Путь домой
Фёдор сделал шаг вперёд, но вдруг воздух прорезал тихий смех. Из тени за его плечом показалась высокая фигура в плаще. Белые волосы, насмешливая улыбка и безумный блеск в глазах — Гоголь.
Гоголь (протянуто, почти шепотом):
— Возвращайся домой…
Эти слова эхом разнеслись в пустоте, ударяя в самое сердце.
Ты замерла. Казалось, сама тьма давит на грудь, не давая вдохнуть. Голос Фёдора был холодным и строгим, а Гоголь — умоляющим, отчаянным.
Фёдор (ровно, как приговор):
— Они не твои друзья. Они используют тебя, как оружие. Я всегда говорил: люди жестоки и лгут. А я лишь открываю тебе глаза.
Гоголь (наклонив голову, почти ребёнком):
— Ти-и-и, милая… Ты же знаешь, без тебя там пусто и скучно. Давай вернёмся, а? Там твой дом. Там твой брат. Ты же моя маленькая…
Слова Гоголя пронзали сильнее любого удара. Его голос дрожал, и впервые в нём слышалась не насмешка, а боль.
Ты чувствовала, как мир вокруг рушится. Рампо что-то кричал, Анго пытался достучаться, Эдгар тянул к тебе руку, но их голоса тонули в гуле.
Фёдор шагнул ближе. Его глаза были ледяными, но в них светилось что-то, что ты боялась признать — забота? владение? Или это просто новый способ давления?
Гоголь (почти выкрикнул, но с мольбой):
— Возвращайся домой!
Эти слова пронзили тебя окончательно. Слёзы подступили к глазам, и в груди стало так тяжело, что сопротивляться казалось невозможным.
Ты сорвалась с места, побежала навстречу Фёдору и со всей силы обняла его, уткнувшись лицом в его плечо. Слёзы жгли глаза, дыхание сбилось.
Фёдор медленно закрыл глаза, его рука легла тебе на спину.
Фёдор (шепотом, почти нежно):
— Вот так, сестрёнка… теперь ты там, где и должна быть.
Тьма сомкнулась вокруг. Последнее, что ты увидела — отчаянный взгляд Рампо и боль в глазах Эдгара.
И в тот же миг всё исчезло. Ты оказалась рядом с Фёдором и Гоголем.
---
Агентство.
В комнате стояла тяжёлая тишина. Рампо молчал — редкое зрелище. Он сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели.
Эдгар опустил голову, его голос был тихим и виноватым:
— Это моя вина… Если бы я контролировал книгу лучше… я не должен был позволить ей уйти…
Ацуши хлопнул ладонью по столу.
Ацуши: — Мы не можем её оставить у него! Она наш друг!
Акутагава скривился, но даже в его голосе не было привычной злобы.
Акутагава: — Достоевский будет использовать её силу. Это сделает его опаснее вдвойне.
Чуя раздражённо зажёг сигарету.
Чуя: — Чёрт, Дазай, и это ты называешь планом?! Сначала врагов на нашу шею вешаешь, теперь ещё девчонка у Достоевского!
Дазай, как ни странно, был серьёзен. Он смотрел в окно, где сгущались сумерки.
Дазай: — Она ушла к брату. Но это не конец. У нас есть шанс её вернуть.
Фукудзава поднял голову, его голос был твёрдым:
— Значит, это станет нашей главной задачей. Мы не дадим Достоевскому использовать её.
В тишине прозвучал тихий голос Рампо.
Рампо: — …И мы вернём её. Обязательно.
----
Ты в слезах уткнулась в плечо Фёдора, а он медленно, почти осторожно, провёл рукой по твоим волосам. Его дыхание стало ровнее, но в глазах впервые за долгое время мелькнуло что-то человеческое — усталость, боль и страх потерять.
Гоголь хлопнул ладонями, словно радуясь, но его улыбка была печальной.
Гоголь: — Вот так-то лучше… моя маленькая девочка. Я же говорил, дома спокойнее.
Фёдор бросил на него тяжёлый взгляд.
Фёдор (жёстко): — Хватит. Это не игра, Гоголь.
Гоголь притворно надул щёки, но всё же замолчал.
Фёдор повернул голову к тебе, наклонился так, чтобы видеть твои глаза.
Фёдор (тихо, сдержанно, но с дрожью в голосе): — Прости… что заставил тебя пройти через всё это. Но они бы и правда использовали тебя. Я не позволю им. Никому.
Ты вздрогнула от его слов, впервые увидев, что в его холодном голосе появлялись настоящие эмоции.
Гоголь сел прямо на пол, покачиваясь взад-вперёд.
Гоголь: — Но, Федя, нужно подумать, как её защитить. Агентство будет пытаться вырвать её обратно.
Фёдор прижал тебя ближе, как будто боялся, что ты снова исчезнешь.
Фёдор (решительно): — Они не получат её. Я построю вокруг неё защиту, даже если придётся разрушить весь город.
Его пальцы дрожали, когда он держал тебя за плечи. В глазах светилось то, чего ты никогда раньше не видела: смесь ужаса и отчаянной решимости.
Фёдор (шёпотом, почти самому себе): — Я слишком долго жил только ради идеи… Но теперь у меня есть причина защищать.
Гоголь склонил голову набок, его улыбка стала мягче.
Гоголь: — О, Федя… а ведь ты меня пугаешь. Ты звучишь… слишком человечно.
Фёдор резко взглянул на него, но промолчал, продолжая держать тебя так, будто именно в этом объятии был смысл всего его существования.