Разрушение

Вся палата обставлена цветами — дело рук Курта. На потолке шары — очевидно постарались парни. Сегодня мой день рождения: не скажи они про это, я бы и не узнала. Восемнадцать лет. Не так я себе представляла эту дату. Думала, пойду в клуб с Лией и напьюсь совершенно законно: мы обсуждали это с ней еще в сентябре. А сейчас...сейчас кошусь на мигающий телефон и ставлю его на режим самолета. Она поймет по голосу, что я не в порядке. У меня нет сил объяснять: да тут и не объяснишь. Ничто в моей жизни не останется прежним. Наша дружба закончилась. Я не хочу взаимодействовать с людьми. С любыми людьми.

Однако, выбора нет, ведь Мэт плюхается на кровать и сует мне подарочную коробку — размером с половину ладони. Это второй подарок за день. Первый был от Курта. Цепочка и кулон на шею. Небольшой голубой камушек.

— Открывай, скорее! Я долго делал!

Я смотрю на ленту и понимаю, что она завязана слабо. Специально, чтобы у меня получилось с ней справиться. И эта деталь для кого-то покажется милой, но для меня она — очередное подтверждение никчемности.

На дне лежит деревянная фигурка котенка. Брелок. Делал? Это не безделушка из магазина. Ручная работа. На глазах наворачиваются слезы. К счастью, никому не заметно: я сижу сгорбившись.

— Коряво вышло, да, — неловко хихикает он, — Ты строго не суди. Я специально сходил на мастер-класс. Ну, вернее, на два. Чтобы тебя порадовать. Не знал что купить, и купить ведь всегда можно? А тут...

— Мэт, заткнись, — выпаливает Чейз насмешливым тоном, скрывая недовольство.

— Мне нравится, — бормочу, — Спасибо большое.

Он так заморочился...почему? Я ведь ему не подруга? Или мы все же успели тогда так сдружиться? Нам было хорошо вместе. Помню, как испытывала что-то теплое и приятное, смеялась...я лишь...вся прошлая жизнь перечеркнута подвалом. Как перечеркнуто мое «возможно» в личном дневнике. Я перестала разбираться что было правдой, а что ложью. Обещания Курта оказались пустыми. Моя любовь к нему — наивной и необоснованной. Дак может и все остальное было обманом?

— Моя очередь! — восклицает Чейз.

Мэт пускает его на свое место, кровать снова скрипит. Даже эти звуки мучают мою голову. Я слышу от многих, что прогресс есть. Вот только я этого прогресса не чувствую. Разве что в более менее устоявшемся режиме сна и питания.

— Бо, я тоже был в сомнениях...поэтому сделал сам, закончил вчера, в отеле.

— Слизал мою идею, — цокает Мэт.

Чейз мнется с секунду, а затем протягивает мне крафт-упаковку. На ней лишь наклейка, но я, цепляя ее ногтями, ощущаю нарастающую дрожь в пальцах и в конечном итоге решаю просто порвать бумагу. Черная футболка: ничего такого. Однако, приглядевшись лучше, я вижу надпись желтыми нитками: «Добро». Слева, сантиметров десять от ворота. Кривовато, явно иголкой, а не машинкой...

Дыхание резко спирает.

« — Я сама вышивала, — заикаюсь, — Купила кофту вчера. Старалась полночи. Я планировала помириться сегодня, но ты написал, что будешь с друзьями...как я могла испортить твои планы? Я хочу никогда больше не расставаться. Потому что люблю тебя. Очень люблю тебя, Курт»

Рождество. Подаренная кофта. «Я люблю тебя. Спасибо за все». Белым мулине. Мои глаза мечутся к пальцам Чейза: исколоты и красноваты. Как и мои тогда.

Я не могу говорить. Всхлипываю все чаще и звучнее. Парни напрягаются, что-то тараторят, и этого всего становится так чертовски много. Цветы, шары, подарки, подавляющее ожидание реакции, брелок Мэта, и ведь Курту я тоже вручила деревянный брелок, футболка Чейза, мой мозг, мой гребаный мозг перегружен.

— Старик, нам можно обнять? Что нам делать? Обними ты, нам надо что-то сделать...

— Я не могу. Она заплачет сильнее, если попытаюсь, — безысходно рвется из Курта, отчаянно и злостно, — Я никогда не делаю лучше, я все порчу.

— Но...

— Я бессилен, ясно?! Коснусь и это ее сломает. Сейчас придет Рене, я нажал на кнопку, она придет через пару секунд.

— И что ты делаешь, когда так случается?

— То же, что и всегда. Стою и убиваю себя мысленно.

Вскоре плечо прокалывает шприц с успокоительным. Рене заботливо гладит меня по затылку, хотя не должна. Она делает так из раза в раз, пока не усну. И, вырубаясь, я ощущаю вину. Они старались для меня. Я всех подвела. Чейз, охранник на боях без правил, пострадавший от моих зубов, кропотливо трудился несколько ночей. Мэт, любитель безделья и пива, обязал себя высидеть часы уроков. Они делали это с одной целью: улыбнуть меня. И я не справилась с элементарной задачей.

Я больше ни с чем не справляюсь.

Нет никакого «возможно».

Курту нельзя было заходить в ванную. Он хотел меня спасти. Но он бы спас по-настоящему, если бы позволил всему случиться.

Мне не снятся сны. Я слишком измотана. Открыв глаза, вижу Курта. Ребят нет. Уже темнеет: солнце заходит и льет в палату последние лучи. Цветы и шары все также покоятся на своих местах. Это же делает и парень: сидит на кресле, ставшим ему вторым домом. Он закусывает губу, замечая мое пробуждение, и не произносит ни слова. Так продолжается уже больше недели. Мы разучились общаться. К тому же я не выношу наших диалогов. Однако...когда Курта нет рядом, что-то во мне ноет. Я теряю его уже спустя полчаса. Такое осознание пришло ко мне совсем недавно, заменив тотальную ненависть. Это абсурд и неразбериха. Он раздражает меня, но стоит ему коснуться, стоит мне выдохнуть в моменте, и эти чувства медленно сходят. На их место встает нечто необъяснимое. Отголоски чего-то родного, нужного.

— Мэт и Чейз обиделись, да? — хриплю с виной.

— Нет, конечно нет, — мягко отзывается Курт , — Они до сих пор здесь: вышли покурить. Скажешь, и я позову их. Но ты переутомилась, наша вина, так что продолжим завтра, если захочешь. Если нет — нестрашно. Никто на тебя не обижается, Бо. Тебя все любят.

Тебя любят.

Я тяжело сглатываю и сжимаю простынь под одеялом.

— Мне звонил Питер. Лия попросила, — бормочет с малым напряжением.

Новый укол боли.

— Ответил?

— Я не мог иначе. Это бы понесло проблемы. Ты не выходила на связь уже больше месяца...Лия в панике.

— Что сказал?

Курт жмурится и роняет голову, выдыхая нелегкое:

— Правду.

Все меркнет. Я испугано поднимаюсь на руках, приводя себя в сидячее положение, и выпаливаю шокированным шепотом:

— Правду?

— Я думал над отмазкой, Бо. Думал несколько дней. Знал, что рано или поздно мне наберут, — он мотает подбородком, оправдываясь, — Если бы я наврал про отпуск — никто бы не поверил. Они бы пошли в полицию, Бо. Это все походит на то, что я, я, черт, что я что-то с тобой сделал, и ты пропала. Не было вариантов лжи. И по твоему голосу...у тебя неживой голос. Она хорошая подруга, она бы добилась встречи, а здесь увидела бы тебя такой...и мне в любом случае пришлось бы сказать...

— Она сюда едет? — выдыхаю рывком, крючась, — Ты издеваешься? Ты, твою мать, шутишь?

— Они, — поправляет, не поднимая взгляд, — Питер тоже едет. Будут рано утром.

Я закрываю лицо, издавая приглушенное мычание. Как это вынести? Что с этим делать? Она начнет охать и ахать, кричать, плакать, выяснять, обнимать — я не способна на такое обилие и концентрацию. У меня не получится. Нет.

— Что конкретно ты сказал? — дрожу.

— Что из-за меня тебе навредили. Ты в тяжелом состоянии, в больнице, живая. В сознании, но говорить не можешь из-за разбитого состояния. Я не вдавался в подробности: про убийства Сэма и Джейка. Но если ты решишь поделиться...

— Чтобы ты сел в тюрьму?! — отрезаю, — Ты хоть понимаешь что натворил?! Мне придется выкручиваться, лгать — и все перед подругой, которая знает меня лучше всех на свете!

Курт слабо кивает, нервно моргая.

— Прости.

Чейз и Мэт перестают меня тяготить. Я не пытаюсь пригласить их обратно и всю ночь лежу в тревоге. Курт тоже. Мы оба не спим. Я продолжаю думать о его поступке и...и злюсь все меньше и меньше. Ведь действительно: каков был выбор? Я не ответила на звонок в день рождения. Да даже если бы ответила: Лия бы примчалась, поняв, что что-то не так. Я бы ее не убедила. Она бы допытывала нас с адресом квартиры в Бридже и, не получив результата, пошла бы вопить в горн тревоги. Потому что, ей богу, я звучу как та, кого держат на привязи и под дулом пистолета диктуют дозволенный текст.

Я не подставлю Курта. Я могла бы, вроде бы это послужило бы ему наказанием за содеянное, но это не тот путь, на который я его обреку. Казалось бы, Лия не пойдет в полицию. Но когда твой близкий человек превращается в мертвеца, а виновник сидит целым и невредимым, и все, что ты слышишь — оправдания его поступка...я в неведении от ее предстоящего поведения. Поэтому мне необходимо сгладить углы, придать всему максимально правдоподобный цвет того, что Курт не подводил к нынешней ситуации и предотвращал ее со скоростью метеора. Размышляя о скорости...с недавнего времени я задаюсь вопросом: почему двадцать дней? По его словам, он ехал до Билтона двое суток: я запомнила рассказ детально. Здесь, в больнице, посмотрела в картах расстояние до Аттиса. Его дорога должна была составлять на семь-восемь дней меньше. Почему я пробыла там дольше на неделю?

Это то, что вертится в голове, и то, что я не спрашиваю. Будто чувствую, что ответ разрушит разрушенное.

В 4:30 утра Курт получает смс и, набравшись кислорода, шагает из палаты увесистыми шагами. Я трясусь, слыша отдаленный бег, приближающийся и ломающий уверенность в том, что что-то да выйдет.

Лия врывается вместе с Питером. Они коченеют, а Курт, за их спинами, запрокидывает затылок с сомкнутой челюстью. Во мне снова возникает желание рыдать. Это как если бы ко мне приехала мама. Безопасность, уют, комфорт — то, чего катастрофически не хватает.

— Бо, солнышко, — расшатано проговаривает подруга, — Бо...

Не шок, а полнейший ужас завладевает каждой ее микро-эмоцией. И я понимаю, конечно. Мне на саму себя в зеркало смотреть противно, но разница в том, что я забыла себя прошлую, а вот Лия точно помнит.

Выдавливаю невпопад:

— Я в порядке, — и это становится финальной точкой.

Лия прикрывает рот рукой, перемещаясь ко мне за секунду. По ее щекам катятся слезы, нет, это целый водопад. Ее колотит, а Питер, стоя рядом, будто хочет отвернуться: так как видит то, что не должен видеть, его сюда не приглашали.

— Я в порядке, обещаю, — повторяю то, что очевидно бредятина.

— Бо, что ты...ты не в порядке, это не порядок, черт, Бо, Бо, что случилось, что за кошмар, что с тобой случилось, — она начинает тараторить и суетиться на месте, боясь меня обнять, — Пожалуйста, господи, говори, я вообще тебя не узнаю, это не ты, говори, я не понимаю, я ничего не понимаю...

Я не выдерживаю и прерываю зрительный контак, на что уже не выдерживает Лия — срывается и обвивает меня руками. Гладит по голове, всхлипывает отчаяннее из-за лопаток под больничной рубашкой: они выпирают неадекватно и нездорово. Я не видела ее в подобном состоянии ни разу в жизни. Почти уверена, что она не проживала и приблизительно схожего ужаса. Судьба Лии складывалась более менее хорошо, а по большей части отлично, честно говоря. Если проблемы — не глобальные. Если неприятности — не те, что превращаются в долгие походы к психологу. У нее прекрасные родители, теплое детство, удачные школьные и университетские будни. Разве что один парень разбил сердце в совсем юные подростковые годы, она оправлялась небыстро, разумеется, но и не рыдала навзрыд. А Лия из того типа людей, которые рыдают, если их трогает до глубины души. А тут я. Потрясение. Она не должна проходить через это

Ее запах. Тот самый запах, отсылающий в хорошее, в нормальность. Я сжимаю зубы, это на грани, я на грани вопля. Хочу впиться в нее и не отпускать. Лечь к ней на колени, укрыться одеялом, хихикать и болтать. Я была такой, у нас с ней было это. Сейчас и впредь уже не будет.

— Кто это с тобой сделал? Почему ты мне не сказала? Почему? Что с тобой? Что это такое? Почему? Тебя не кормили? Кто это был?

— Я в норме, болею, но в норме, — шепчу через ком в горле, игнорируя россыпь вопросов, — Обещаю. Уже восстанавливаюсь. Не сказала, потому что не хотела тебя волновать, это лишнее...

Из нее выходит такой глубинный звук горя, что это сложно описать словами. Лия отстраняется и подлетает к Курту, крича:

— Это ты, да?! Ты сказал, что Бо попала в беду из-за тебя! — она пихает парня в грудь со всей дури, и он не пытается ее остановить, — Ты, мудак, довел ее до этого?! — еще один рьяный толчок, подводящий Курта к подоконнику.

Он действительно отшатывается каждый раз. Нескончаемое раскаяние в лице. Питер, до сих пор молчавший, подходит к Лие и оттягивает ее, бормоча:

— Любимая, прекрати, посмотри на меня, посмотри, — он старается вжать ее в свое тело с утешением, хотя сам прожигает Курта ненавистью.

Не из-за волнения, касательно меня — хотя, не отрицаю, оно имеется. Из-за волнения за свою девушку: она летит в пропасть агрессии.

— Ты что натворил? Сука, тебя закопать мало, что ты с ней натворил, а?! — ее стремления вырваться не увенчиваются успехом, Питер держит чертовски крепко, — Как ты превратил ее из живой девушки в ту, что еле дышит?! Она тебе доверилась! А ты как поступил?!

Я прикрываю уши от грохочущего тона. Самое ужасное: она права. В каждой букве права.

— Мы тебя приняли! Ты ее уже однажды растоптал, и я лично отнеслась с пониманием, я попыталась понять, я тебе улыбалась! Ты монстр, ты ее уничтожил!

— Лия, не надо! — срываюсь, — Пожалуйста. Мне тяжело. Мне очень тяжело.

Просьба заставляет ее маленько очнуться. Я давлю на жалость. Плевать. Если поможет — можно воспользоваться.

И, поднимая подбородок, я фактически впадаю в ступор на мгновение.

Курт.

В нем презрение к себе. Оно было и до этого, но я не разглядывала, я постоянно пряталась, избегала: пялилась в потолок или в сторону. Впервые вижу это отчетливо. Господи. Он себя съел. Он себя выжег изнутри. Это не Курт. Оболочка. И мое сердце...оно колет, как и тогда, в ванной, когда он порезал себя. Колет точно также.

Всякий раз, когда наши глаза встречались, я отгоняла от себя любое сочувствие, выдавливала из себя понимание, оттесняла внимательность. Но не сейчас.

Он действительно не желал мне зла. Он действительно отдал бы свою жизнь, чтобы предотвратить произошедшее. Он действительно не догадывался, что Дэвис пойдет мстить таким образом. Он предполагал, что разберется с ним, если правда вскроется, и без сомнений знал, что получится, ведь побеждал его на ринге десятки раз. Курт не пошел убивать его первым, потому что он не убийца. Он любит меня и ненавидит себя. Он искал меня, и он был убит.

— Выслушай меня, прошу, — тихо проговаривает парень.

Он сломан. Нет, не так. Он разломан на крупицы: у меня складывается ощущение, что его не собрать.

« — Я до сих пор виню себя за тот поступок, — шепчет в ночи, перед сном, — Причинил тебе вред. Оттолкнул...

— Ты уже извинялся, — мягко опровергаю, и его нос притирается к щеке, — Я знаю, что ты никогда не хотел меня ранить.

— Но...

— Это разные вещи. Быть абьюзером, ранить специально и быть тем, кто не умеет поступать правильно. Наш плохой период длился всего два месяца. Теперь ты стараешься, делаешь шаги, меняешься, делаешь все возможное, мой мальчик. Читаешь эти статьи в гугле, — дразню под конец, и он смущенно выдыхает, — У нас все еще случаются провалы, но ты работаешь над тем, чтобы их не происходило. Я вижу это.

Он задумывается, подбирая слова: как обычно, вероятно, разбираясь с бардаком в мыслях.

— Не знаю что бы делал без тебя, — уязвимо произносит, стесняясь себя настоящего, — Я люблю тебя. И я правда работаю над тем, чтобы ты не жалела, что любишь меня.

Я перекладываюсь на бок, соединяя наши взгляды. Мы занимались близостью сорок минут назад, а десять минут назад вышли из душа. На нем одни боксеры, а на мне ничего — и это было бы стыдно раньше, но отныне это правильно и прекрасно.

— У нас будут трудности, — сглатываю, и он напрягается, — Мы живые люди. Сложности неминуемы. Возможно, ты меня подведешь. А возможно я тебя. Но мы справимся, потому что связаны нитью, как в моей недописанной книге. Ты спрашивал: решила ли я, побеждает ли любовь. Помнишь?

Курт кивает, не перебивая.

— Она побеждает. Если не любовь победит, то что? Зло? Этого нельзя допускать. Все от людей зависит.

Ко мне прилетает улыбка, от которой внутри все трепещет.

— Чистое и невинное, — бормочет и склоняется к не настойчивому поцелую, — Твое сердце. Всем бы твое сердце, девочка».

Воспоминания, пускающие ток под кожей, прерывает резвый голос подруги:

— Я буду слушать Бо! — огрызается, опять располагаясь на постели и переплетая наши пальцы без спроса: ее ладонь в холодном поту, — Солнце, поделись, расскажи, я здесь для тебя, я люблю тебя.

— Я не смогу, — отнекиваюсь, возвращаясь в подсознании к тому интимному моменту между мной и парнем, — Он расскажет правду. Мне сложно поддерживать диалог, Лия, прости.

Я взваливаю все на мужские плечи. Он создал сложившийся расклад, и он обязан его разрулить. Курт смотрит с поощрением, а подруга хнычет.

— Какой кошмар, — приглушенно плачет, — Ты этого не заслужила, ты ничем не заслужила, ты самый прекрасный человек, которого я знаю, ты самый светлый человечек, Бо.

Курт собирает лживый пазл: не зря пропустил сон. Говорит о том, что перешел дорогу одним людям на боях без правил. Побил урода: он приставал к девушкам. А этот урод оказался влиятельным и затаил обиду. Проблема была решена: его пытали. В доказательство парень показывает шрамы, и Лия таращится в ужасе. Но через время им стало мало, и они пришли к нам в дом, пока я была там одна. Никто из них не был в курсе наших отношений, все раскрылось, когда меня застали в его футболке, картинка сложилась. Они украли меня, держали взаперти. Курт выехал молниеносно и вытащил меня через тринадцать дней. Он убил тех, кто так со мной обошелся, так что обращаться к закону не требуется. Я подтверждаю каждую нить повествования короткими «да», «честно».

Нам обоим не доводилось обманывать в таком объеме. Но мы делаем это сообща. И...это первый раз, когда мы соединились в чем-то после всех событий. Я ощущаю скрепление душ: пусть малое, но ощущаю. Курт ощущает то же самое. В нем вспыхивает нечто сравнимое с хорошей тревогой — странное толкование, знаю, но иное от меня и не стоило ожидать, ведь я забыла как называется подобное.

Лия верит. Мы звучали убедительно. Ее злость на Курта все еще горит, но чуток меньше. Ей нужно время, чтобы переварить информацию: еще бы, разумеется. Она так нежно гладит меня, а порой и поднимает мою руку, чтобы обласкать щекой тыльную сторону. Просится остаться, но я прошу об обратном. Нет, мне неизменно хочется ее присутствия. Я лишь опять перегружена. Она приедет вечером, вместе с Питером. А еще приедут Мэт и Чейз. Все пройдет легче. Почему-то этим утром я верю в лучшее. Возможно, причина в любви. Я полагала, что лишняя всем и каждому. И, смотря на футболку, на брелок, на слезы Лии, на Курта — я признаю свою ошибку. Я нужна людям. Осталось стать нужной самой себе.

Лия целует меня в лоб перед уходом, и палата пустеет. Я поворачиваюсь к Курту: мы смотрим друг на друга дольше обычного. В этом контакте не преобладает плохое. Здесь искренность и...нежность.

— Полежишь со мной? — робко произношу, чего парень вообще не ожидал.

Желание близости копилось в течение полутора часа. Я не собираюсь его игнорировать. Курт не задает лишних вопросов и нерешительно садится на кровать, наблюдая, как я сдвигаюсь. Я не понимаю его. В нем пылает жажда и...какое-то сопротивление? Так или иначе парень ложится на бок, выше меня, чтобы разместить свой высокий рост на постели. Рассвет все никак не наступает: на севере солнце зимой всходит в девять.

Мы находимся не вплотную, и я без раздумий ломаю расстояние, сдвигаясь к сильной груди. Что-то в нем щелкает. Руки, теплые, давно любимые руки, обвивают меня и прижимают к себе в самом болезненном жесте. Я не уверена...нет, я уверена: я скучала. Мне так страшно признаваться себе в этом, я напугана своими же чувствами. Но вот он тут, вот его мощное тело, его запах, пробирающий до мурашек, его дыхание надо мной. Я хочу защиты, я устала, я просто хочу опору, поддержку — он всегда являлся олицетворением этих синонимов.

— Паршивый день рождения, — шепчу на эмоциях, — Тяжело, было так тяжело, Курт.

Он зарывается носом в волосах и гладит меня по спине, тихо хрипя:

— Знаю. Ты умница, невероятная умница.

Атмосфера меняется. Наши касания: они с каждым мигом все больше и больше похожи на те, прошлые. Я жмурюсь и лащусь лбом, цепляюсь за футболку, не прекращая шептать:

— Пообещай, что следующие дни рождения будут такими же. Твои обещания работают в обратную сторону, поэтому пообещай, пожалуйста, пообещай.

— Бо, — почти разбивается он, — Не надо. Нет. Я так не скажу. Но они будут другими. Знаешь почему?

— Почему?

— Я каждый день хожу в храм, — признается, и я  задираю голову в растерянности, сталкиваясь с его чистым выражением, — Когда на пробежку иду: перед этим обязательно за тебя молюсь.

— Молишься? — заикаюсь.

— Я выучил молитву за здоровье, а о счастье твоем прошу своими словами, но я прошу от всего сердца, так что меня услышат, должны услышать, — кивает он, еле сдерживаясь от слез, — Я бы выучил и о счастье, но такой конкретной нет, там есть о благополучии, но это не совсем то...не знаю, извини, я запутан в этом, я только учусь разбираться.

Я напрочь сбита с толку. Курт посещает церковь? Выучил молитву? И это...для того, чтобы я поправилась? Курт Уилсон. В прошлом боец без правил, твердящий: «черт возьми», «к черту». Пришел к Богу?

— Просишь о моем счастье? А о своем ты просишь? — мой рот шевелится чудом.

— Нет, — отвечает просто, но бегло, — Я не заслужил, не имею права на такую просьбу.

И это всаживает нож в район солнечного сплетения. Я в курсе, что частично сама внушила ему такую установку. И да, я говорила те слова намерено, без сожаления в моменте. Но разве это правильно? Да, он виноват. И когда я размышляю о том, что он подвел к ситуации с Джейком не со зла, я не говорю о том, что снимаю с него ответственность. Когда я размышляю о том, что скучаю, я не имею в виду стремление вернуть наши отношения — это нереально, не после настолько громадного отпечатка боли. Однако, Курт не заслужил мучиться вечно. Определенно не заслужил.

Я издаю скомканный, неоднозначный звук, и обвиваю его шею, чтобы разместить лицо в ложбинке. Его пульс гремит, его предплечья не выпускают меня из хватки, у него нарушено дыхание, и все это ощущается невероятно интенсивно, судорожно.

— Ненавидь меня, умоляю, — сбивчиво хрипит, — Не надо так, как сейчас. Бо, я тебя умоляю, продолжай меня ненавидеть.

— Ты просил об обратном неделю назад, — непонимающе хнычу, — Что ты несешь?

Несколько слез. Они касаются моей щеки. И это не мои слезы. Хоть я и потеряна, это единственное, что я могу утверждать без сомнений.

— Просил. Потом понял, как неправильно просить, — отвечает тихо, неровно, — Ты же меня знаешь. Я идиот, до меня поздно доходит, — я полагаю, что он поставил точку, но его будто прорывает на следующие предложения, — Раньше ты помогала и направляла. Одному тяжело, даже не загуглить, нет статей о таком в гугле. Молчу, а там, там беспорядок, и я вспоминаю твои прошлые объяснения, иногда они подходят, а если не подходят, я отталкиваюсь от них и прихожу к какому-то решению...

Я перебиваю, задевая кожу губами:

— Я мало в чем смыслю теперь, но у меня нашлось новое объяснение. Ты его выслушаешь?

— Да, пожалуйста, пожалуйста, — отзывается в острой нужде, и голос его полон отчаяния.

— Путь моего выздоровления не должен строиться на пути твоего разрушения. Да, ты облажался — и это слабо сказано. Но тебе не нужно себя убивать из-за этого в прямом смысле. У вины есть предел.

Он внимает с непередаваемой внимательностью и мотает подбородком в конце.

— Неправда.

Упрямый: был и остался.

— Если бы я подвела тебя таким образом, ты бы хотел, чтобы я уничтожила себя за содеянное? — пробую иначе.

Курт затихает, его мозговой штурм достигает кипения.

— Нет, никогда, — сдается, — Определенно нет. Я бы хотел, чтобы ты шла дальше.

— И я хочу, чтобы ты шел дальше, — подитоживаю, — Ты понимаешь, что наши дороги станут разными в скором времени. И нам обоим следует постараться сделать новые пути хорошими.

«Я потихоньку прощаю тебя.
Мне нужно сделать это, чтобы оправиться»
— Б.