Амен
Я был старшим. А значит — первым, кого отец решил сделать оружием.
Я не помню, чтобы он когда-нибудь говорил мне «я горжусь тобой». Не помню, чтобы гладил по голове или просто смотрел с теплом. Он смотрел, как на вещь. Как на заготовку.
В три года мне в руки вложили деревянный меч. В пять — я уже знал, как вставать после удара в живот, не издавая ни звука. Плакать было нельзя. Слёзы он выжигал из меня кулаком.
Мать... Она не защищала. Просто стояла в стороне, будто меня не было. Не смела перечить, не смела спорить. Наверное, боялась его. Или... просто не любила. Я не держу зла — она тоже была пленницей его воли.
Я не был ребёнком. Я был проектом. Солдатом, которого лепили из крови, боли и молчания.
Каждая ошибка стоила мне побоев. Каждый успех — молчаливого кивка. Это был максимум похвалы.
Младшие братья ещё не понимали, что ждёт их. А я уже давно понял. Я стал тем, кого отец хотел видеть. Сильным. Жестким. Непробиваемым.
Но внутри, глубоко, я всё равно оставался
мальчиком, который хоть раз хотел услышать:
«Ты молодец. Я рядом».
Я не услышал этого. Никогда.
Поэтому я стал мужчиной, которого боятся. Но я так и остался сыном, который молчит, когда больно.
Я помню тот день.
Солнце выжигало всё вокруг. Песок обжигал стопы даже сквозь сандалии. Мне было девять.
— Вождь не должен бояться жары, — сказал отец, когда мы пришли к краю пустыни. — Вождь не просит тени. Он становится тенью.
Он снял с меня плащ, вырвал бурдюк с водой из рук и оттолкнул назад.
— Стой. Пока я не скажу. И не вздумай падать. Ты хочешь быть вождём — научись стоять.
Я кивнул. Тогда я ещё верил, что если вытерплю — он похвалит.
Час сменялся другим. Песок становился зеркалом смерти. Я жадно глотал воздух, в горле пересохло, ноги дрожали. Я молчал. Просто стоял.
Где-то на четвёртом часу мне стало темно в глазах. Я не упал — я рухнул. Без сознания.
Очнулся оттого, что в лицо хлестала вода. Он вылил бурдюк мне на голову, ни капли внутрь. Я закашлялся. Пытался приподняться. Его тень заслонила солнце.
— Ты слабак, — спокойно сказал он. — С таким духом ты не поведёшь за собой и козла. Что уж говорить о воинах.
Я не ответил. Только опустил взгляд. Он схватил меня за подбородок, подняв лицо.
— Смотри. Не прячься. Запомни, Амен: падать — значит умирать. И если уж падаешь — только в бою, с мечом в руках, а не от солнца, как дохлая псина.
С тех пор я учился не падать. Ни при ком. Никогда.
Солнце стало моим врагом, боль — спутницей, а слабость — преступлением. Я стал тем, кем он хотел. Но он никогда не стал тем, кого я хотел видеть — отцом.
Мне было четырнадцать.
Я уже был высок для своего возраста, сильнее, чем другие мальчишки, и выносливее, чем мои младшие братья. Он сам меня таким сделал.
Но однажды я сделал то, чего не прощают.
Я ударил его.
Это случилось вечером. Солнце уже опустилось за дюны, но в доме всё было натянуто, как тетива. Я вошёл в главный зал и услышал крики — не гневные, а испуганные. Детские.
— Пусть боль научит вас дисциплине! — голос отца гремел, как удар меча по щиту.
Я бросился внутрь. Малик и Зайир — мои братья — сжались в углу. Он стоял над ними, кнут в руке. Их лица были в слезах, спины — в кровавых следах. Он замахнулся снова.
— Хватит! — я сказал. И голос мой не дрогнул.
Он обернулся, словно не поверил, что кто-то осмелился сказать это.
— Что ты сказал, мальчишка?
— Я сказал — хватит.
Я подошёл ближе. Кнут в его руке сжался.
— Ты хочешь встать на их место? — прорычал он. — Ты защищаешь слабых, как женщина?
— Я защищаю своих братьев. Потому что ты — не отец. Ты зверь.
И тогда он ударил. Прямо в лицо.
Я не упал. Не пошатнулся. Только вдохнул глубже. А потом — впервые в жизни — поднял на него руку.
Мой кулак ударил его в челюсть. Сухо, резко. Он отшатнулся. Я видел в его глазах не ярость — а удивление. Он не ожидал. Не поверил.
— Ты... осмелился?
— Ты сам сделал меня таким. Ты хотел воина. Получи.
Он шагнул ко мне, но я уже был готов. Схватил его за руку и толкнул в сторону, встав между ним и братьями. Они смотрели на меня с испугом и надеждой.
— Если ещё раз поднимешь руку на них, тебе придётся сразиться со мной, как с мужчиной. Не как с мальчиком.
Он вытер кровь с губ, усмехнулся горько.
— Наконец-то. Теперь ты похож на сына.
Он ушёл. Не сказал больше ни слова.
А я тогда впервые понял, что, возможно, единственный способ защитить тех, кого любишь — это стать сильнее, чем чудовище, которое растило тебя.
Был один из редких дней, когда небо над нашим домом было невыносимо голубым, без пыли и палящего солнца. Я вывел Малика и Зайира за стены — туда, где росли редкие деревья, и где можно было хоть немного забыть о тяжести нашей жизни.
Они были совсем ещё малы — семилетние, с одинаково тёмными глазами и быстрыми руками. Мальчишки, которые мечтали быть свободными, но родились в клетке, которую выстроил наш отец.
— Ты думаешь, мы сможем жить где-нибудь у реки, где нет крика и кнута ? — спросил Малик, глядя на облако.
— Когда-нибудь, — ответил я, чуть улыбнувшись. — Обязательно.
Они сели на тёплую землю, а я остался стоять, наблюдая, чтобы никто не подошёл.
— Амен, — вдруг сказал Зайир, глядя на меня снизу вверх. — Я надеюсь, папа умрёт. И ты станешь главой семьи.
Я замер.
Такие слова не должен был говорить ребёнок. Не в семь лет.
Но он сказал их тихо, без злобы. Как будто это была просто мечта — о лучшем мире.
— Не говори так, Зайир, — мягко, но серьёзно ответил я. — Слова — это оружие. И даже они могут ранить.
— Но он нас бьёт, Амен... Ты — единственный, кто нас защищает. Только с тобой мы не боимся. — вставил Малик, сжав мою руку.
Я сел рядом. Обнял обоих.
И не знал, что ответить. Потому что в их словах была правда, от которой хотелось бежать.
Потому что в тот момент я впервые позволил себе признать — я тоже ждал дня, когда страх исчезнет из наших жизней.
И, возможно, этот день придётся взять силой.
Когда мне было шестнадцать, отец действительно погиб. Это было неожиданно, но я не чувствовал того, чего ожидал. Не было радости, не было облегчения, не было даже горя. Он убил все чувства во мне ещё тогда, когда я был маленьким. Его тирания, его удары, его холодный взгляд — всё это угробило мою способность переживать. Я не мог бы испытать ни боли, ни утраты. Я не был готов даже к тому, что он когда-нибудь уйдёт. Всё, что я знал, это — он больше не будет в нашей жизни.
Мать рыдала ночами. Я слышал её всхлипы, видел, как её плечи сотрясались от боли. Но я не мог подойти, не мог утешить её. В её слезах было что-то чуждое мне, что-то, что я не мог понять. Я был равнодушен. Всё, что оставалось в моём сердце, это пустота, из которой только и можно было взять силы для того, чтобы не потерять себя. Она потеряла мужа, а я — всё, что было связано с этим человеком.
Смерть отца не была для меня катастрофой. Она не открыла новых горизонтов, не принесла свободы. Она была просто фактом, который пришёл, чтобы привести меня к тому, что я всегда знал, но никогда не осознавал так ясно. Я стал главой семьи. Стал тем, кем отец всегда пытался меня воспитать — сильным, безжалостным, непоколебимым. Я понял, что именно тогда, когда его тело было поглощено тенью смерти, я стал тем, кем должен был быть — военным лидером.
Теперь я видел. Вижу, как мощь в крови моей семьи и жестокость, которую я перенял от отца, дают мне неоспоримое преимущество. Страх и уважение — вот что держат людей рядом со мной, вот что я искал. Но я знал, что для того чтобы это держать, нужно идти дальше. И я пошёл.
Я помню тот момент, когда я стал военным лидером. Это было не так, как в книгах или сказках. Это было не так уж и торжественно. В этот момент не было аплодисментов или уважения — только холодный воздух ночи, который проникал в каждую клетку моего тела. Я не был готов, но мне было всё равно.
Восхождение не было мгновенным. Оно шло медленно, как река, точащая камень, медленно, но неотвратимо. Это было десятилетие бесконечных сражений, планирования, изучения человеческих слабостей и превращения их в свои сильные стороны. Я уже давно знал, что единственный способ выжить — это быть сильным, что бы ни происходило. Только сила защищала от боли, от страха и от предательства. Только сила позволяла смотреть в глаза людям и не чувствовать, что они видят твою уязвимость.
Я начал с того, что собрал людей, тех, кто был готов следовать за мной. Первые шаги были трудными. Мне приходилось доказывать, что я достоин, что я могу быть тем, кто поведет их. Я помню, как один из старших воинов, Фарак, говорил мне:
— Ты молод, Амен. У тебя нет опыта, и ты не знаешь, что такое настоящая война. Ты можешь научить людей сражаться, но тебе нужно научиться командовать, если хочешь, чтобы они следовали за тобой.
Я знал, что он прав. Но я не мог позволить себе сомневаться. Я был тем, кто теперь должен был брать на себя ответственность за жизни других.
— Ты прав, Фарак. Я научусь, — сказал я тогда, и его слова стали для меня своего рода приговором. Я должен был стать воином, который будет не только вести за собой, но и защищать, заставлять людей уважать его. Я не мог подвести.
С каждым годом мои силы росли. Я учил других, как выживать, как убивать, как командовать. Но самое главное — я учил их не бояться. Когда мне было восемнадцать, я встретил своего первого настоящего врага. Это был человек, который пытался бросить вызов моей власти и встать на мой путь. Мы сражались несколько дней. Это был жестокий бой, и в конце концов я одержал победу, но не без потерь. Я убил его, но почувствовал только пустоту.
Когда я вернулся, люди начали называть меня лидером. И тогда я понял, что я действительно стал им. Я не искал этого, но это было неизбежно. Я стал тем, кто может принять решения, кто может направить армию, кто будет стоять за спинами своих людей. Я стал тем, кто мог убить за свою семью, за своих людей, и не чувствовать боли. Я стал тем, кто не имел права на слабость.
Я помню, как несколько стариков, бывших воинами, пришли ко мне после той победы:
— Ты показал нам силу, Амен. Теперь мы за тобой. Мы будем сражаться за тебя, — сказал один из них.
Я лишь кивнул. Я знал, что все это было не просто. Я шел к этому десять лет, но каждый день стоил того. Мы все сражались за свою жизнь, за свой дом, за свою семью. И теперь я знал, что я был тем, кто мог быть вождем. Тем, кто мог править.
— Мы все будем бороться за то, чтобы выжить, — сказал я, и мои слова стали решением для всех. Мы сражались не за честь, не за славу, а за выживание. И я был готов.
Когда гиксосы пришли, я понял, что все, чему я учился все эти годы, не было напрасным. Тот путь, который я прошел, тот холодный, жестокий путь, который вывел меня к силе и власти, оказался именно тем, что было нужно. Я был готов. Мы все были готовы.
Мои младшие братья, все это время находившиеся далеко от моего поселения, жили с нашей тетей. Я знал, что они не были настолько подготовлены к войне, как я, и мне было нужно, чтобы они оставались в безопасности.
Когда началась атака гиксосов, я вел свою армию с хладнокровием, которое было результатом всех тех лет, когда я учился не проявлять эмоций. Я знал, что мне нельзя было показывать слабости. Ни в себе, ни в других. Каждое движение, каждое решение, каждая команда — все должно было быть четким и точным.
Когда она пришла, я сразу почувствовал, что что-то изменилось. Я был военным лидером, привык к тому, что мои чувства и эмоции были под контролем. Но как только я увидел её, я понял, что контролировать будет сложно.
Амонет.
Она была лекарем, и её умения спасали людей, в том числе и меня. Я долго страдал от головных болей, которые остались у меня с тех пор, как я был ребёнком, из-за того, как отец тренировал меня, жестоко, не щадя. Он говорил, что настоящие воины не имеют права жаловаться на боль, но эти боли в голове не отпускали меня.
Когда она лечила меня, я впервые за долгое время почувствовал облегчение. Она знала, как работать с телом, как с душой. В её руках что-то было магическое, и я, не привыкший доверять людям, доверился ей. Я знал, что она была той, кого я искал. Не только как лекарь, но и как женщина.
Её лицо, её глаза — они были такими искренними, чистыми, что в этот момент я понял, что я влюбился. Это был не просто взгляд. Это был момент, когда всё во мне переменилось. Я увидел её, и время остановилось.
В тот момент я уже знал — она будет моей. Я дам ей всё, о чём она мечтает.
Лучшее, что только смогу предложить.
Тогда я не понимал, почему, но у меня не было сомнений. Я больше не хотел быть один. Я хотел, чтобы она была рядом. Я хотел, чтобы она оставалась со мной. Я хотел, чтобы она чувствовала себя защищённой, чтобы она знала, что я всегда буду рядом, что она никогда не будет одна.
— Ты справилась с болью, — сказал я, глядя в её глаза. — Ты спасла меня, Амонет.
Когда она вошла в мою жизнь, я вдруг понял, как пуста и бесцельна она была до неё.
Когда она впервые заплакала рядом со мной — я ощутил, как моё сердце разрывается на части.
И каждый раз, когда я вижу её сломленной, такой уязвимой... Я хочу уничтожить весь мир, лишь бы она снова улыбнулась.
Я поднял взгляд к небесам и тихо сказал богам:
— Не знаю, слышите ли вы меня...
У человека есть душа — но моя давно уже в её руках.С тех пор как она появилась, всё изменилось.Я не знал, как пусто было внутри, пока не увидел её.И теперь, когда она рядом — я просто хочу, чтобы она осталась.