Часть 11
Я зашел в ризницу и вернулся с маленьким прямоугольником белой ткани. Обычно им протирали чашу для причастия после каждого глотка вина.
Сегодня вечером я использовал его, чтобы вытереть Поппи.
Можно подумать, что занятие сексом на алтаре в моей церкви, использование священных предметов, обычно предназначенных для ритуалов высшего порядка, означало, что я не воспринимал свою веру всерьез, что я опустился до святотатства, но это было не так. Или, по крайней мере, не совсем так. Я не мог это объяснить, но казалось, что каким-то образом все это было свято: алтарь, мощи внутри него и мы на нем сверху. Я знал, что за пределами этого момента меня будет мучить чувство вины, что будут определенные последствия, воспоминания о Лиззи и обо всем том, за что я хотел бороться.
Но прямо сейчас, с запахом Поппи на моей коже, с ее вкусом на моих губах, я чувствовал только связь, любовь и обещание чего-то яркого и красочного.
Закончив вытирать Поппи, я завернул ее в напрестольную пелену, бережно отнес к краю лестницы и сел. Я сжал ее в объятиях, касаясь губами волос и век, бормоча слова, которые, я считал, она должна услышать: какая она красивая, сногсшибательная и совершенная.
Я хотел сказать, что сожалею, даже если мой разум и душа все еще пребывали в ослепительном изумлении от всего произошедшего, поэтому я не был уверен, сожалею ли о том, что потерял контроль и был так груб с ней, или мне жаль, что у нас вообще был секс.
Вот только я не сожалел. Потому что этот момент был дороже, чем преображающий секс, случившийся с нами, и ради него стоило согрешить. Этот момент, когда она свернулась калачиком в моих объятиях, положив голову мне на грудь и удовлетворенно дыша, когда напрестольная пелена покрывала ее длинными, ниспадающими складками, но местами все же проглядывали полоски бледной кожи.
Поппи скользнула пальцами вверх по моей груди, задержавшись на ключице, и я обнял ее крепче, словно желая, чтобы она растворилась на моей коже и проникла прямо в душу.
– Ты нарушил свой обет, – наконец произнесла она.
Я посмотрел на нее, она была немного сонной и в то же время грустной. Я прижался губами к ее лбу.
– Знаю, – в конце концов ответил я. – Я знаю.
– Что теперь будет?
– А что ты хочешь, чтобы произошло?
Поппи моргнула, подняв на меня взгляд.
– Хочу трахнуться с тобой снова.
– Прямо сейчас? – засмеялся я.
– Да, прямо сейчас.
Она развернулась в моих руках и устроилась на моих коленях. Всего одного страстного поцелуя хватило, чтобы я снова стал твердым. Я приподнял ее и направил член к ее влагалищу, тихо постанывая ей в шею, когда она опустилась на меня.
Знакомые ощущения снова накрыли меня. Тепло и влажность. Ее попка на моих бедрах. Ее грудь возле моих губ.
– Что ты хочешь, чтобы произошло дальше, Тайлер? – спросила она, и я не мог поверить, что она интересовалась этим сейчас, когда оседлала меня, но потом, пытаясь ей ответить, я понял причину. Она хотела, чтобы я потерял бдительность, чтобы был честным и откровенным, и в данный момент я, возможно, не мог быть каким-то другим.
– Я не хочу, чтобы мы останавливались, – признался я. Она двигала бедрами вперед-назад, а я прижался лицом к ее груди, чувствуя приближение своего оргазма, эта волна нарастающего блаженства поднималась слишком быстро, даже стремительно. – Чувствую, что я...
Но я не мог произнести эти слова. Даже сейчас, когда был полностью в ее власти. Это просто было слишком рано, не говоря уже о том, что нелепо.
Пастырям не позволено влюбляться.
Мне не разрешалось влюбляться.
Поппи зарылась пальцами в мои волосы и откинула мою голову назад, чтобы посмотреть на меня.
– Я скажу это, если ты не хочешь, – предупредила она.
– Поппи...
– Я хочу знать о тебе все. Хочу знать твое мнение о политике, хочу, чтобы ты читал мне Святое Писание, хочу вести с тобой беседы на латыни. Хочу трахаться с тобой каждый день. Я постоянно фантазирую о том, как мы будем жить вместе, проживая каждое мгновение рядом друг с другом. Что это, Тайлер, если не...
Я зажал ей рот рукой и, в одно мгновение перевернув ее на спину, толкнулся в нее.
– Не говори этого, – велел я ей. – Пока нет.
– Почему? – прошептала она, в ее широко распахнутых глазах читалась боль. – Почему нет?
– Потому что, как только ты произнесешь эти слова, как только я произнесу их, все изменится.
– А разве уже не изменилось?
Она была права. Все изменилось в тот момент, когда я поцеловал ее в присутствии Бога. Все изменилось, когда я нагнул ее над церковным роялем. Возможно, все уже изменилось в тот момент, когда она вошла в мою исповедальню.
Но если я любил ее... если она любила меня... что это значило для всей моей работы здесь? Я не мог завести тайный роман и продолжать бороться против сексуальной безнравственности среди духовенства, но если бы я отказался от своего призвания, то вообще потерял бы возможность участвовать в этой борьбе. Я потерял бы того человека, которым являлся.
Единственная альтернатива – это потерять Поппи, а я еще не был готов к этому. Поэтому вместо ответа на ее вопрос я перевернул ее на живот и вошел в нее сзади, скользнув рукой по бедру к клитору. Хватило всего трех-четырех поглаживаний, и она оказалась на самом пике, как я и предполагал. Чем агрессивнее я себя вел, тем быстрее она достигала оргазма.
Я последовал за ней, повторяя ее имя как молитву и изливаясь в нее, словно я мог послать к черту будущее и его ужасный выбор.
Господи, я бы все отдал, чтобы это стало правдой.
* * *
– До сих пор не могу поверить, насколько чисто у тебя в доме, – сказала Поппи.
Мы лежали в моей постели после того, как навели порядок в церкви и пробрались в дом священника. Я перебирал пальцами ее волосы с восхищением, граничащим с благоговением, поклоняясь этим длинным темным локонам и касаясь их губами. Мы вели неспешную беседу, высказывали предположения о «Ходячих мертвецах», рассказывали о любимых латинских текстах и приглушенно делились тем, как страдали весь прошлый месяц, тайно желая друг друга.
Я собирался поцеловать ее снова, когда она произнесла эти слова, поэтому ограничился тем, что просунул руку под простынь и нашел ее грудь.
– Я люблю, чтобы все было чисто.
– Думаю, это достойно восхищения. Просто нечасто встретишь такое отношение у подобных тебе мужчин.
– Подобных мне? Священников?
– Нет, – она повернулась ко мне и улыбнулась: – Молодых, обаятельных, привлекательных. Знаешь, ты мог бы стать потрясающим бизнесменом.
– Мои братья – бизнесмены, – сказал я. – Но меня никогда не интересовала эта сфера деятельности. Я не стремлюсь к деньгам, успеху или власти. Мне нравятся старинные вещи: древние языки и обряды, древние боги.
– Думаю, я могу представить тебя подростком, – задумчиво произнесла Поппи. – Держу пари, ты сводил девушек с ума: сексуальный, спортивный и любящий книги. А еще такой опрятный.
– Нет, я не всегда был таким. – Пару секунд я раздумывал, стоит ли вдаваться в подробности, но мы только что разделили нечто столь интимное, зачем скрывать это от нее? Только потому, что оно вгоняло в депрессию? Внезапно мне захотелось поделиться. Я хотел, чтобы она узнала обо всех мрачных воспоминаниях, которые преследовали меня, хотел поделиться своими непосильными тяготами, которые переносил в одиночку, и позволить ей облегчить это бремя острым умом и нежным состраданием.
Я убрал руку с ее груди и скользнул пальцами под ребра, прижимая ее ближе к себе.
– В тот день, когда я нашел сестру, – начал я, – в одну из майских суббот, разразилась сильная гроза, и хотя был день, вокруг царил полумрак, как ночью. Лиззи забрала машину Шона домой из колледжа – они оба тогда учились в Канзасском университете, – и поэтому приехала на выходные домой. Родители повезли Эйдена и Райана на обед, и я решил, что они взяли и Лиззи с собой. Я проспал допоздна и, проснувшись, обнаружил пустой дом.
Поппи молчала, но прижалась ближе, придав мне храбрости продолжить.
– Была яркая вспышка света, затем раздался грохот, как будто перегорел трансформатор, и электричество вырубилось. Я нашел фонарик, но дурацкие батарейки сели, так что мне пришлось отправиться в гараж за новыми. Мы жили в старом доме в Бруксайде, поэтому гараж располагался отдельно. Мне пришлось пробежать под дождем, а потом, когда я вошел туда, сначала было так темно, что я ее не увидел...
Поппи нашла мою руку и сжала ее.
– Я нашел батарейки, и мне просто повезло, что в тот момент, когда я повернулся, сверкнула молния, иначе я не увидел бы Лиззи. Она висела там, как будто застыла во времени. В фильмах они всегда раскачиваются, и слышен небольшой скрип, но в гараже было так тихо. Просто полное безмолвие. Помню, как побежал к ней и споткнулся о деревянный ящик из-под молока, набитый шнурами, а потом повсюду полетели банки с краской, составленные пирамидой, и я поднялся с пола. Рядом валялась стремянка, которой она воспользовалась... – Я не мог произнести этих слов, не мог произнести «стремянка, которой она воспользовалась, чтобы повеситься».
Я проглотил ком в горле и продолжил:
– Я поставил ее обратно в вертикальное положение и поднялся по ступенькам. Только сняв Лиззи с петли и взяв ее на руки, я понял, что испачкал руки, когда споткнулся и упал. Они были мокрыми от дождя, измазанными грязью и машинным маслом, и я замарал грязными пятнами все ее лицо...
Я сделал глубокий вдох, заново переживая тот момент: панику, поспешный звонок в 911, сдавленный разговор с родителями, которые сразу же помчались домой. Они и Эйден вбежали в гараж всего на несколько минут раньше полиции, и никто даже не подумал не пускать внутрь Райана. Ему было всего восемь или девять, когда он увидел сестру мертвой на полу гаража. А потом красно-синие проблесковые огни, и парамедики, и подтверждение того, что холодная кожа и пустые глаза уже сказали нам.
Лиззи Белл, волонтер приюта для животных, фанатка Бритни Спирс и обладательница тысячи других характерных для девятнадцатилетней девушки черт, была мертва.
Несколько мгновений были слышны только звуки нашего дыхания, легкий шелест простыней, когда Поппи коснулась моей ноги своею, а затем мое сознание снова наполнилось воспоминаниями.
– Мама все пыталась оттереть грязь, – произнес я наконец. – Пока мы ждали людей коронера, которые должны были приехать за телом. Все это время. Но от масла не так просто избавиться, и поэтому то пятно оставалось на лице Лиззи до тех пор, пока ее не увезли. Мне было до такой степени это ненавистно, что я решил выдраить этот гребаный гараж сверху донизу, и я это сделал. С тех пор все в своей жизни я содержу в чистоте.
– Почему? – спросила Поппи, повернувшись и приподнявшись на локте. – Тебе от этого становится лучше? Ты беспокоишься о том, что нечто подобное повторится?
– Нет, дело не в этом. Не знаю, почему я до сих пор продолжаю это делать. Возможно, это навязчивая привычка.
– Похоже на искупление.
Я не ответил, прокручивая в голове ее слова. Когда она формулировала это таким образом, казалось, что на самом деле я не отпустил Лиззи, что я все еще борюсь с ее смертью, борюсь с чувством вины за то, что проспал в тот день и не смог ее остановить. Но прошло уже десять лет, неужели я все еще цеплялся за это?
– Какой она была, – спросила Поппи, – когда была жива?
Я задумался на минуту.
– Она была старшей сестрой, поэтому иногда проявляла материнскую заботу, а порой была вредной. Но когда в детстве я боялся темноты, она всегда позволяла мне спать в ее комнате и прикрывала меня, когда, став старше, я нарушал комендантский час.
Я проследил взглядом за полосками света на одеяле, пробивавшиеся сквозь неплотно прикрытые жалюзи.
– Она действительно обожала ужасную поп-музыку. Часто оставляла свои диски в CD-плеере Шона, когда брала его машину, и он жутко бесился, когда его друзья садились в автомобиль, а он включал автомагнитолу, и начинала звучать какая-нибудь мальчиковая поп-группа или Бритни Спирс.
Поппи склонила голову набок.
– Лиззи – причина, по которой ты слушаешь Бритни Спирс, – догадалась она.
– Да, – признался я. – Это напоминает мне о ней. Бывало, она так громко пела в своей комнате, что ее пение было слышно в любом уголке дома.
– Думаю, она бы мне понравилась.
Я улыбнулся.
– Наверное. – Но потом моя улыбка сползла с лица. – В выходные, когда должны были состояться похороны, мы с Шоном решили на несколько минут сбежать от родственников в доме и сходить в «Тако Белл». Я хотел сесть за руль, но мы не подумали... забыли, что она была последней за рулем. Заиграла ее музыка, и Шон... он был огорчен. «Огорчен» – неподходящее слово для описания того, каким был мой старший брат. Ему только что исполнился двадцать один, и поэтому он оплакивал смерть Лиззи по-ирландски: слишком много виски и слишком мало сна. Я повернул ключ в зажигании, и зазвучали первые такты O-o-ops, I Did It Again, невыносимо громкие, потому что Лиззи включала громкость на полную, и мы оба застыли, уставившись на радио, как будто демон выполз прямо из гнезда для компакт-дисков. А потом Шон начал кричать и материться, пиная приборную панель с такой силой, что старый пластик треснул, вся машина затряслась от его ярости и неприкрытого горя. Лиззи с Шоном были самыми близкими по возрасту, соответственно – лучшими друзьями и заклятыми врагами. У них были общие машины, друзья, учителя, наконец, колледж с разницей всего в год, и из всех нас, братьев Белл, именно в жизни Шона ее смерть образовала самую большую дыру. Поэтому в тот день он пробил дыру в своей машине, а затем мы отправились в «Тако Белл» и никогда не обсуждали это. По сей день. Я никогда никому раньше не рассказывал эту историю, – признался я. – Так легче говорить о Лиззи.
– Как так?
– Обнаженным и уютно устроившимся в постели. Просто... с тобой. С тобой все намного легче.
Она положила голову мне на плечо. Мы лежали так некоторое время, и только я решил, что Поппи заснула, как она произнесла в темноте:
– Это из-за Лиззи ты боишься полностью расслабиться со мной?
– Нет, – ответил я озадаченно. – С чего бы это?
– Просто кажется, что она является мотивацией для многого из того, что ты делаешь. И она подверглась сексуальному насилию. Вот и возникает вопрос: может, поэтому ты боишься делать это, сделать с кем-то другим то, что случилось с ней?
– Я... думаю, я никогда не думал об этом с такой точки зрения. – Я снова нашел ее волосы и принялся играть с ними. – Возможно, поэтому и не знаю. Только в колледже я осознал свои предпочтения, но это было трудно. Если я находил девушку уверенную, умную и с чувством собственного достоинства, то она не хотела, чтобы секс был грубым. Если я находил девушку, которой нравился жесткий секс, то причина, по которой ей это нравилось, заключалась в какой-то эмоциональной травме. И да, всякий раз, когда мне встречалась такая девушка, я думал о Лиззи. Сколько знаков мы пропустили. И если я когда-нибудь узнал бы, что парень воспользовался ею, когда она чувствовала себя так...
– Похоже, тебе сильно не везло с женщинами.
– Не всегда. В колледже у меня было несколько действительно замечательных подруг. Но легче было заблокировать эту часть себя, чтобы иметь здоровых, уверенных в себе подруг и ванильный секс. Так было безопаснее.
– А потом ты стал священником.
– И это было намного безопаснее.
Она села и посмотрела на меня, ее лицо пересекали тени и полоски уличного света.
– Что ж, ты не делаешь мне больно. Я серьезно. Посмотри на меня, Тайлер. – Я сделал, как она просила. – Мне нравится жесткий секс не потому, что я эмоционально травмирована. Всю мою жизнь со мной обращались как с принцессой, баловали, хвалили и защищали от всего, что могло когда-либо причинить мне вред. Стерлинг был первым человеком, который относился ко мне по-другому. Стерлинг.
Я сжал зубы. Мне не нравилось, что он был ее первым во многом (что, знаю, было совершенно неразумно, но все же. Возможно, причина моей неприязни крылась в том, что она так отчетливо помнила все свои первые разы с ним).
– Отчасти это, вероятно, связано с тем, что подобный выбор считается табу и, следовательно, непристойным, поэтому меня он заводит. Но отчасти причина в том, что так я чувствую себя несокрушимой, сильной. Как будто мужчина, с которым нахожусь, уважает меня настолько, чтобы понимать это. И я достаточно сильна, чтобы иметь такой опыт в спальне, а также вести совершенно здоровую жизнь за ее пределами.
– Очень жаль тогда, что со Стерлингом ничего не получилось.
«Ого, Тайлер. Удар ниже пояса». Но я был взволнован, ревновал и чувствовал себя так, словно меня отчитывали за что-то, в чем не было моей вины.
Она напряглась.
– Со Стерлингом ничего не вышло потому, что он не может отличить одно от другого – спальню от реальной жизни. Он думал, что, поскольку мне нравилось, как он обращался со мной во время секса, именно такого же обращения я хотела все оставшееся время. Что я хотела быть только шлюхой, но на самом деле я хотела быть шлюхой только наедине с ним. Вот почему я ушла от него в клубе.
«Но сначала позволила ему трахнуть себя».
Поппи прищурилась, как будто прочитав мои мысли.
– Ты что, ревнуешь к нему?
– Нет, – солгал я.
– Да ты даже не должен лежать здесь со мной, – возмутилась она. – Мы не можем держаться за руки на публике, мы ничего не можем делать вместе, потому что это грех. Ты можешь потерять работу и, по сути, быть отстраненным от того единственного, что придает твоей жизни смысл, и ты беспокоишься о моем бывшем парне?
– Ладно, хорошо. Да, да, я ревную к нему. Ревную потому, что он может вернуться сюда за тобой, и потому, что он действительно может это сделать. Он может последовать за тобой. А я не могу.
Мои слова повисли в воздухе.
Она опустила голову.
– Тайлер... что мы наделали? Что мы делаем?
Она снова вернулась к той себе, о которой я не хотел думать.
Я потянулся к ней и привлек ее к себе, ложась так, что она оказалась на коленях над моим лицом.
– Мы должны поговорить об этом, – возразила Поппи, но тут я провел языком вверх по клитору, заставив ее застонать, и понял, что мне снова удалось заморозить этот момент, перенести этот разговор и все решения на другое время.