Пассажир поезда в бесконечность

Вдох, выдох.

Дышать тяжело и больно. Всё белое вокруг режет глаза, поэтому Дейн корчится на полу с закрытыми глазами. Он очень долго пытался выбраться, чем разозлил охранника. Мужчина ударил сильной рукой и попал локтем в солнечное сплетение. Ударил так, что из Дейна на время вышибло дух. Убедившись, что объект 17 жив и может дышать, успокоившийся стражник ушел , заблокировав дверь.

Вдох, выдох.

Дейн теперь ненавидит белый цвет.

Свет вырубили, и, оставшись в кромешной темноте, Дейн наконец смог открыть глаза. В груди уже не кололо, но кости болели и мышцы ныли. Дейн был измотан, но не сломлен. Хотя и с этим они скоро разберутся. А пока ничто не заставит Дейна перестать пытаться выбраться.

Руки в ссадинах и высохшей птичьей крови снова прощупывали стены, чтоб найти специальный отдел, через который Дейн получал еду. Она появлялась, когда Озборн спал или ждал ее со стороны двери. Поэтому сегодня Дейн решил прощупать все стены, чем и занимался с пяти утра. Руки оставляли отпечатки, и стены, везде, где доставал Дейн, были в пятнах коричневой засохшей крови. Луна уже давно взошла, и ровный свет её лился в комнату, а Дейн не останавливался. Было очевидно, что ничего здесь нет и даже если есть, ему этого не найти.

Мысли о доме, о нескольких днях в экспериментальной лечебнице Квинс, которая на самом деле оказалась сборищем психов, не давали ему покоя. Дейн хотел сбежать, но ему хватало ума понять, что домой он никогда не вернется. А куда еще идти? У Озборна не было родственников. Единственная тетя и ее два сына погибли при железнодорожной аварии четыре года назад. А теперь и родители умерли, там же, на железной дороге.

"Вот куда я пойду, когда выберусь. На железную дорогу", - решил Дейн. Он всегда говорил когда, потому что слово "если" - это неопределенность, а неопределенности в жизни Дейна и так было много.

Вдруг со стороны двери послышался скрежет ключа. Как будто кто-то в темноте пытается отыскать замочную скважину. Дейн сначала вздрогнул, а потом неслышно добрался до двери и прислушался.

Все затихло.

Приставив ухо к самой замочной скважине и стараясь дышать тише, Дейн не понимал, почему звук пропал и почему он вообще появился. Это не охранник, ему не нужны ключи. Он проводит специальным браслетом по панели и не имеет ключей. И почему его нет на месте? Никто не будет стучать здесь ключом в присутствии охраны. Для докторов он откроет сам, да и у них, скорее всего, есть пропуск. У доктора Голен точно.

Фу! При воспоминании этой высокой, худощавой женщины с острыми, неприятными чертами лица, с тонкой полоской сжатых губ и платиновыми волосами, состриженными под каре, Дейну хотелось ударить кулаком по стене. Костяшки пальцев еще не зажили, и он еле себя остановил.

До самого утра Дейн сидел у двери, но так и не услышал больше ни звука. Когда лучи солнца стали окрашивать квадратик стены в кровавых разводах, высветилась надпись.

"Кто-то пытался войти. Звуки ключа, отсутствие охранника и снова бессоница". Это была первая надпись, с которой и началась привычка все записывать.

...

Закат.

Из маленького окошка, до которого еще надо было достать, виден был маленький кусочек умопомрачительно красивого заката. Квадрат стены, который утром был теплого желтого цвета, сейчас был розовато-оранжевым.

Последние лучи дали прочесть докторам, глядящим в мониторы кмпьютеров, надпись:

"Ненавижу. Когда-нибудь вы заплатите за всё. И я совсем не голоден)"

Еда, которую ему отправили, осталась нетронутой. Зато Дейн умудрился прокорябать пластмассовой вилкой ранку, благодаря которой смог написать все это.

На лицах самоуверенных экспериментаторов отразилось недоумение и замешательство. Парень больше не меняется. То, чего они добивались, никак не получается. Теперь объект 17 еще и отказывается есть. Что делать? Только доктор Голен знала ответ. Знала, как заставить мальчика есть и подчиняться.

День 27

Уже второй день Дейн отказывался от еды и швырял ее в камеры. Он был истощен, щеки впали, лохматые волосы прикрывали глаза. Озборн сидел и смотрел на квадратик света на противоположной стене. В тот момент Дейн был твердо уверен в том, что ни при каких условиях не съест ни крохи.

Ковыряясь вилкой в ранке, он почти не чувствовал боли и писал все новые записи на стене. Голубые глаза угрюмо пялились в стену, а волосы мешали увидеть все без помех. Солнце садилось и Дейн очень ждал ночи. Свет не включат, и он сможет дать себе отдохнуть. Перестанет казаться смелым и сильным. Можно будет расслабиться.

Неожиданно стали накатывать слезы. Откуда? Ведь он два дня не пьет воду. Но это был не последний сюрприз. Пытаясь остановить соленые капли, он все же заметил: стена стала прозрачной...

POV Дейн

Стена стала стеклянной. Что за фокус?

Вот только что была стена и вдруг превратилась в стекло? Непрошенные слезы тут же высохли. На плотном, наверняка пуленепробиваемом стекле остались отпечатки моих рук. Кажется, такое называется триплексом. Я подошел, чуть шатаясь. От головокружения пару раз чуть не свалился. Наконец смог прислониться к стеклу лбом и дотронуться руками. Голова перестала кружиться, но стоять я больше не мог.

Стекло было шероховатым, прямо как стена. Хотя я уже сомневаюсь в том, что все остальные стены - это не стекла. Сложив ноги по-турецки, я сел так, что колени упирались о шероховатую поверхность. Все равно буду назвать ее стеной. Откинув надоевшие волосы со лба, я с удивлением отметил, что комната за стеклом была точной копией моей. Правда, там не было маленького мертвого воробья и стены были белоснежно чистыми.

А еще там была кровать. Странная такая, с ремнями.

И тут до меня дошло.
Значит кого-то будут насильно держать в кровати, а зачем это делать, как если не для опытов, операций? Или здесь собираются держать сумасшедшего? И почему эту комнату дали мне увидеть? Ничего не понимаю, и от этого снова болит голова.

Вдруг дверь в той комнате открылась, и уже знакомый мне охранник ввел брыкающуюся девочку. Она была младше меня, но казалась сильной и отчаянной, не позволяя себя втолкнуть. Когда охранник поднял девочку повыше и смог занести в комнату, она била его кулачками и ногами. Я невольно улыбнулся: не я один протестую! Когда девочку усадили на постель, она что-то сказала. Я это понял по тому, как двигались ее губы. Точнее сказать, девочка кричала. Ее глаза, кажется зеленые или голубые, гневно провожали охранника, а руки были скрещены на груди. Волосы у девочки были рыжие, и мне этот цвет очень понравился! Ведь всё это время меня окружали только белый цвет и кровь. Вероятно, этот цвет будет моим любимым.

Девочка еще долго дулась, опустив взгляд на ноги, которыми она слегка болтала. На ней было легкое, какое-то старомодное коричневое платье, прикрывающее коленки, и в волосах виднелась черная ленточка. Как бы плохо это ни звучало, я был невероятно рад, что теперь не один.

Радовался я недолго.

Через некоторое время я стал замечать, что мое дыхание затуманивает стекло, а это говорило о том, что температура в комнате девочки ниже. Ну да, точно. Она стала потирать свои плечи и дыханием согревать ладошки.

Только сейчас девочка огляделась и заметила меня. Неожиданно она улыбнулась, и резво спрыгнув с постели, подбежала к стеклу. Помахав ручкой, она что-то произнесла. Кажется, банальное привет. Ну привет, привет. Однако вслух я ничего не сказал, лишь махнул рукой.

Девочка села на коленки и поставила руку на стекло. Тут же ее отдернув, видимо триплекс был очень холодным, девчонка стала осматривать мою комнату.

Взгляд ее ненадолго остановился на изуродованном тельце воробушка, которое я почему-то не выбросил через окно, и на разводах крови на стенах. После она как-то непонятно кивнула. Я так и не понял, что означал этот кивок.

Губы девочки, успевшие посинеть, опять зашевелились. Возможно, она представилась или спросила что-то. Я повел пальцем у уха, надеясь, что соседка поймет, что я имею ввиду. Девочка, чьи глаза все-таки оказались зелеными, приподняла одну бровь и, указав пальчиком на меня, подышала на стекло. С ее стороны почти не было туманности на преграде. Она просит меня написать? Ничего не понимаю.

Что все это значит? Почему мне дали увидеть эту девочку и почему в ее комнате такая низкая температура? Снова надо мной издеваются? Я рассерженно посмотрел в углы, где по моим предположениям прятались камеры и снова повернулся к девочке. Ее курносый нос покраснел, а губы стали бледно фиолетовыми. Что я должен делать? Она же замерзнет! А я тут, за стеной, в удобстве и комфорте. Глаза девочки закрывались, и вся она дрожала как осиновый лист.

Мне стало страшно. В тот момент я был твердо уверен, что это из-за меня. Поэтому я боялся, что это будет вторая смерть в этой лечебнице, в которой каким-то образом виноват я. Этого нельзя было допустить. Мне мерещилось, что волосы девочки покрыты инеем, а руки превратились в лед. Несмотря на то, что я не ел два дня, откуда-то взялись силы, и я в отчаянии ходил по комнате, не зная, что мне делать.

- Чего вам от меня нужно?! - не выдержав выкрикнул я.

Отчаяние захлестывало меня с головой, ведь рядом со мной умирает человек! Маленькая девочка, которая наверняка ни в чем не виновата. Ответ на мой вопрос пришел быстро.

Я стоял, повернувшись к двери и опустив глаза в пол. Силы снова покинули меня. Вдруг сзади раздался стук пластмассового подноса. Вот в чем дело.

И почему я так непроходимо туп? Я просто должен поесть. Просто обязан выжить. Хах. Ну конечно, зачем им мертвый ребенок? И правда, зачем мы все здесь? Чего от нас хотят?

Решив оставить размышления на потом, я подошел и взял поднос в руки. Понемногу выпил стакан воды, чтоб не вытошнило. Хотя ужасно хотелось поскорее со всем покончить, чтоб девочку вытащили.

А если нет? Если я все это выдумал? Если я выдумал всё, что здесь происходит? Воробья, стекло, кровь на пальцах и охранника? Саму лечебницу, докторов и рыжую девочку с зелеными глазами?

От этой мысли мне стало дурно. И страшно.

Кто я такой? Почему я делаю что-то, о чем тут же забываю? И делаю ли я это?

Эти вопросы! Огромный океан, и получить ответ я могу лишь на один. Если я поем, девочке помогут?

Я стал хлебать куриный бульон, закусывая кусочками хлеба. Было тяжело в себя это пихать, ведь я и так всегда страдал отсутствием аппетита. Сейчас бы шоколада.

Помню, мама всегда давала мне шоколад, когда у меня текла кровь из носа, а это случалось довольно-таки часто. Тогда мама вытаскивала большую плитку, и я с наслаждением хрустел ею.

Как можно скорее я расправился с едой и, отложив поднос, подошел к стеклянной перегородке. Ничего не менялось. Только сейчас до меня дошло, что зеленоглазой, которая съежилась на полу у стеклянной стены с закрытыми глазами, так и не дали поесть. А ведь уже ночь.Свет так и не выключили, и от этого все вокруг казалось еще холоднее.

Может, это стекло и не пуленепробиваемое? Может, это не триплекс? В любом случае, попробовать его сломать стоит. Я разбежался и со всей силы ударил стекло плечом. Раздался хруст. Кажется, я что-то сломал. И это что то не стекло, а моя рука, которая теперь болела хуже головы и ребер. Перегородка оказалась триплексом.

Девочка вздрогнула от шума и чуть привстала, опершись о локоть. Наверно, я ее напугал, по крайней мере глаза выражали испуг. Тут над ее кроватью открылось что-то наподобие кухонного лифта, и поднос с едой, в точности как у меня, скатился по наклонной на ее кровать.

Ну наконец-то! Однако девочка то ли не заметила, то ли у нее просто не было сил, чтоб поесть.

Мне хотелось зарычать от безысходности. Ничто не помогало! Чего от меня хотят? В который раз я задавался одним и тем же вопросом. Я сел, прислонившись боком к стеклу, и девочка сделала также. Мы сидели друг напротив друга, а она улыбалась. Счастливо так. Откуда столько счастья и сил, чтоб улыбаться?

Но то, что произошло потом, заставило меня улыбнуться.

Моя и ее двери одновременно открылись. Незнакомый мне сотрудник лечебницы бережно вынес девочку и только увидев, что с ней все хорошо, я практически выбежал в коридор. В тот момент я не думал о том, как много здесь красок, хотя их было штук на десять больше, о нежно желтых уютных стенах и о том, что я на свободе.

Я просто глупо улыбался.

Мне удалось! С девочкой все нормально, и она не умерла из-за меня.