5
Без масок
Утро выдалось на редкость спокойным. Никаких матчей, съёмок, пресс-конференций. Просто воскресенье, когда Барселона дышит медленно, а воздух пахнет морем и свежим хлебом.
Ламин проснулся раньше обычного. Он не открывал сразу телефон, не проверял новости о «Барсе», не листал сообщения от агентов. Он смотрел в потолок и думал.
О ней.
Саломе.
За последние дни она как будто стала частью его внутреннего мира. Не навязчиво. Не шумно. Просто появилась — и осталась. С ней не нужно было играть роль. Не нужно было быть "талантом", "будущим клуба", "героем Испании". Он просто был собой.
Таким, каким знал его только дом. Мама Шейла, папа Мунир, и маленький Кейн.
Он набрал её неуверенно, почти с сомнением:
— Привет. Ты любишь музеи?
Она ответила с той самой спокойной, чистой интонацией, что всегда выбивала у него землю из-под ног:
— Если там тихо и пахнет временем — да. Очень.
Через два часа они встретились у входа в Национальный музей искусства Каталонии. Саломе была в свободном пальто цвета молочного кофе, с распущенными волосами, чуть тронутыми ветром. Он невольно задержал дыхание, когда увидел её. Не от влюблённости. Пока ещё нет. Просто... она была красива той тишиной, которой ему не хватало.
Они не брали гида. Просто шли. Медленно. Говорили о живописи, о времени, об истории. И о себе.
— У нас дома была такая икона, — сказала она, остановившись у старинной византийской картины. — Папа привёз из Кахетии. В детстве я часто вставала ночью, чтобы просто на неё смотреть. Мне казалось, что она живая.
— А ты верующая? — спросил Ламин, неуверенно, боясь задеть.
Она кивнула.
— В своём ритме. Я не строго соблюдаю. Но я верю. И стараюсь быть ближе к Тому, кто дал мне жизнь. Не через правила. А через честность.
— Я мусульманин, — сказал он. — Для меня вера — это дисциплина. Тишина. Это — я сам.
Она молча улыбнулась. И в этот момент он почувствовал, как что-то между ними словно настраивается. Как инструмент, который только что попал в правильную ноту.
Позже, на лавке у окна, где солнце ложилось на пол мозаикой, они говорили уже не о религии, а о детстве.
Саломе рассказывала про грузинскую бабушку, у которой был сад с гранатовыми деревьями, про маму, строгую испанку, и про старшего брата, который учился на архитектора.
Он — про Кейна, который боялся темноты, но всегда первым вставал и будил его с вопросом:
— Ты сегодня забьёшь гол?
— Ты много держишь в себе, — вдруг сказала она. — Я это вижу. Ты умеешь молчать, но в глазах у тебя буря.
Он повернулся к ней.
— Я не знаю, как это — говорить. Когда ты с детства на виду, учишься закрываться. От всех.
— От всех, кроме себя. И, может быть... кроме меня? — спросила она почти шёпотом.
Он ничего не ответил. Но в его взгляде было то, чего не передашь словами.
Это была не любовь. Пока нет. Но уже точно не дружба. Это было начало чего-то важного. Без масок. Без спешки.
⸻