10
– Что, в сумку ко мне залезла? – говорит Том, как только у меня получается разлепить глаза. Они почти сразу закрываются обратно. Не понимаю, что меня разбудило. Я так слаба, так хочу спать дальше…
– Эй, подъем!
Вздрагиваю. Закатывающимися глазами смотрю на Тома. Он стоит над кроватью и недовольно смотрит на меня.
– Знаешь, сколько ты проспала?
– Сколько? – еле выдавливаю я.
– Почти двадцать часов.
– Жесть…
Я приподнимаюсь на локтях. Ужасно, ужасно хочется спать еще. Том своим взглядом давит, словно стокилограммовой плитой.
– Приехал твой отец, – говорит.
– Что?! – подрываюсь я.
– Узнал, что «Нитл Граспер» в Амстердаме, и прилетел.
– Ты сказал ему про меня?!
– Конечно, сказал.
– И что он?
– Хочет тебя увидеть.
Я сажусь и протираю глаза руками, вздыхаю. Думаю, от чего мне так противно – от того, что отец пролетел полмира не ради меня, а ради «Нитл Граспер», или от событий предыдущего дня.
– Я только что с ним разговаривал. Одевайся и спускайся. – Том отходит к двери и облокачивается на нее.
– И что ты ему сказал? – замерев, спрашиваю.
– Про твою ломку ничего не говорил.
Я облегченно вздыхаю. Посвятить Тома в мои проблемы с наркотиками было вынужденной мерой. Его молчание – вопрос времени. Мне так казалось, но…
– Почему ты ему не рассказал?
Мы молчим. Я должна быть рада, но я в замешательстве.
– Почему? – спрашиваю.
– Ты хочешь, чтобы родители знали? – Том отстраняется от дверного косяка и засовывает руки в карманы штанов.
– Нет.
– Тебе нужна их помощь?
Я усмехаюсь. Повторяю:
– Нет.
– Ты хочешь, чтобы я решил это за тебя?
– Нет…
Он кивает и выходит из моей спальни. Мне приходится совершить над собой огромное усилие, чтобы подняться с кровати. Я выхожу в гостиную и вижу, как Том роется в своем чемодане. Его дорогущие пиджаки, которые мне так нравятся, смяты и раскиданы по полу.
– Том… – неловко начинаю я, – почему ты не злишься?
Он останавливается и поднимает на меня взгляд.
– А на что злиться? – вздыхает. – На то, что ты несчастный потерянный ребенок?
Он бросает это небрежно, и мне становится больно. Тяжело чувствовать себя жалкой, хочется отрицать его слова, но я молчу.
– Прости меня, – тихо говорю.
– И ты меня, – понижает он голос, – я вчера сорвался.
Я отмахиваюсь, мол, ерунда. Он качает головой. Поднимается, так ничего и не выбрав, остается в той же одежде, в которой был. Напоминает мне еще раз о том, что отец уже внизу, и уходит.
Я отправляюсь в ванную. Честно, привести себя в порядок в моем случае – значит стать другим человеком. Поскольку отец уже здесь, я не иду в душ, хотя надо бы – волосы превратились в грязную скомканную белую солому. Они такие сухие… надо бы сделать что-то с ними, они мне совсем не нравятся. Потом помою, а пока просто расчешу и спрячу под капюшоном.
После двадцати часов сна я чувствую себя липкой и вспотевшей. На лбу вылезли прыщи. Косметики с собой нет, так что я ничего не могу с ними сделать. Недовольно вздыхаю, но на самом деле прыщи – не то, из-за чего я обычно переживаю.
Все в моем внешнем виде можно исправить, получив вполне симпатичный результат, кроме одного – смертельной тоски в глазах. А из-за нее нет никакого смысла что-либо менять.
Я надеваю черную толстовку, натягиваю капюшон. Вся остальная одежда тоже черная. Спускаясь в холл отеля, чувствую волнение. Отец… мне одновременно хочется и не хочется его видеть.
– Белинда! – зовет он, как только я оказываюсь у ресепшен.
От его голоса все внутри сжимается.
– Привет, пап, – подхожу и оказываюсь в его объятиях. Тут же все переживания отступают. Хорошо, что он здесь.
– Как твои дела? – спрашивает.
– Все хорошо, а твои?
– Сейчас лучше. Лучше. Давай пройдемся по городу, погуляем? – предлагает он.
– Конечно, идем.
На выходе из отеля толпятся девчонки с камерами и плакатами. Наверняка вчерашняя вечеринка «Нитл Граспер» была снята и успешно загружена в Интернет. Кое-кто из фанатов уже выяснил, где группа остановилась. Людей немного, но пройдет пару часов, и здесь будет настоящий аврал.
Мы с папой выходим в мрачный, таинственный и старый Амстердам. Сверху на город давят темно-серые тучи. В воздухе стоит запах марихуаны.
– Это площадь Дам, – говорит отец, – самый центр. Королевский дворец, – показывает он рукой на коричневое здание с голубым шпилем. Цвет такой, будто оно горело и покрылось сажей. Выглядит зловеще. Дальше папа показывает на белый монумент посреди площади. Говорит: – Памятник жертвам Второй мировой войны.
– Ты что, брошюрок перечитал? – иронизирую я, а потом осекаюсь: – Прости…
– А ты так и не научилась держать язык за зубами? – парирует он.
Я улыбаюсь.
– Это у меня от тебя, – говорю.
Отец смеется.
Мы долго идем молча. С папой можно гулять свободно, не как с Томом – прятаться по подворотням, шествуя на поводу у его звездной паранойи. Голова свободна от каких-либо веществ, и я наконец-то могу рассмотреть город.
Амстердам выглядит так, будто его нарисовали, не разбавляя краски. Вот дом иссиня-черного цвета, а вот из чистого, красного кирпича. Отполированные окна выглядят словно зеркала. Тротуары на картине расписали ярко-коричневым. Зеленые деревья ровно подстрижены и высажены вдоль каналов. И цветы. Повсюду в этом городе кляксы – красные, розовые, желтые тюльпаны. Мы проходим мимо рынка с цветами, и это настоящий праздник. Несовместимо, но при всей своей мрачности Амстердам оказывается очень ярким.
Мы долго гуляем, заходим за кофе, говорим о всякой ерунде, ни о чем по-настоящему важном. Через какое-то время оказываемся у безлюдного небольшого канала. Здесь вода так близко к тротуару, что можно присесть и потрогать ее рукой. Дома на противоположной стороне уходят прямо в воду и отражаются в ней. Есть мостик, ведущий на узкую улицу, образованную стенами двух зданий. Я восторженно говорю:
– Эти домики… они похожи на плитки шоколада, да? – поворачиваюсь к улыбающемуся отцу. – Вот черный, а вот молочный, а этот белый! А вон тот белый с орешками! – Я показываю на дом молочного цвета с коричневыми окнами. Папа смеется, а потом вдруг говорит, что я удивительная. Это так греет душу…
– Бельчонок… – начинает он, – я говорил с Томом сегодня.
– Я знаю.
Отец кивает, отводит взгляд.
– Ты должна уехать. Ты не можешь жить у него.
– Пап…
– Я понимаю, ты не хочешь жить с матерью. Но Тома это никак не должно касаться.
Я покрываюсь мурашками от мысли, что мне придется уехать от Тома.
– Пап, он сам предложил, он не против!
– Конечно, он предложил тебе помощь, он не мог поступить иначе, – разводит отец руками. – Но это не значит, что ты не доставляешь ему проблем. Белинда, у него и так куча дел, он не может следить еще и за тобой.
– Я не доставляю ему проблем! Спроси у него, у нас все хорошо…
– Белинда, – отец трет переносицу, – в ближайшее время съедешь от него, когда я решу вопрос с твоим жильем.
От злости я сжимаю кулаки.
– А ты не хочешь сначала извиниться? – вздергиваю подбородок.
– За что? – хмурится.
– За то, что было в нашу последнюю встречу. Ты опять напился, хотя обещал мне не пить!
Отец моментально раздражается.
– Знаешь, возможно, тебе стоит остаться у матери.
– Пап!
– Белинда! – Он резко останавливается, и я вместе с ним.
Мы тяжело смотрим друг на друга.
– Ты обещал.
Он прикрывает глаза, сжимая челюсть.
– Я не пьяница. Все люди иногда выпивают, так что не вижу в этом проблемы.
Я качаю головой. Меня чуть не посадили в тюрьму, когда ты развлекался, и я не могла до тебя дозвониться. И ты думаешь, что в этом нет проблемы?
– Хорошо, – коротко говорю я, продолжая путь вдоль канала. – Я поняла.
Папа догоняет меня.
– Ты ведь знаешь, что можешь попросить у меня что угодно, – заглядывает в лицо. – Квартиру, машину, работу. Все, что ты хочешь. Я помогу тебе в любой момент. Только попроси.
Мы заходим на мостик, я облокачиваюсь о перила и смотрю на переливающуюся под солнечными бликами воду. Я даже не заметила, как ушли облака и появилось солнце. Я знаю, для него это принципиально: нужно попросить. И я просила, никогда особо не стесняясь, это всегда работало. Но сейчас…
– Нет, – грустно вздыхаю, – не в этот раз.
* * *
Около отеля куча людей. Все они толпятся вокруг окна ресторана на первом этаже. Кажется, я знаю, кого они там увидели.
Охранники перегораживают вход. Когда мы протискиваемся через толпу, отец пытается прикрыть меня собой. Кто-то что-то кричит нам. Возможно, это отцу. Не все знают, как он выглядит, но для самых преданных фанатов это не секрет. В Интернете о нем ходит куча историй, выдуманных и настоящих. Кто-то считает его неотъемлемой частью группы. Кто-то думает, что он строгий дядя-продюсер. Кто-то считает его просто другом группы. На самом деле, правда где-то посередине. Я не сильно слежу за поклонниками «Нитл Граспер», но прилетающие то и дело запросы на подписку в мой «Инстаграм» говорят о многом. Охранники расступаются перед нами, и мы оказываемся внутри.
Отец сразу сворачивает в ресторан. Если бы я закрыла глаза, то кожей почувствовала бы энергию, что здесь сконцентрировалась. За большим столом, прямо около окна, сидят все – Том, Марк с Мэнди и детьми, Джефф со своей девушкой и Бен. О, какие они громкие. Как обычно.
– Эй, Митчелл, – говорит отец, – давай, подвинься.
Том отпрыгивает в сторону вместе со стулом, а папа подставляет еще два. Долго не мешкая, я плюхаюсь на место рядом с Томом. Отец садится и тут же включается в общий разговор.
На столе куча еды и алкоголя. Перед Томом стоит целая сковорода с мидиями, и он ест их руками, одетыми в черные перчатки. Разламывает ракушку на две части и отправляет мякоть в рот.
– Хочешь? – спрашивает он, когда замечает мой взгляд.
– Да, – честно отвечаю.
Он с улыбкой придвигает мне сковороду, и я тут же тянусь за ракушкой.
– Может, тебе заказать? – спрашивает папа.
– Не, спасибо. Мне хватит.
Том предлагает ему вино, и тот мигом переключается. И папа, и я мигом оказываемся затянуты в ураган под названием «Нитл Граспер».
Фрэнк и Фиби – дети Марка – с криками носятся вокруг. Сумасшедший дом, но мне нравится. В окне напротив стола копошатся фанаты. Я разглядываю их – цветные волосы, татуировки, футболки с логотипом группы. Поклонники «Нитл Граспер» всегда такие – яркие, как и их кумиры.
– Не смотри на них, – непринужденно бросает Том, но я чувствую напряжение, что он излучает. Сперва он показался мне веселым, но сейчас я вижу, что он сидит как на иголках.
– Извини… – опускаю глаза в сковородку.
– Марк, – говорит Том, наклоняясь к нему, – напомни, почему мы сели у окна?
– Там такой вид… – с сожалением отвечает тот, – был.
Я невольно бросаю взгляд в окно, чтобы рассмотреть «вид», но Том тут же это замечает:
– Белинда!
– Я случайно, – неловко отвечаю.
Бен вдруг со звоном отпихивает от себя тарелку.
– Эй, – громко вскрикивает он и машет окну рукой, – ну, кто хочет автограф дядюшки Бена?!
Том едва заметно дергается, но я это чувствую, ведь мы совсем близко. Он упорно продолжает строить из себя спокойного и равнодушного к происходящему человека.
– Пойду поболтаю! – вскрикивает Бен и вихрем уносится из-за стола.
Бену можно. Из-за Бена не будут ломать ограждения и топтать охрану. А вот Том себе такого не позволит. Если честно, иногда мне кажется, что половина успеха группы держится на его харизме. Огромное количество людей всех полов и возрастов просто сходит по нему с ума. Возможно, поэтому между ним и его фанатами выстроена такая высокая глухая стена.
– Слушай, раз уж нас все равно раскрыли, – говорит Том моему отцу, – устроишь концерт?
– Когда? – оживляется тот.
– Да хоть завтра.
Бен в окне уже отбивает «пять» каждому желающему.
В разговор незамедлительно вклинивается Марк:
– Подойдет небольшой клуб где-нибудь в подвале под витринами «Старбакса». И никаких анонсов, чтобы не было Третьей мировой. Сами узнают, слухи сейчас распространяются быстрее, чем сифилис.
Отец смеется.
– Ладно. Устроим.
– Джефф, – спрашивает Том, – что думаешь?
– Я всегда рад поиграть, иначе зачем еще мы вообще нужны? – философски отвечает тот.
Том кивает.
Меня до сих пор поражает, какие «Нитл Граспер» разные. Марк – рассудительный и серьезный, но не без толики юмора и сумасшествия. У Бена – вечный двигатель в заднице, он не может сидеть на месте больше минуты и ответственен за все безумные поступки группы. Джефф – тихий и спокойный, меланхоличный и романтичный, его меньше всего знают и о нем меньше всего говорят.
А в середине Том. Разный. Он понимает каждого, он лучший друг для всех. Со всеми находит общий язык. Том – связующее звено в их группе. Тот человек в компании, с которым каждый общается одинаково хорошо.
Том в тишине и темноте пишет новые песни с Джеффом. Кидает гитару в огонь, когда Бен поджигает ударную установку. Разбирает с Марком пункты нового контракта, предложенного лейблом. Том… я ловлю себя на мысли, что трепещу перед ним. Восхищаюсь. Раньше такого не было. Но теперь я вижу, какой он… удивительный. Да, Том – по-настоящему удивительный.