Эпилог
Поппи:
– Твоя рука прикрывает мой рот, в то время как другая скользит под слои кружева и тюля, чтобы найти мою киску, обнаженную по твоей просьбе. Обнаженную именно для этого момента.
Снаружи гости начинают потихоньку заполнять церковь, католическую, несмотря на шутливые протесты моих родителей, и в обмен на католическую свадьбу они вынудили нас согласиться на пышный праздник, который хотели устроить для своей принцессы: фейерверк, галлоны шампанского и гирлянды под звездным небом Род-Айленда.
Но сейчас я не являюсь чьей-то принцессой. Я – задыхающийся, извивающийся ягненок, когда твои пальцы находят мой уже набухший клитор и нежно сжимают его. Дизайнерские кружева и шелк стоимостью в тысячи долларов задраны до талии, и я хочу, чтобы ты сорвал с меня все это, выставил на всеобщее обозрение мои подвязки, чулки и обнаженную киску. Но ты этого не делаешь.
Вместо этого ты шепчешь мне на ухо:
– Ты сделала, как тебе велели. Хороший ягненок. – Ты убираешь руку с моего рта, чтобы обхватить мою грудь.
Я прислоняюсь к тебе спиной.
– Разве не говорят, что нельзя видеть невесту до свадьбы?
– Говорят, что это плохая примета, но я думаю, что начинать семейную жизнь сексом – только к удаче. Верно?
Мы находимся в маленькой часовне сбоку от главного зала с зашторенным окном, которое выходит на алтарь. С той стороны трудно разглядеть, что происходит внутри, и мы заперли тонкую деревянную дверь, но она совершенно не заглушает звуков, и как бы тихо я ни вела себя, ни с чем невозможно спутать шорох моего платья и мое учащенное дыхание, когда твои пальцы скользят мимо клитора к влажным складочкам.
Затем ты разворачиваешь меня, впиваясь голодным взглядом зеленых глаз. Этим утром ты побрился, твоя квадратная челюсть гладкая, без малейшего намека на щетину, и хотя я знаю, что твоя мама возилась с твоей прической ранее, несколько непослушных прядей все же выбились, упав на лоб. Я протягиваю руку, чтобы потянуть за них, но ты успеваешь перехватить мое запястье. Не для того, чтобы остановить, а чтобы притянуть ближе к себе, заставляя нежную кожу моей киски тереться о твои брюки от смокинга. Я ощущаю твою эрекцию, горячую, твердую длину, и с моих губ срывается стон.
Ты снова закрываешь мне рот рукой, и твое обычно улыбающееся лицо становится серьезным.
– Еще один звук, миссис Белл, – шипишь ты мне на ухо, – и на мой член будет насажена ваша попка.
Это должно стать наказанием?
– Я еще пока не миссис Белл, – поддразниваю я.
– Но ты все равно принадлежишь мне.
С этим не поспоришь. Я принадлежала тебе с того самого момента, как впервые села в кабинку для исповеди в твоей церкви.
Платье – воздушное, с V-образным вырезом, подпоясанное на талии и отделанное слоем тонкого тюля, – облаком облегает бедра и мешает мне увидеть, как твои руки тянутся к брюкам, чтобы высвободить член. Когда твоя рука скользит по моей талии к ногам, я оказываюсь наполовину приподнятой, наполовину прижатой к стене.
Я чувствую широкую головку твоего члена, упирающуюся в мои складочки, и ты не даешь мне ни секунды перевести дыхание, просто вонзаешься без предупреждения, и я изо всех сил пытаюсь не застонать. Это так восхитительно: ты в своем смокинге и мое свадебное платье, задранное вверх, как у выпускницы школы в отеле после выпускного вечера. И твоя рука прикрывает мне рот с решительной твердостью, пока ты вколачиваешься в меня резкими, грубыми толчками.
– Все эти люди там, – выдыхаешь мне на ухо, – не имеют ни малейшего понятия, что ты так близко к ним и что тебя жестко трахают. Трахают в свадебном платье, как маленькую шлюшку, которая не может себя сдержать.
Мое сердце бьется, как птица в клетке, а на внутренней поверхности бедер появляется раздражение от жесткой ткани твоих брюк. Я уже давно оставила попытки понять, почему мне так нравится, когда ты обзываешь меня этими именами, тем более что за пределами спальни ты неизменно уважительный и заботливый. Возможно, это аура непристойного священника, радующегося, что у него не отняли его новую академическую карьеру. А может, потому что ты очень хороший человек, и то, как ты теряешь контроль и ведешь себя скорее как грешник, чем как святой, очень возбуждает. Что бы это ни было, это сводит меня с ума, и ты это знаешь и шепчешь мне на ухо всякие скабрезности, типа «возьми его», «распутная чертовка», «кончи для меня» и «тебе, мать твою, лучше кончить для меня».
Что я и делаю, мои стоны заглушаются твоей рукой, а ты продолжаешь вколачиваться в меня, с каждым толчком все сильнее вжимая в стену, и каждый толчок приближает мой оргазм все ближе и ближе, а затем ты поднимаешь глаза и встречаешься со мной взглядом. Ты так близко, и я вспоминаю все то время, когда мы трахались, обо всех случаях, когда я просыпалась оттого, что твой горячий, влажный язык ласкал меня между ног, обо всех случаях, когда мне казалось, что во время наших сексуальных оргий мы перемещались из реального, обычного мира в какое-то новое, мерцающее, волшебное измерение. Я чувствую то же самое сейчас, когда ловлю твой взгляд и наблюдаю за тем, как ты прикусываешь губу, пытаясь сдержаться.
– Si vis amari, ama, – говоришь ты мне. Если ты хочешь, чтобы тебя любили, – люби.
Слова, которыми мы, кажется, обменялись миллион лет назад.
Именно твоя любовь снова свела нас вместе, твоя настойчивая любовь, которая не угасала, несмотря на мой обман и уединение. Я полагала, что приношу правильные жертвы ради тебя и твоего желания служить Богу, но все это время я ошибалась. Теперь мы оба с Богом, и мы вместе, жертвуем сегодня нашими индивидуальными жизнями, чтобы слиться в одну вечную душу.
«Нет большей любви, чем эта...» – мечтательно думаю я, пока ты теряешь всякий контроль. Ты убираешь руку от моего рта и подхватываешь другую ногу, чтобы поднять и раскрыть меня, пока преследуешь собственное освобождение, утыкаясь темноволосой головой в мою шею, целуя меня и покусывая.
– Te amo, – шепчешь мне на ухо. На латыни это означает «я люблю тебя». – Те амо, те амо, те амо.
Черт, я тоже тебя люблю, а затем ты кончаешь настолько сильно, что все твое тело содрогается, а руки впиваются в мои бедра в чулках, и твоя кульминация вызывает во мне еще один оргазм. Вместе мы пульсируем, как единое сердце, как мощные волны одного океана, пока не затихаем с удовлетворенным вздохом.
Где-то в церкви начинает играть орган, что-то красивое и легкое, приглашая гостей занять свои места. Мои подружки и мама, наверное, в панике.
Ты опускаешь меня на пол и вытираешь своим шелковым платком следы спермы с моих ног. Затем складываешь его и кладешь обратно в карман – снаружи платок выглядит идеально чистым и аккуратным, но мы оба знаем, что скрыто внутри.
– Просто маленькое напоминание, – похлопывая по карману, говоришь ты мне с улыбкой, от которой на щеках появляются ямочки.
– Трофей, ты имеешь в виду.
Ты не опровергаешь этого, продолжая улыбаться своей очаровательной ирландской улыбкой, когда помогаешь мне поправить платье и расправить длинную вуаль.
Ты смотришь вниз, на свою ладонь, вымазанную моей помадой, и твои губы приоткрываются, а глаза темнеют. Клянусь, я вижу, как ты снова возбуждаешься.
– Возможно, тебе стоит подправить свой макияж, – говоришь ты, и твой взгляд задерживается на моем рте. Однако я должна тебя оттолкнуть, потому что, если ты поцелуешь меня снова, я не смогу сказать «нет», и тогда мы опоздаем на нашу собственную свадьбу.
– Как мы объясним им, чем здесь занимались?
Теперь ты тоже заправился и выглядишь абсолютно собранным, если не считать собственнического блеска в глазах.
– Это же часовня. Скажем, что молились.
– Думаешь, нам поверят?
Снова ирландская улыбка.
– Знаешь, я ведь когда-то был священником.
Я думаю об этом весь остаток дня: когда поправляю макияж, а затем когда папа вкладывает мою руку в твою. Во время причастия мы оба вспоминаем совершенно другой вид причащения, который разделили. И потом, когда ты целуешь меня долгим, страстным, глубоким поцелуем, от которого моя киска становится влажной, а соски – твердыми, несмотря на то что мы находимся в доме Божьем.
Когда-то ты был священником.
Иногда я все еще скорблю по тем временам, но теперь понимаю, что наш союз столь же свят и столь же значителен. Когда-нибудь мы создадим семью. Вместе сотворим новую жизнь, что, пожалуй, станет самым божественным деянием, на которое способен человек, и я задаюсь вопросом, когда мы танцуем вместе под ласковым майским небом, родится ли у нас сын.
Может, он тоже станет священником.
Конец.