Ночь
Больница. Ночь.
Ты лежала, глядя в потолок, когда дверь приоткрылась. В комнату робко вошёл Ацуши. В руках у него был маленький свёрток с фруктами, явно купленными наспех.
Он присел рядом на стул, чуть улыбнулся, но глаза выдавали усталость.
Ацуши (тихо, тепло):
— Мы все скучаем по тебе. Агентство пустое без твоего смеха. Даже Рампо отвлёкся от дел, Эдгар каждый день спрашивает новости… и Чуя с Дазаем на секунду забыли ссориться.
Ты слабо улыбнулась, и Ацуши добавил, чуть смущённо, будто выдавая секрет:
Ацуши:
— Даже Акутагава… соскучился. Он не сказал прямо, но я видел.
Твои глаза расширились от удивления, ты еле слышно выдохнула.
Т/и (улыбнувшись слабо):
— Правда?..
Ацуши кивнул серьёзно, взгляд его стал мягким.
Ацуши:
— Правда. Все ждут тебя. Но, знаешь… у тебя есть то, что делает тебя особенной. Эта сила — не только бремя. Она может быть надеждой.
Он сжал твою ладонь осторожно.
Ацуши (искренне):
— Ты не была и не будешь оружием. И я хочу, чтобы ты поверила в это.
Ты почувствовала, как в груди становится теплее… но именно в этот момент дверь вновь приоткрылась.
Фёдор вошёл так тихо, будто был здесь всё время. Его голос прозвучал мягко, почти нежно:
Фёдор (спокойно, с усмешкой):
— Видишь? Им важна только твоя сила.
Воздух в палате похолодел. Ацуши резко поднял голову, в его глазах зажёгся протест.
Ацуши:
— Нет! Мы любим её не за это. Мы…
Фёдор (перебивая, мягко, но ядовито):
— А что останется, когда сила иссякнет?
Ты сжала простыню в пальцах, сердце сжалось от противоречия. И всё же твой голос прозвучал тихо, почти шёпотом:
Т/и:
— Брат никогда не ошибался раньше… Но и Ацуши не врал мне…
Твоё тихое признание повисло в воздухе, будто тонкая нить, готовая порваться.
Фёдор застыл на месте. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах — впервые за долгое время — мелькнуло что-то иное. Не привычное холодное равнодушие, а резкий, тёмный всплеск эмоции.
Фёдор (резче, чем хотел, сдавленным голосом):
— Ты ставишь мои слова под сомнение?..
Он шагнул ближе к твоей кровати. Его пальцы дрогнули, словно он хотел схватить тебя за запястье, но сдерживался. Голос его был мягким, но в этой мягкости чувствовалась угроза, слишком близкая к срыву.
Фёдор (шепчет, слишком тихо):
— Я не ошибаюсь… я не могу ошибаться.
Тишину прервал дрожащий голос Ацуши. Он встал между тобой и Фёдором, хоть колени едва держали, и дыхание сбивалось.
Ацуши (неровно, но твёрдо):
— Хватит… пожалуйста. Она и так на грани…
Фёдор резко перевёл взгляд на него, и Ацуши вздрогнул, но не отступил.
И в этот момент воздух в палате дрогнул — прямо у стены раскрылся тёмный, мерцающий портал. Из него шагнул Гоголь. Не с привычной клоунской ухмылкой, не с игривым тоном — а с лицом, в котором впервые не было ни улыбки, ни сумасшествия. Его взгляд был холодным, ровным, и в этом холоде не чувствовалось страха.
Гоголь (ровно, тихо, но отчётливо):
— Ты сам просил защищать её… даже от тебя. И даже от меня.
Слова прозвучали как приговор.
Фёдор замер. Его глаза на миг вспыхнули чем-то ярким, но он резко отвернулся, будто боялся, что ещё шаг — и он потеряет контроль окончательно.
Ты почувствовала, как напряжение в комнате стало невыносимым, словно воздух сам давил на грудь. Ацуши дрожал, но не уходил. Гоголь стоял твёрдо, холодно, без всякой маски.