15
Когда я оказываюсь в своей комнате, даже не включаю свет. Заваливаюсь на бок на кровати и лежу, не двигаясь. Кровь под носом постепенно засыхает и превращается в корочку, стягивает кожу. Я не плачу, просто смотрю перед собой и пытаюсь осознать произошедшее. Все тело болит. Особенно лицо и голова. Я чувствую, как глаз, по которому прилетел ремень, опухает. Вдохнуть через нос невозможно, я дышу ртом.
Мама, мама, зачем ты так со мной?..
Проходит много времени, наверное, несколько часов, прежде чем я шевелюсь. Сажусь на кровати и вижу в щели дверного проема свет. Значит, мама не спит. Я проверяю карманы толстовки и штанов – там пусто, она вытащила все, что у меня было. Телефон, кредитка и наркота – ничего нет. Тогда я запускаю руку под одежду, ощупываю лифчик. Там пакетик. Остатки, которые я запихнула туда, когда мы со Стейси перешли на алкоголь. Я вытаскиваю наркотик и подхожу к своему письменному столу.
Включаю настольную лампу. Больно и не хочется ни о чем думать. Внутри абсолютная пустота, нет ничего, никаких эмоций. Я знаю, сейчас я перестану испытывать боль – и физическую, и душевную.
Я с трудом вдыхаю. Потом опускаюсь щекой на столешницу. Вот так.
* * *
Целую ночь я не сплю. Утром мать зовет меня завтракать, и это словно сидеть под дулом пистолета.
– Ешь, – коротко говорит она и ставит передо мной горячий омлет.
От его запаха меня сильно мутит, но я все же беру вилку в руку, потому что боюсь, что мама наденет эту тарелку мне на голову.
Она гремит посудой, а потом разворачивается ко мне и говорит:
– Ты едешь в реабилитационную клинику. Я приметила неплохую в Огайо. Подальше отсюда. Я подпишу документы, и ты отправишься на принудительную реабилитацию. Ты слышишь меня, Белинда?
Я киваю. Не хочу в рехаб и не поеду туда, но если скажу об этом вслух – еще одного мордобоя не переживу. Я через силу пихаю еду в рот и пытаюсь жевать.
– До конца лета. А потом пойдешь в колледж. Факультет можешь выбрать сама.
Омлет застревает в горле, и я давлюсь.
– У тебя два месяца на подготовку, – не унимается мать.
– Мама, я не пойду в колледж, я говорила тебе сто раз! – не выдерживаю я.
– Заткнулась! – рявкает она и бьет рукой по столу. Я вздрагиваю, опускаю взгляд.
Нет, только не это, пожалуйста, только не бей меня…
– Ты идешь в колледж, Белинда, – с угрозой говорит она. Я снова киваю.
– Знаешь, что будет в ином случае? Знаешь, что ждет тебя дальше? – спрашивает мать. – Лет двадцать медленного сползания на дно ямы вслед за твоим папашей. Только в отличие от него, у тебя нет никаких способностей к жизни. Ни связей, ни длинного языка. А потом что? – спрашивает она и ждет. – М?
– Что? – тихо говорю я, не поднимая на нее взгляда.
– Смерть. Вот что. И это лучший вариант из возможных.
Она садится за стол напротив меня. Я осторожно поднимаю глаза. О, мама, почему ты так изменилась? Нет, она по-прежнему очень красивая, и мы с ней по-прежнему очень похожи. Только… темные круги, залегшие у нее под глазами, морщины на молодом лице, трясущиеся руки. Из-за этого она выглядит плохо. Я сглатываю, понимаю, что мама видит, как я разглядываю ее.
– Ешь, – говорит она. – Ты просто отвратительно худая, – добавляет.
И я покорно ем. Пытаюсь. Потому что боюсь. Сглатываю рвотный рефлекс вместе с едой. Это омерзительно. Худшее, что когда-либо со мной случалось. Это – пытка.
– Пока не съешь все, не поднимешься из-за стола.
Я не могу. Еще одна попытка проглотить это, и меня вывернет прямо в тарелку.
Мама продолжает:
– Помойся и смени одежду. Выглядишь, как бродяга.
Я засовываю в рот остаток омлета и делаю вид, что глотаю. Киваю матери и встаю из-за стола. Иду до лестницы на второй этаж, а там, когда скрываюсь из поля ее зрения, срываюсь на бег. К горлу подкатывает. Я забегаю в свою комнату, а оттуда – сразу в туалет. Бросаюсь на колени перед унитазом. Сначала я выплевываю туда всю еду изо рта, а затем меня рвет. Наворачиваются слезы. В желудке не остается буквально ничего, и облегчение приходит только тогда, когда там абсолютная пустота.
Я тяжело дышу. Кладу руку на ободок, а голову сверху. Нет, так не пойдет. Я лучше умру, чем останусь в этом доме, чем позволю матери распоряжаться собой. Я сбегу. Я дождусь подходящего момента и сбегу. Чего бы мне это ни стоило.
* * *
Всю ночь я прислушиваюсь. Мать долго не спит, но под утро все звуки стихают. Не знаю, где она уснула, – в спальне или в какой-то другой комнате, но времени думать нет. Либо ухожу сейчас, либо еду в клинику.
Я меняю запачканную кровью толстовку на белую футболку и выхожу из комнаты. С пустыми руками, ведь мать забрала все мои вещи.
Оглядываюсь. В коридоре пустота, тишина и темнота. Вижу, что дверь в родительскую спальню открыта. Сердце начинает стучать в каждом миллиметре тела, но я не останавливаюсь. На цыпочках пробираюсь до комнаты и заглядываю в нее. Матери там нет. Вот черт…
Я тяжело дышу и пытаюсь выровнять дыхание. Я сейчас сойду с ума… Если она поймает меня на попытке побега, можно будет заказывать гроб. Она убьет меня, и это не оборот речи.
Медленно спускаюсь по лестнице. Я могла бы попробовать вылезти из окна своей спальни, но уже как год оно не открывается. Спасибо маме. Я оказываюсь в зале и вижу ее, спящую на диване. Сердце перехватывает, и на секунду оно замирает. Страшно, но пройти в коридор можно только через гостиную. Медленно, шаг за шагом я пробираюсь ко входной двери. Когда подхожу к ней, аккуратно проворачиваю защелку. Она не поддается. Я нажимаю на ручку, но дверь не открывается. Ну, конечно… мама закрылась на замок. Оглядев коридор, я не нахожу ключей.
Дышу глубоко, но бесшумно. В зале есть окно, но оно прямо напротив дивана. Я должна сделать все очень аккуратно… Меня трясет. Но я подхожу к нему и начинаю открывать. Очень медленно, по миллиметру, я все-таки делаю это. Окно щелкает и отворяется.
Оглядываясь назад, я вижу, как мать ворочается. Желудок скручивает от страха, и я как можно быстрее перелезаю на улицу. Срываюсь до ворот, открываю калитку и выбегаю. Сзади слышится женский голос. Не оглядываясь, бегу вперед. В ушах стучит, а голова сейчас взорвется от боли, но я не могу остановиться. Даже тогда, когда легкие сводит спазм, когда я начинаю кашлять и задыхаться, все равно несусь из последних сил.
В глазах темнеет. Я останавливаюсь и опускаюсь на асфальт. Нельзя сидеть… надо идти… но я не могу… не могу вдохнуть. Легкие будто сжались в комок и не пропускают кислород. Я со свистом вдыхаю, но лучше не становится. Проходит целая вечность перед тем, как меня отпускает. Я наконец-то могу оглянуться и понять, где нахожусь: далеко от дома, но все еще в своем районе. По обе стороны от меня – высоченные дорогие заборы. Как выйти отсюда, я знаю, но смогу ли дойти до города?
А добираться мне до самого центра. Ведь именно там живет Том. Хочется плакать. Я так хочу к нему, я не хочу всего этого, я должна быть там, с ним… а теперь даже не могу ему позвонить. И ключей у меня нет, а если бы и были, мать бы их забрала. С усилием я поднимаюсь и нахожу в себе силы идти до конца. Это все Том… Мысли о нем сильнее любого лекарства. Меня тянет к нему так сильно, будто он – огромный магнит, а я – маленький железный болтик. И никакая боль уже неважна. Главное – он.
* * *
Я дергаю огромную стеклянную дверь на себя, но она не поддается. Все закрыто, я вижу охранника за стеклом и начинаю колотить в него, чтобы тот заметил меня. Он видит это и идет ко входу.
– Ну-ка пошла отсюда! – кричит он, как только открывает дверь. – Ты стекло хочешь выбить?! Давай проваливай!
На секунду я теряюсь от такой грубости, но затем начинаю злиться на него.
– Я вообще-то живу здесь, придурок! Пропусти!
– Куда тебя пропустить?! Где ты живешь?! Девочка, ты себя видела? – хмыкает он. – Ты из какой подворотни вылезла? Под кайфом, что ли? Иди отсюда, или я тебя силой уберу!
Я чувствую, как обида и отчаяние подбираются к горлу. Вот идиот… идиот, идиот, идиот!
– Я тут живу! Вы должны были меня видеть! Скажите… позвоните Томасу Митчеллу. Вы наверняка можете. Он вам скажет!
– Какому Томасу? Тут нет никакого Томаса, – обрывает меня охранник.
Я готова заскулить от отчаяния… Тяну дверь на себя, но охранник с другой стороны крепко держит ее.
– Что вы мне врете! Он тут живет! Пропустите!
– Все, проваливай! – Охранник окончательно теряет терпение, вылетает из-за двери и хватает меня под локоть.
– Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас, я правда тут живу… – Я начинаю плакать, но он непоколебим: протаскивает меня по всей территории дома и отводит куда-то к дороге.
– Еще раз придешь, я вызову полицию, поняла?! Наркоманка хренова, не доставляй мне проблемы!
Он разворачивается и уходит, а я падаю на бордюр и прячу голову в ладони. Вот дерьмо… сейчас я понимаю: по-другому и быть не могло, конечно, этот дом охраняется. Конечно, сюда не пускают кого попало. И конечно, не рассказывают о том, кто тут живет.
В голове судорожно проносятся варианты действий, но все не то. И вдруг… меня осеняет. Я вспоминаю о «Ламборгини», что осталась у Стейси перед домом. Когда мы приехали, кинули ключи где-то в коридоре. В связке была карта, открывающая парковку, через которую я смогу подняться в квартиру. От этой мысли я подскакиваю на ноги. Только где живет Стейси? Когда мы добирались до нее, я была под кайфом… Я знаю Окленд как свои пять пальцев, но могу только предполагать. Ничего, я справлюсь. Выхода все равно нет.
* * *
Поиски дома Стейси успехом не увенчались. Я мотаюсь по западу города, но так и не могу вспомнить нужный путь. Солнце уже почти закатилось за горизонт, точного времени я не знаю, но оно близится к ночи. Среди небольших частных домиков, тишины и сумерек меня охватывает отчаяние. Сколько еще будет этого дерьма? Почему все просто не может быть хорошо?..
Из-за поворота с визгом шин и ревом мотора выруливает машина. Я вглядываюсь в приближающийся силуэт. Моя! Это моя машина! Она едет по пустой дороге со слишком большой скоростью для тихого жилого района. Я понимаю, что если замешкаюсь – она пронесется мимо. Не раздумывая, я выбегаю прямо на проезжую часть. Машина гудит, но я не реагирую, так что она резко тормозит. Прямо передо мной. Я тут же хлопаю рукой по капоту, чувствуя, как в груди нарастает злость.
– Что за херня?! – кричу я и обхожу машину, дергая за дверь. Она не поддается.
– Открывай! – взвизгиваю. Стучу в стекло.
Дверь с другой стороны поднимается вверх, и из нее показывается кудрявая голова Стейси.
– Стейси, какого хрена?!
Она виновато смотрит на меня.
– Белинда, прости… это… мы просто…
– Кто мы?! Кто за рулем?!
Вторая дверь щелкает и поднимается вверх. Из нее выходит какой-то высокий накачанный мужик. Похоже, он злится не меньше меня.
– Ты совсем долбанутая?! А если бы я тебя сбил?!
– То ты бы сел, урод! – кричу я. – Отдай мою машину!
– Твою машину? – Кажется, он озадачен. – Это твоя машина?
– Майк! Отдай ей ключи, это правда ее машина! – Стейси подбегает и встает между нами.
– Это тебя мамаша так разукрасила? – Он заливается смехом. – Не зря мы ей позвонили, да, Стейс?
– Майк, я тебя прошу, просто отдай ей ключи!
– Зачем вы это сделали? – взвываю я, обращаясь к Стейси. – Зачем надо было звонить моей матери?!
– Белинда, прости, я не знала, что будет так… – мямлит она.
– Ты облевала мне пол квартиры, скажи спасибо, что мы не выкинули тебя на улицу, – вмешивается Майк. – Ты бы сдохла!
– Отдай мне ключи! – ору я, делая шаг к нему. Стейси не дает мне приблизиться.
– А может, тебе и не нужна эта машина, а? Откуда у наркоманки такая крутая тачка? Может, ты ее украла? – выплевывает Майк.
– Отдай ключи, идиот, – с угрозой говорю я. – Ты пожалеешь об этом!
Он снова смеется.
– Майк, – Стейси смотрит на него, – лучше отдай, правда.
– Наркоманской шлюхе нужны ключи, чтобы отдать своему папочке? Думаешь, я его боюсь?
У меня больше нет сил ему отвечать. Я и так вся в слезах и соплях, какая уже разница? У него получилось меня унизить. Мне всего лишь нужны ключи.
Я опускаюсь прямо на землю. И это, как ни странно, на него действует.
– Лови, дура, – кидает он в меня связку, и я едва успеваю подхватить ее.
– Белинда, прости… – шепчет Стейси, когда я сажусь в машину.
– Иди к черту! – отвечаю я и закрываю двери. Выруливаю и уезжаю прочь.
* * *
Я прислоняю карту к магниту, и он пищит. Лампочка на нем из красной становится зеленой, а гаражная дверь на парковку отъезжает вверх.
– Господи, неужели! – вырывается из меня.
Я въезжаю и сразу теряюсь: понятия не имею, где нужное парковочное место. Опустив стекло и оглянувшись по сторонам, я замечаю местного работника охраны. Скорее подъезжаю к нему, выпрыгиваю из машины и отдаю ключи.
– На место Томаса Митчелла. Припаркуйтесь, пожалуйста.
Он кивает, а я срываюсь к лифту. Пока поднимаюсь, думаю о Томе… думаю, как увижу его и как мне будет хорошо. Что скажу ему, как кинусь обнимать…
Когда звоню в квартиру, подбираю слова. Но, когда дверь открывается, единственное, что я произношу:
– Том… – И слезы брызжут во все стороны.