Нити судьбы

В эту ночь луна взошла над Пограничьем не просто как спутник Земли, а как древняя богиня, взирающая с высоты на тех, кто осмелился жить в её слепящем отблеске. Её свет, холодный и торжественный, ложился на разрушенные стены, пепельные крыши и странно ожившие улицы, словно серебряное знамение судьбы. Он был ярче неоновых всполохов, затмевая даже шумную вакханалию, что продолжалась на пляже, где уцелевшие пытались закричать свою тревогу в ритмах бессмысленного веселья.

Но я.. я не могла спать. Лежа в безмолвии среди смятой постели, я металась между слоями снов, как странница, попавшая в зыбучие пески времени. Мне снились игры, которые я прошла, как будто не я в них участвовала, а сама судьба водила меня за руку, оставляя отпечатки боли и стали.

В одном сне я увидела Нираги, его глаза пылали как угли под пеплом, но что то в его взгляде было иным. В другом незнакомца в маске кролика, безмолвный и обречённый, стоявший на грани снов и смерти, словно вестник из иной реальности. Он не говорил ни слова, но его взгляд, чернильно-чёрный в сиянии лунного света, прожигал мою душу.

Я проснулась с криком, в липком страхе, будто кто-то с силой выдернул меня из чужого мира, оставив в теле дрожь, а в сердце было предчувствие беды. Воздух был тяжёлым, как перед бурей, и мой забытый внутренний чертенок, тот самый, которого я некогда приучила жить тихо в подвале моей воли, шевельнулся и зашептал мне мысли, полные ржавого ужаса.

Вскочив с постели, я почувствовала, как закружилась голова, то ли от жара лихорадки, то ли от силы ночных видений. Не раздумывая, я открыла дверь, и меня окутал коридор с его затхлым дыханием. Где-то в глубине здания звучали голоса, смех, отголоски музыки, люди все ещё цеплялись за иллюзию жизни. Но мои ноги шли сами собой, ведомые не логикой, а чем-то древним, инстинктивным. Я шла, будто к алтарю, и знала, что там, за дверью Сугуру, мне будет безопасно, по крайней мере, не так страшно, как рядом с тем молчаливым кроликом из моего бреда.

Я стояла перед его дверью. Дерево было тёплым, как кожа, и мне казалось, что за ней пульсирует сердце. Затем выждав пару секунд постучала. Несмело, словно молила кого-то на том берегу Стикса впустить путницу. Ответа не последовало, но я знала, что он там.

Я открыла дверь, затем заглянула в комнату. Внутри было полумрачно, сквозь щели в шторах лился лунный свет, разбиваясь на куски, как мозаика на полу.

Нираги лежал на животе, закопанный лицом в подушку, обнажённый по пояс, и я не могла не заметить его крепкую, красивую спину, а так же небольшую татуировку, что располагалась между спиной и нижней частью

живота.

— Какого хуя ты тут? — его голос был глухим, даже раздражённым, словно грозовая туча, прорезал ночную тишину.

Я попыталась ответить, но горло сжался, как будто кто-то держал его ледяной рукой.

— Я... просто... — голос дрожал, во рту пересохло, а язык не слушался. — Можно войти? — я ели как связала что то внятное.

Нираги приподнялся на локте, слегка прищурился, и в его взгляде я увидела что-то опасное, но не враждебное. Он изучал меня, словно я была диковинной зверушкой, заблудившейся в его логове.

— Ну ты меня разбудила, так-то, — буркнул он, зевая.

Моя паника нарастала, как прилив. Мир начал сжиматься, и дыхание стало рваным, неуверенным, как у того, кто тонет в собственных мыслях.

Сугуру посмотрел внимательнее и на мгновение его лицо изменилось.. Исчезло раздражение, и появилось что-то почти человечное. Задумавшись на пару секунд, словно не до конца проснувшись или намеренно, он наконец произнес.

— Ладно... заходи.

Я прошла внутрь, неуверенными шагами пересекая границу между сном и явью, между страхом и тенью чего-то странно знакомого.

Ноги снова стали ватными, руки слегка подрагивали, от учащенного дыхания и вовсе не осталось следа, в горле застрял колкий комм из всех моих переживаний и страхов.

Я не знала, говорить ли ему о этом «кролике», мой внутренний голос подсказывал мне, что все же нужно сказать, нужно хоть с кем то разделить это тягучее, вязкое как смола переживание, но я была неуверенна, что это должен быть именно он.

— Я не могу уснуть, — я запнулась лишь на секунду, сглатывая каким то чудом накопившуюся слюну. — Точнее мне всю ночь снятся кошмары..

— И что? Зачем с этим проходить ко мне? — холодно бросил колкие слова он, и мне вновь показалось, что в этом месте у меня нет никого, что все кого я считала хоть капельку близкими для меня – никто, ведь тут каждый сам за себя.

Не ответив ни слова я развернулась и на ватных ногах поспешила уйти прочь с этой гремучей и ядовитой преисподней.

Стены будто кричали, что мне здесь не место.

Но как только я на первый взгляд уверенно зашагала в сторону двери, мои уже собравшиеся политься как осенний ливень, слезы остановил голос Нираги. Я на лишь на секунду прислушалась к нему и уловила там нотки беспокойства, которые быстро сменились его обычным тембром.

— Если хотела прийти и соблазнить меня, могла просто это сделать. Зачем выдумывать истории про какие то сны? — спросил тот, небрежно поправляя подушку и удобно облокачиваясь на нее.

— Я не выдумывала, — твердила я, но мои глаза, в которых уже собрался целый океан, выдавали меня.

Сугуру все же заметив мое состояние, понял, что все таки тут что то не так. Он пару секунд всматривался в мое лицо, будто пытался там прочитать правду, а затем уставился в потолок, будто ждя, что я лягу к нему.

Я сделала пару небольших шажков, а затем заметила пачку сигарет на его прикроватной тумбе. В голову сразу ударил сигаретный запах, и я будто почувствовала приятное ощущение, которое разливалось по всему телу, как в мозг поступает никотин и мне становится легче. Но это фантомное ощущение быстро покинуло меня, и я поняла, что мне нужно снова его ощутить.

Подойдя к тумбе, что покоилась возле большой кровати парня и наклонилась к пачке сигарет, и взяв её в руки начала разглядывать, будто что то нереальное.

В моей голове сразу же всплыли самые неприятные воспоминания из моей жизни, которые были связаны с моим отцом. Кровь в жилах будто застыла, сердце на секунду остановилось, а я кажется попала в самые темные и ужасные периоды моей жизни.

В детстве и весь подростковый возраст мой отец был ужасным человеком. Он мог устроить скандал на ровном месте, буквально из-за любой мелочи. До двенадцати лет он ссорился исключительно с мамой, мог поднять на нее руку, но когда я пыталась их остановить, он сразу же прекращал.

Но после двенадцати, когда я перешла в среднюю школу, он начал терроризировать и меня. За каждую среднюю или не дай Бог плохую оценку я получала по лицу, в живот, по рукам, по голове. Он всегда внушал мне, что я должна быть лучшей, учиться на отлично, принимать участие в олимпиадах, вообщем быть круглой отличницей.

Мне никогда не нравилось учиться, но я быстро поняла, что лучше я буду зубрить всю ночь предмет, чем он снова поднимет на меня руку.

В десятом классе я перешла в новую школу и сразу нашла парочку друзей, влилась в коллектив, но в этой школе, или только в нашем классе никто не любил тех, кто идеально учится. Они считали, что такие — тупые подлизы, которые будут делать все, что бы всегда быто на первом месте везде, а рейтинг в нашей школе был безумно важен.

Одноклассники сразу поняли, что я хорошо учусь, меня выдали контрольные, которые мы писали в начале года, как проверку наших знаний, и я единственная в классе, кто написал на отлично. С этого момента я поняла, что таких как я тут не любят, и либо я буду получать дома от отца за плохие оценки, либо тут за чересчур отличные.

Доучиваться так еще два класса было безумно трудно, угодить всем я не могла, в одиннадцатом классе отец начал изменять маме, а когда она узнала про это, он стал будто отродьем Сатаны.

Почти каждый вечер они ссорились, он подымал на нее руку, я пыталась их разнять, за что тоже получала. Затем ближе к ночи он проверял мои оценки, и если там виднелись плохие, бил меня вновь.

В школе я пыталась держать планку и не создавать такие ситуации, в которых могли бы меня задеть. Иронично, но именно благодаря манипуляциям моего отца я начала разбираться в эмоциях и манипулятивных действиях агрессоров, по этому на учебе у меня не было проблем.

Но все же черт возьми, я всем сердцем и своей гнилой душой ненавижу этого ублюдка, который испортил мне детство и в какой то степени жизнь. Он буквально убил моего внутреннего ребенка, расстрелял все мои мечты и веру в добро.

После каждой ссоры отце доставал из кармана именно эту чертову пачку сигарет и уходив на улицу скуривал их.

— И чего ты зависла? Сигаретку хочешь? — над моим ухом резко раздался голос, он вытянул меня из моего маленького кошмара.

Руки парня потянулись к пачке, что находились в моих ладонях и ловко выхватили её.

— Я? Да, хочу, — мой голос слегка отдавал хрипотой, но я старалась не подавать виду.

— А не рано тебе такое в рот тянуть? — с ноткой забавы протянул Нираги, крутя в правой руке слегка потрепанную пачку.

— Сугуру, просто дай мне сигарету, — сейчас меня раздражало в нем все.

Его насмешливый взгляд, его чертова ухмылка, его надменный голос. Все.

— Попроси, — снова выдал очередную ересь он.

В этот момент во мне скопились весь гнев, раздражение, отвращение; я не могла больше контролировать то, что происходит со мной — все эмоции хотели вырваться наружу. Те оковы, которые так сильно сковывали меня, молили: разорви нас.

— Какой же ты идиот, — резко вырвалось из моего рта.

Будь бы сейчас тут мой отец, он бы точно убил меня за такие гнусные слова. Но стоящий передо мной человек лишь многозначительно на меня посмотрел, а затем небрежно кинул на кровать пачку и обойдя кровать лег на нее уставившись в потолок, будто ему было абсолютно плевать на меня и мои эмоции.

Новая волна отвращения окинула меня и сев на кровать я не смогла даже притронуться к заветной пачке с сигаретами.

— Откуда они у тебя? — все же решила спросить я.

— Да я знаю что ли, ездил искал по всему городу хоть что то. А что? Твои любимые?

— Я их ненавижу, — резко отрезала.

— И почему же? — Нираги пулей подлетел ко мне и губами слегка коснулся уха.

Всё смешалось в каламбур, я не понимала, где хорошее, а где плохое. Воспоминания об отце явно пошатнули мою и так раздолбанную психику, по этому я быстро отдернула голову от парня.

— Да что с тобой сегодня? — голос Нираги прозвучал тише обычного, он чуть отстранился, словно пытался лучше разглядеть меня сквозь дымку непонимания, затем склонил голову, вглядываясь, как в зыбкое отражение.

— Ничего, — прошептала я.

Хотя слова давались с трудом, как будто в горле завязался узел из льда, а тело тем временем начало покрываться невидимым инеем, холод расползался от груди к плечам, к коленям, к пальцам, голова кружилась, и казалось, будто всё пространство вокруг медленно растворяется в полупрозрачной дымке, как из детских страшных снов, где реальность хрупка и зыбка, как крыло мотылька.

Сугуру, почувствовав неладное, и, вероятно, уже не сомневаясь, что со мной происходит что-то тревожное и хрупкое, аккуратно обнял меня за талию, его движение было мягким, почти священным, будто он боялся расплескать меня, и медленно потянул на кровать, словно укладывал не человека, а раненого духа.

Моя голова коснулась подушки, прохладной и спокойной, и в этот миг я ощутила, как его ложе принимает меня, будто я была давно потерянной частью этого пространства, будто кровать помнила моё имя, забытое мной самой.

— Спи, — сказал он тихо, почти как заклинание, и улёгся рядом, его присутствие было ощутимым, даже без прикосновений, он излучал тепло, которое обволакивало меня, будто что то убаюкивающее у костра посреди мрака.

Я закрыла глаза, пытаясь погасить бурю мыслей, отогнать тяжелые воспоминания, загнать их в клетки, но мысли не уходили, они кружили, как черные птицы, и тогда я почувствовала, как во мне поднимается потребность укрыться, прижаться, найти тепло.

Как в детстве я зарывалась лицом в шею мамы, и сейчас, не думая, не рассуждая, я подалась вперёд, коснулась его тела и осторожно обняла, уткнувшись лицом в его шею, в пространство между его кожей и подушкой, где пахло чем-то живым, реальным, настоящим.

Он не отреагировал сразу, но через несколько секунд его рука медленно легла мне на спину, неловко, будто он сам удивлён собственному жесту, и начал гладить меня, осторожно, будто по лепестку или по ране.

Я чувствовала, что он не привык к таким касаниям, что ему, возможно, неловко, но я была безмерно благодарна каждому Богу, потому что в этот момент мне нужно было только одно — чтобы кто-то остался рядом.

Когда я лежала в тепле его тела, в нерешительности его пальцев, среди молчания и темноты, я почувствовала, как веки тяжелеют, будто над моим телом склоняется сама Ночь, не как время суток, а как древняя богиня, чёрнокрылая и нежная, берущая меня под свою опеку.

Я медленно растворялась в безвременьи, в этом странном покое, и пока дыхание Сугуру мерно касалось моей щеки, я незаметно для себя провалилась в тяжёлый сон, но впервые за долгое время безопасный.