Лучше тебе уйти на домашнее обучение, пока не перестанешь оскорблять всех своим внешним видом, если, конечно, у твоей мамаши денег хватит.

Чонин проигнорировал выпад. Мама говорила — нельзя драться, обидчиков можно победить только одним способом — не обращать на них внимания. Однако тот день стал только началом постоянных издевательств, всё началось с мерзкой, но вполне безобидной шутки, а потом… Потом они переросли во что-то посерьезнее. Придя однажды в школу, Чонин оставил свой рюкзак на парте и отошел в туалет, а когда вернулся, обнаружил, что его учебники и тетради изрезаны. Множество страниц приобрели форму зигзага, и конечно же, учителя не поверили, что это сделал не он сам, только потому, что успеваемость была, мягко говоря, не самой высокой.

На изрезанных учебниках всё не закончилось — вслед за ними пострадала и школьная форма. А на Хэллоуин Хван Хёнджин подговорил весь класс, чтобы каждый ученик пришел в школу с фальшивыми отвратительными брекетами и бейджами на груди с написанным на них именем «Ян Чонин». Он и это стерпел, не став жаловаться ни матери, ни кому бы то ни было, а учителя словно не замечали.

Но настал день, когда обидчики получили по заслугам.

Идя по практически пустой школе после дополнительных занятий, Чонин не ожидал, что его схватят за ручку рюкзака и втянут в незнакомый классный кабинет, а потом слету ударят в живот ногой. Нависнув над своей жертвой и гадко усмехнувшись, Хван Хёнджин поднял ногу и топнул пяткой, прямо по груди Чонина, и что-то проговорил, вот только не вспомнить, что именно. В глубинах подсознания остался только мерзкий смех и фраза: «Давайте поправим ему зубки, ребята!»

Всё произошло за долю секунды: посыпавшиеся удары, боль в животе и спине и лютая ярость, которая становилась всё ощутимее с каждой секундой. Внутри зашевелилось что-то, доселе неведомое, миг — и чужую ногу пронзили острые, как стальные клинки, клыки. Выплюнув ткань чужих штанов, Чонин приподнялся на кулаках и лизнул языком губу. На ней осталась кровь, но не его — чужая. Укушенный парень отпрыгнул в сторону, вытянул руку с дрожащим пальцем и вскрикнул. Кто-то вновь занес кулак, но тот тут же оказался перехвачен налету, а отброшен с нечеловеческой силой вместе с его владельцем. Чонин не видел себя, но чувствовал, как его глаза загорелись пламенем, а потом, еле слышно рыкнув, бросился на Хван Хёнджина, повалил его наземь и разодрал когтями пиджак, потом рубашку, а затем приступил к оголенной коже, оставив на ней множество глубоких царапин.

На следующий день мать вызвали в школу. Чонин толком не слышал, о чем она говорила с директором, но знал, что ни о чем приятном, а когда открылась дверь, до ушей донеслась лишь одна фраза:

— Это нормально — задирать детей, но ненормально — кусать и царапать их.

Да, пожалуй, это действительно ненормально — кусать и царапать, и Чонин устыдился мыслей, которые не давали ему покоя с того самого момента. Ему это понравилось. Ему понравилось чувствовать вкус крови во рту, понравилось видеть ужас на лицах этих придурков, осознавать свою власть и что, если он захочет, то сможет разорвать их на куски и глазом не моргнуть. Говорят, месть — блюдо, которое подают холодным, но это явно не тот случай. Эта месть пришлась Чонину по нраву, скованная, как сталь, в пылу и жаре. Терпеть нападки и издевательства пришлось долго, но зато теперь, если директор не напишет приказ об исключении, его все будут бояться и никогда больше не посмеют обидеть.

— Почему ты не говорил, что они обижают тебя? — спросила мама, едва только захлопнулась входная дверь. Госпожа Ян присела перед сыном на корточки и взяла его, потупившего взгляд, за руки. — Послушай… Ты еще молод и плохо себя контролируешь, но делать это необходимо, не только потому, что могут наступить ужасные последствия, но и потому, что ты прежде всего человек, не зверь. Понимаешь меня?

— Да, мама… — виновато протянул Чонин и стер слезу. — Но если они тоже люди, то почему тогда такие злые?

— Потому что это плохие люди, сынок, а ты должен вырасти хорошим.

Тогда Чонин пообещал, что навсегда запомнит эти слова, и он правда старался помнить о них всегда, тем более когда перед ним был такой потрясающий пример, как мать — добрая женщина, помогающая сиротам и беднякам, накрывая для них бесплатные столы и откладывающая сбережения для того, чтобы хоть немного, но сделать этот мир лучше.

После своего выздоровления Хван Хёнджин и вся его шайка попыталась вернуть себе утраченный авторитет с помощью другого парня — бедняжки Ким Сынмина, который, по их мнению, тоже «рожей не вышел», но быстро прекратили издевательства, стоило только Чонину бросить на них злой убийственный взгляд. Уже все знали о произошедшем и не хотели повторить судьбу несчастного Хёнджина, а потому вскоре принялись заискивать и пресмыкаться перед совсем другим человеком: приносили сладости, давали списывать, уступали лучшие места на трибунах во время игр, даже предлагали сделать массаж и отвешивали комплименты. Поначалу Чонин чувствовал себя неуютно и не понимал, чем заслужил такое к себе уважение, но потом вдруг прозрел. Его просто-напросто боятся. Но если страх можно использовать во благо, чтобы ставить на место хулиганов и заступаться за невинных жертв, то почему бы и нет?

Ведь использование силы во имя защиты — тоже доброта?

Так Чонин и делал некоторое время: использовал свой авторитет и ужас в душах других учеников во благо. Кто-то был благодарен совершенно искренне, кто-то вместо «спасибо» говорил, что мог справиться и сам, кто-то, вроде очкарика Мин Инхёка, готов был на коленях ползать, но результат оказался налицо: всем стало немного спокойнее от понимания, что их есть кому защитить. До тех пор, пока Хван Хёнджин не перевелся в другую школу и перед людьми перестало мелькать напоминание в виде оставленных когтями и зубами шрамов. Кто-то из старших классов решил, что пора им поставить «кривозубого малолетку» на место, и развязал подпольную войну, принявшись настраивать других против Чонина. Ничего не ожидая, тот вел себя как ни в чем ни бывало и считал себя практически неприкосновенным, но лисье чутье подсказывало, что что-то здесь не так, но до одного дня он не понимал, что именно.

— Какие у тебя проблемы, Инхёк? Что-то случилось? — спросил Чонин, следуя за своим, как ему казалось, другом в укромное место, находящееся во внутреннем дворе школы. — Кстати, не хочешь сегодня сходить погонять мяч со мной и Сынмином? Было бы здорово!

— Д-да… наверное…

Не успел Инхёк договорить, а Чонин — среагировать, как по его животу кто-то со всей дури ударил железной балкой, выбив из легких воздух, а потом пнул в спину ногой и поддал по ребрам. Из-за углов вышло огромное количество людей, столько, что и посчитать трудно, но здесь были все: и те, кто травил других, и те, кого травили, и старые враги, дружки Хёнджина, и, казалось бы, приятели, и незнакомцы, но всех их объединяло одно — лютая ненависть. Чонин даже не успел спросить, за что с ним так те, кого он защищал, как тут же посыпался град ударов, один за другим. Толпа, как безумная, набросилась на несчастного лиса без единого слова, готовая растерзать из-за одного им понятного страха или массового психоза — тут уж трудно сказать наверняка, да и Чонин не думал об этом, рефлекторно прикрывая голову и свернувшись калачиком. Но и это ему не помогло. Вскоре глаз заплыл, в висках загудело, в ушах послышался тошнотворный звон, из носа и рта сплошным потоком хлынула кровь.

И вдруг — просвет в ряду школьных ботинок и пинающих ног. Чонин не сразу понял, что случилось, но когда вытер рот и приподнялся на дрожащих руках, заметил два незнакомых лица, грозно поглядевших на остальных и потом вступивших в драку. Один их из них, с рыжими волосами, вывернул руку одному из учеников и вгрызся в запястье, пнул второго в живот, уклонился от третьего и заехал ему прямо промеж ног, вызвав рваный болезненный вскрик.

— Нам тут больше делать нечего, идемте! — крикнул кто-то сверху, Чонин не успел его рассмотреть, и толпа быстро рассосалось. Вмиг стало легче дышать, но на душе — только тяжелее. По асфальту распластались капли и целые сгустки крови, ей пахло так отчетливо, что во рту возник ее металлический привкус. Впору было закричать.

— Если тронут — обращайся, — сказал грубоватый хриплый голос, а потом его обладатель присел на корточки и подал Чонину руку. Где-то он этих двоих уже видел, да и надета на них была та же школьная форма, что и у него. — Мы давно к тебе присматриваемся.

— Правда? — спросил Чонин и протянул руку в ответ, хоть и не знал, чего ожидать от новых знакомых. Весь его мир рухнул в одночасье и благие намерения обернулись плачевными последствиями. — Я видел, как ты, — он взглянул на рыжего, — укусил другого ученика… Вы тоже из?..

— Лисов, — закончил за него рыжий, вскинув уголок губ. — Нечасто наших встретишь, правда? — спросил он скорее у своего товарища, чем у Чонина, но оба молча согласились. — Ну будем знакомы. Ли Минхо, — он протянул ладонь для рукопожатия. — Вот это — Ли Феликс. Мы типа братья. А ты, насколько я знаю, Ян Чонин.

— Верно… — проговорил Чонин и вытер с губы кровь, чувствуя, как его тело до сих пор словно трещит по швам, а внутренности так и просятся наружу. — Откуда вы меня знаете?

— Скажем так, ты известен в широких кругах, — ответил Феликс и позволил опереться на себя. — Но обо всем потом, пока тебя надо подлечить, чтобы ты раны зализал. К нам потащим или куда? — спросил он у Минхо.

— Ну да, дома-то никого нет.

Чонин чувствовал себя непрошенным гостем, войдя в небольшой частный дом семейства Ли, и скромно присел на край дивана, пока Феликс и Минхо кидались из стороны в сторону, силясь найти аптечку и пластыри, а потом принялись обрабатывать, как умеют, раны, упорно называя это «зализыванием». В процессе они рассказали, что после истории с Хван Хёнджином начали подозревать, что Чонин тоже лис, и решили присмотреться к нему, чтобы понять точно, но до нынешнего дня никаких стычек не возникало и потому они держались в стороне. А сегодня увидели толпу и решили вступиться, не только как за своего, но и из сострадания.

— Зря ты во всё это ввязался, — приклеивая последний пластырь на колено, сказал Феликс и встал с корточек. — Защищать кого-то — дело вообще не очень благодарное, а так они чуют в тебе опасность и поэтому боятся, что потом ты взбесишься, если тебе будет что-то не так, и бросишься уже на них.

— Но я же бросился только на одного и всех остальных защищал! — возмутился Чонин.

— А им это не интересно, — хмыкнул Минхо и спрыгнул с комода. — Короче, не знаю, как это объяснить, но они тебя боятся и им это не нравится. Просто заруби себе на носу, что доверять этим, — с неприязнью прошипел он, — дело гиблое. Кстати, а ты умеешь превращаться в лиса?

— Превращаться? — переспорил Чонин, тупо поморгав глазами.

— Да. Ну, вот так.

И дальше произошло то, что Чонин ожидал увидеть меньше всего. Не прошло и нескольких мгновений, как тень Минхо, отбрасываемая на стену, из человеческой стала превращаться в нечто другое: сначала появились уши, потом вытянулось лицо, глаза приобрели совсем другую форму, а силуэт уменьшился едва ли не до размера кошки. И вот, посреди комнаты стоял уже не Ли Минхо в обличии человека, а лис, вернее, почти лисенок, еще не обросший рыжей пушистой шерсткой, а скорее напоминающий щенка. Вот только взгляд янтарных глаз, осознанный и умный, выдавал. Ахнув, Чонин повернулся и увидел перед собой еще одного, обращенного Феликса. Снова пара мгновений — и лисы стали юношами.

— В твоем возрасте пора бы уже уметь. В каком ты классе? — спросил Минхо, на что ему ответом было только смятение и удивление. Мама рассказывала, что раньше лисы могли превращаться, но давно утратили эту способность за ненадобностью, и только некоторые всё еще помнят, как это делается. — Ладно, не переживай, научим.

Чонин не думал, что в лицах двух незнакомых парней старше него найдет друзей, но чем чаще проводил время с Минхо и Феликсом, тем больше прикипал к ним, чувствуя, что наконец-то может быть самим собой и не скрываться от мира, который оказался враждебен ко всему незнакомому и неизведанному. Каждый день приходя из школы домой в семью Ли, он чувствовал, будто нашел свое место. Чонину приносило незабываемое удовольствие быть рядом с новыми друзьями в обоих обличиях. Несколько месяцев спустя он освоил технику превращения в лиса, научился самоконтролю и придался лисьим забавам: таскал вместе с Минхо и Феликсом кур из соседского курятника, носился по лесам и горам, кусал парней за уши, а будучи человеком, гулял с ними, играл в приставку, делал домашние задания и смотрел мультфильмы.

В школе они держались особняком, как три рака-отшельника, и проводили вместе перемены, а после уроков бежали заниматься всем, чего только душа пожелает, и так шли год за годом, пока не настала пора выпускаться сначала Минхо, потом Феликса, а потом и Чонина, но связь осталась такой же крепкой, какой и была раньше. Госпожа Ян тоже привыкла к новым друзьям сына и смотрела на то, как они растут рядом друг с другом, никак не нарадуясь тому, что хоть перед кем-то Чонину не нужно скрывать свое истинное «Я». Знала бы она еще о том, что они таскают кур и охотятся в лесах да роют норы, но это и не обязательно.

— Теперь-то тебя можно принять в стан взрослых, — проговорил Минхо, когда они встретились после выпускного Чонина в доме Ли, и потрепал друга по волосам. — Наконец-то ты больше не малышня!

Чонину не хотелось отмечать свой выпуск вместе с одноклассниками, он толком и не знал их, как оказалось, и всегда чувствовал себя чужим. Да и они не то чтобы сильно расстроились, когда узнали, что он не поедет вместе с ними праздновать в домике загородом. Люди… Несмотря на то, что мать учила быть добрым и человечным, а сама помогала всем обездоленным в меру своих возможностей, Чонин с каждым годом всё меньше чувствовал себя человеком и сомневался, что хочет быть им. Лисов в легендах всегда изображали опасными чудовищами, но такие ли они на самом деле? За всю свою жизнь, еще будучи маленьким и потом став взрослым, он не ощутил себя хоть сколько-нибудь причастным к настоящему миру людей, не понимал их стремления к деньгам и власти, хоть и признавал необходимость их наличия, не видел ничего доброго или светлого вокруг себя и только рядом с друзьями-лисами узнал, что такое дружба, взаимопомощь и товарищество.

Они втроем знатно и по-взрослому напились, пока отмечали, что все теперь взрослые, да обсуждали планы на дальнейшую жизнь. Минхо хотел уйти работать юристом после окончания университета, Феликс учился на медицинском направлении, и их объединяло одно — желание помогать людям. Тоже. Но не они ли говорили, что помогать — гиблое дело? Чонин соврал бы, если бы сказал, что не расстроился и несколько не разочаровался в их словах и выборе, однако сам не знал, куда хочет двигаться по жизни дальше. Но у него есть целое лето впереди и вместе с матерью они обязательно что-нибудь придумают.

Если бы этим летом у него еще осталась рядом мать.

Пьяный и веселый, Чонин вернулся домой под утро, вставил ключ в замочную скважину, решив не будить никого звонком, но понял, что дверь и без того открыта. В нос ударил отрезвляющий запах крови… Руки задрожали, сознание помутилось, но уже не из-за алкоголя, а от ощутимого покалывания страха в груди. Всё перевернуто. Мебель наполовину сломана, наполовину расцарапана, на полу валяются бумаги, украшения, предметы декора, разбитое оконное стекло, осколки ваз и посуды. Бросившись к ящику с заначкой, Чонин перерыл всё, но не нашел скопленных на его учебу денег, не увидел украшения, доставшиеся еще от бабушки, не смог отыскать даже мелочь, которую каждое утро брал себе на проезд из банки. Заозриавшись по сторонам, Чонин ощутил, как дрожит его нижняя челюсть, а потом пошел на запах крови, пробрался в материну спальню, в которой горел свет, и увидел ее… Всю изодранную, побитую, со следами удушья на шее, кучей ножевых ранений и распластавшуюся на ковре у кровати. Уже мертвую…

У Чонина не возникло ни одной мысли. Он так сильно надеялся, что всё это ему лишь снится, что он на самом деле не видит то, что находится прямо перед ним, но прикоснувшись к липкой крови и потерев ее пальцами, наконец осознал… Осознал то, что здесь произошло. В груди так бешено застучало сердце от недоверия этой реальности, ненависти и злобы, что захотелось взвыть, как волк, заскулить, заплакать. Из глаз градом хлынули слезы, а вслед за ними вырвался истошный крик. Не помня себя и не зная, что он хочет сделать, Чонин обратился в лиса и принялся рыскать носом в поисках чего-нибудь инородного, чего-то, что укажет ему путь, собираясь найти то животное, которое это сотворило.

Заметив лоскут оторванной одежды, Чонин тщательно принюхался к нему и обернулся на выход из комнаты. Перед глазами словно появилась волшебная светящаяся нить, становившаяся с каждым шагом всё бледнее и бледнее, но тем не менее ведшая вперед: сначала из дома в сад, потом по тротуару вдоль дороги и затем — к бедному дому с обветшалой крышей. Запах человеческого пота перебил другой, более ощутимый — алкоголя и курева. Превратившись обратно в человека, Чонин добрел до двери и громко постучался. Раз, второй, третий. И так до тех пор, пока не раздался легкий скрип и вопрос:

— Вам кого?

Чонин узнал этого человека, видел его несколько раз у собственного дома. Один из тех, кого госпожа Ян подкармливала, один из тех, кто получал домашнюю еду огромными порциями, одежду и вещи первой необходимости. Один из тех, к кому мать пыталась быть доброй, о ком старалась позаботиться. И это животное убило ее, зарезало, как обыкновенную свинью на заклание. Рыкнув, Чонин ощутил, как прорезаются зубы и когти, не услышал ни детского плача, ни крика женщины, и бросился на пьяного мужчину, не зная, что хочет с ним сделать. Просто резал, бил наотмашь, старался добраться до глаз и горла, разрывал одежду, скалился, когда приподнимал голову, и снова бросался в бой. Подавив слабое сопротивление и не посмотрев на свидетелей жестокого убийства, Чонин обратился в одно мгновение и прыгнул на уже свалившегося без чувств человека.

Сначала он вгрызся зубами в уже порванную одежду в районе груди, откусывая лоскут за лоскутом, принялся драть когтями фонтанирующую кровью шею, добрался до открытых мертвых глаз и вырвал глазные яблоки по кусочку, а потом решил добраться до того, чего так хотел, уверенный в том, что найдет только физическую оболочку. Женщины с ребенком и след простыл, они куда-то убежали, но Чонин слышал это только краем повернутого уха, а сам рычал и клацал зубами, продолжая рыться в грудине, как в бездонной яме, раздирая сначала первый слой кожи, за ним второй, сухожилия, нервы, вены. Он хотел увидеть его, то самое сердце, о котором так любят говорить люди, чтобы проверить его наличие. Вот оно — замершее, не бьющееся, остановившееся, но всё еще целое, склизкое и мерзкое. В нем точно нет ни капли света или доброты, да и души не отыскалось.

В сказках писали, что у чудовищ вроде лисов нет души, а у людей она есть, но точно не у этого. Перед глазами пронесся образ мертвой зарезанной матери, тех детей, что когда-то собирались избить Чонина до полусмерти, бедняки, которых госпожа Ян кормила с собственной ложки. Разве в них всех есть хоть капля божьего света, о котором сочиняют стихи, пишут песни и твердят в храмах?! Разум помутился настолько, что напрочь отбило все звуки, запахи и даже мысли. Перевоплотившись в человека, Чонин просунул руку в разодранную грудину и вынул проклятое мертвое сердце, оборвав полые вены и аорту, а потом сжал его в собственной руке и опустил ботинок в лужу крови.

Он уже сам толком не мог вспомнить, в какой момент ему в голову пришла идея не вернуться домой, не пойти по следу свидетелей, не вызвать полицию, а пешком добрести до дома Ли и постучаться посреди ночи в дверь, попросив, чтобы его впустили. Увидев друга, всего запачканного в крови, Минхо не переставая начал задавать вопросы, но Чонин не отвечал на них, а тупо сидел на полу и пялился в стену, не чувствуя ни сострадания, ни раскаяния от того, что он сделал, и даже не думая о том, что будет делать дальше. Сегодня жизнь разделилась на «до» и «после».

Обратившись лисом, чтобы показать, что он не хочет разговаривать, Чонин добрался до первого попавшегося угла и свернулся калачиком, положил мордочку на пушистый хвост, а потом тихо заскулил, не зная, куда деться от нахлынувшей, как лавина, боли, не понимая, в какую конуру ему зарыться, как жить с осознанием, что его матери, которая всю свою жизнь посвятила другим, больше нет. Она мертва, убита, зарезана, а ее слова о доброте и милосердии стали не более, чем пустым звуком. Криком, растворившимся в шуме грома и ливнях грозы.

Решив пока что оставить друга в покое и не трогать его, Феликс и Минхо завалились спать, но не успели и глаз сомкнуть, как в дверь снова постучали, и на сей раз незнакомцы в полицейской форме и в другой, какой-то еще. Они не проронили и слова, не стали вести бесед или что-то выяснять, а Минхо даже не успел спросить, кто и зачем к ним пожаловал, как ощутил в шее укол, схожий с укусом мошки или комара, а потом грохнулся на пол. Феликс попятился назад, навострил когти и зубы, поняв, что хорошего ждать не приходится, Чонин встал рядом, но они оба даже не успели броситься в атаку, поняв, что уже обездвижены. Пришлые пошли на опережение, словно знали, с чем могут здесь столкнуться.

Все трое очнулись в белой комнате и со стонами открыли глаза, тут же зажмурившись от яркого света. Голова так трещала, что Феликса вырвало от боли и разошедшегося по крови вещества, которое им вкололи. Непонимание — самое страшное, и Минхо первым совладал с собой, а потом задолбил в дверь с маленьким окном и решеткой, требуя, чтобы им объяснили, почему заключили сюда и в чем, собственно говоря, проблема. Разговор был коротким — на языке насилия и ударов. Пришедшие люди в белых комбинезонах и с оружием в руках быстро успокоили буйного Минхо и, подавив сопротивление остальных заключенных, вывели его из камеры под руки, а вернули через несколько часов, всего в следах уколов, крепко затянутых жгутов и совершенно невменяемого, дрожащего, как осенний лист на ветру.

— День третий. Неконтролируемые превращения, — будничным тоном проговорил человек в белом халате и очках по ту сторону двери, пока другой писал под диктовку. — Глаза светятся, сопротивления больше не наблюдается. Этот всё, быстро закончился.

— Закончился?! — воскликнул Феликс, обнимая бьющегося в конвульсиях брата, то становившегося лисом, то снова превращающегося в человека. — Как понимать — закончился?! Что вы с ним сделали?! Что вы с ним?..

— Этот будет следующим, — всё тем же тоном проговорил человек, и вскоре дверь открылась. Феликс попытался перевоплотиться, но тут же ощутил, как его бьет разрядами тока из надетого шипастого ошейника, а Чонин, поняв, что лисьи способности ему не помогут, бросился драться врукопашную, но у него одного, ослабевшего от голодания и страха, не было ни единого шанса.

Сразу после того, как Феликса увели, забрали и Минхо. Чонин ждал, дергался от любого шороха, усердно старался перебороть боль от биения током, но чувствовал только то, что эти попытки истощают его. Это он, черт возьми, виноват во всем, что здесь происходит. Это он вместо того, чтобы после своего поступка зарыться в ближайшую нору в лесу, приплелся к друзьям и поставил их под удар, словно не понимал, что жена умершего немедленно обратится в полицию и та выйдет на след убийцы. Но кто такие все эти люди и почему они делают все эти кошмарные вещи? Чонину хотелось бы узнать ответы на все эти вопросы, но не сейчас, а потом, когда он сможет выбраться отсюда и спасти друзей, которые когда-то спасли его самого.

Однако Минхо так и не вернулся. Шел день, второй, третий, четвертый, столько, что и считать уже не было смысла. Феликса поместили в соседнюю камеру, и Чонину приходилось «наслаждаться» его болезненными стонами, скулением да воем. Но лучше так, лучше они, чем слышать проклятую тишину и бояться, что и Феликса, как и Минхо, скоро перестанет слышно.

— День одиннадцатый. Неконтролируемые превращения и начавшееся разложение в области подушечек и когтей, — прокомментировало нечто в белом халате, и Чонин навострил слух. После точно таких же слов Минхо забрали и не вернули назад, так значит ли, что это… — Продержался дольше других испытуемых, передайте экспертам, что теперь используем только новейшие разработки. Остальные негодны. Продолжаем наблюдение за последним испытуемым.

Феликса забрали сразу же после этих слов, а потом пришли за Чонином, но поступили с ним совсем не так, как с его друзьями. Он ожидал, что скоро сам окажется на кушетке, или куда там клали Минхо и Феликса, обколотый разнообразными средствами, но его только отвели в другую камеру и заковали в цепи, а также сняли ошейник. Так Чонин и оказался в кромешной темноте, слыша только бег крысиных лапок и стук капели да видя инфракрасный луч.

— Восстанавливается быстро, — прокомментировал человек, заглянув в решетчатое окошко. — Можно начать вторую часть испытания.

Дверь открылась, и вскоре на пол поставили две собачьих миски: одну с водой, а вторую — с сырым мясом. До этого их кормили только раз в день, принося подносы с человеческой едой, но теперь, видимо, решили, что перед ними вовсе не человек, а какая-то дворовая псина. Чонину так хотелось послать их всех, заморить себя голодом, но не дать то, чего они хотят, однако желудок так сдавливало, в нем так сильно урчало, что терпеть оказалось выше его сил. Почувствовав, что когти и зубы снова на месте и готовы к тому, чтобы показаться, Чонин попытался перевоплотиться, но не смог, оказался еще слишком слаб для этого.

Запах сырого мяса… он сводил с ума. Есть. Хотелось только поесть, неважно что, но миски так далеко, а руки так крепко держат оковы, что до них не добраться. Еду заменили дважды в течение пары дней, прежде чем добились того, чего хотели. Обратившись в лиса, Чонин наконец-то ощутил свободу действий бросился к мясу, принявшись жадно отрывать огромные куски и глотать их, практически не прожевывая, а потом точно так же накинулся на воду. Это гнусный эксперимент, его пытаются превратить в дикое животное, понять, сможет ли он с таким рационом и отношением оставаться вместе с тем и человеком.

Доброта… милосердие… человечность…

Люди были слишком самоуверенны, когда назвали самое светлое, что есть на этой земле, по имени своего жалкого жестокого рода. Нельзя дружить с теми, кто хочет убить тебя самого. Они забрали всех, кто Чонину когда-то был дорог. Сначала мать, а потом Феликса и Минхо. Всех тех, кто заслуживал того, чтобы быть счастливыми, не растрачивая себя попусту. Тех, у кого было сердце, самое что ни на есть настоящее доброе и любящее сердце, готовое принять в себя всех и получившее вонзившейся в него нож.

Глаза снова загорелись янтарем. Раз они хотят видеть перед собой зверя, так пусть получают его.

Чонин еще не знал, как он выкарабкается отсюда, но знал то, что во что бы то ни стало сделает это и разберет это место, где бы оно ни находилось и чем бы оно ни было, по кирпичикам. Он не простит и всегда будет помнить одно — люди не заслуживают ни сострадания, ни милосердия.

Вот они — настоящие чудовища.