Несокрушимая сталь. ᵇᵉˡˡᵃᵐʸ ᵇˡᵃᵏᵉ ᶠᶠ

Душа кровоточит и мне кажется, что я чувствую металлический привкус на языке и губах. Он повсюду: ядом проникает под кожу вместе с воздухом, который, к слову, отравлен тоже. С каждым вздохом всё хуже и хуже: ещё мгновенье и раздастся внутри хруст хрупких рёбер. Слёз нет, но так, наверное, лучше, ведь мир вокруг разом не расплывается, не превращается в одно блеклое неразборчивое пятно.

/flashback/

В полумраке заброшенного отсека вдруг раздается резкий всхлип. Аспид распахивает глаза, вырванная из объятия сна, резко подрывается с кровати. На самом деле это был лишь матрас, пара подушек и тонкое одеяло, но со временем ей стало плевать. Босыми ногами Аспид дотрагивается до холодного пола, чтобы табун мурашек пробежался по ее телу. Это ее успокаивает. Холодная, отрезвляющая реальность всегда помогает ей понять, что тени недавних кошмаров больше не преследуют ее, вырываясь с границы сна.

Вокруг царит тишина, но в ушах всё ещё звучат отголоски ужаса — крики, шёпоты и зловещий смех. Она шумно и часто дышит, пытаясь прогнать остатки страха, но воздух кажется ей тяжёлым и холодным, как будто сам он был пропитан теми мрачными образами, что преследовали ее в сновидении. Взгляд мечется по комнате, и каждый предмет кажется ей чужим и угрожающим: тень стула на стене напоминала силуэт незнакомца, а треснувшая лампа издавала звуки, похожие на шёпот.

— Отец? — гробовую тишину нарушает тихий, сиплый голос Аспид. Она хмурит свои брови, но с постели не встает. Медлит. Он все чаще стал отсутствовать по ночам. Она все чаще не могла найти его в этом заброшенном отсеке. Но где он пропадал? И почему именно во мраке ночи?

Она поднимается с холодного металлического пола, и поджимает пальцы ног. Дурная привычка ходить босиком по ледяному полу, но покуда болезни не брали над ней вверх, она продолжала слоняться на цыпочках, минуя ржавые детали и обломки механизмов, которые когда-то были частью чего-то великого. В воздухе витает запах плесени и старой смазки — смесь воспоминаний о работе и забвении. Аспид делает шаг вперёд, её ноги касаются влажной поверхности, оставляя следы на пыльном полу. Каждый шаг отзывается эхом в пустоте, как будто сама тишина пытается заглушить её присутствие.

Коридоры тёмные, узкие, спроектированные в расчёте на то, что в них можно поймать, подобно мошке в паутине, заплутавшего человека. Когда-то давно этот заброшенный отсек Ковчега являлся складом для бесчисленных безделушек механиков и инженеров. У всех же были такие вещи, которым давно не находилось места, но выбрасывать их жаль. Аспид сейчас знает каждую деталь в сборищах мусора и каждый поворот в этом небольшом лабиринте, но раньше она с блеском в глазах изучала невиданный ей раньше причудливые сооружения и ходила за ручку с отцом по маленьким комнатам.

Внутри неё разгорается чувство тоски: тоски по тому времени, когда она могла не прятаться в этом безлюдном и мрачном месте. Когда ее маленькие ножки топали по полу ее отсека, а он был полон жизни и смеха таких же детей, как и она. Теперь ее отличает от них лишь одно: она заперта здесь навечно. И пока одним позволено общаться с себе подобными, а другие могут свободно передвигаться по Ковчегу, ее жизнь заключена в немногочисленных заброшенных стенах давно покинутого всеми отсека.

И выхода отсюда нет.

С каждым шагом Аспид ощущает нарастающее беспокойство — это место стало её домом и одновременно тюрьмой. Она знает каждый уголок этого склада, но каждый раз возвращение сюда приносит ей лишь горечь утраты. Здесь нет ни звука жизни, ни надежды на будущее; только блеклые тени прошлого.

Едва уловимый для слуха шорох застигает ее врасплох. Аспид дергается и осматривается по сторонам, хоть и в кромешной ночи ничто нельзя было разглядеть даже привыкшему к темноте взгляду. Сердце забилось быстрее, и вены наполнились холодом настороженности. В этом заброшенном отсеке, где царит тишина и пустота, никого не может быть. Никого, кроме Аспид и блудившего где-то отца. Но вряд ли бы он стал так пугать ее.

Темнота сгущается вокруг неё, и каждый шорох кажется зловещим предзнаменованием. Аспид чувствует, как страх сжимает её грудь; она готова к любому исходу. Внезапно из теней вырывается человек — его фигура стремительно приближается к ней. Инстинктивно она отскакивает в сторону, но его рука уже хватает её за запястье, впиваясь намертво крепкой хваткой. Аспид истерично дергает руку, пытается рассмотреть очертания незнакомца, но страх словно затмевает весь разум.

"Неужели меня нашли?"

Незнакомец хрипло смеется и его смех эхом разносится по пустым комнатам. Он был зловещий. Совсем не такой, как у ее отца.

Сосредоточится.

Вспомнить все, чему учили долгое время.

В этот момент адреналин заполняет её тело. Аспид реагирует быстро, наконец придя в себя: одной рукой она вырывается из его хватки, а другой наносит резкий удар в грудь незнакомца. Она знала, что должна была бить в солнечное сплетение, чтобы обезоружить наверняка, но темнота не позволяла ей разглядеть противника, она лишь чувствовала, что он был на порядок выше и сильнее ее. А здесь ошибки были непозволительны. Незнакомец на мгновение отступает на шаг, и это дает ей возможность для манёвра. Она знала, что должна действовать молниеносно — её жизнь зависела от этого.

Собравшись с силами, Аспид делает шаг назад и принимает боевую стойку: ноги чуть расставлены для устойчивости, руки подняты в защитной позиции. Она готова к следующему нападению. Аспид не видит, но отец всегда учил ее ориентироваться по звукам. Так было легко определить, с какой ноги ступает противник и какую руку поднимает для замаха. От этого можно было увернуться. А значит и выжить.

И незнакомец бросается на нее вновь. Аспид слышит, как он наступает на нее с правой стороны и отскакивает в левую сторону, но...

Резкий удар локтем по лицу заставляет ее упасть на холодный пол. Он был быстрее. И умнее ее. Она вскакивает на ноги, но тут же получает очередной удар коленом в живот. И сгибается пополам, обхватывая руками место удара. Кашель вырывается из ее груди.

Аспид смотрит в темноту с дикой ненавистью и животным страхом в глазах. Словно слепой котенок водит руками по пыльному полу, будто пытаясь найти что-то, что поможет ей защититься. Как назло ни одной ржавой палки. Значит есть только она. И то, чему всегда учил отец.

Собирается с силами. Больше не загнанный в ловушку зверь, вырваться из клетки оказывается не просто, но возможно. Аспид кувырком скользит по полу, игнорирует тупую боль в районе живота, думать некогда, нужно действовать. Тяжелые шаги все ближе, ее дыхание все чаще, глаза лихорадочно мельтешат в темноте, кулаки крепко сжаты, готовы нанести удар. И у нее почти получается. Несколько ударов по корпусу противника, прежде чем один короткий удар по лицу выбивает из нее все сознание. И острая пульсирующая боль находит свое место в районе челюсти, расползаясь по всей правой стороне лица, словно огненный змей. И Аспид вновь где-то на полу, смотрит снизу вверх на того, кто все еще стоит над ней - фигура кажется огромной и угрюмой, будто играется с ней. Что-то липкое и теплое стекает по подбородку; наверняка он разбил ей губу. Она чувствует вкус крови во рту - горький и металлический.

— Поднимайся. — холодный голос разрезает тишину без предисловий и брови Аспид удивленно взлетают вверх.

— Отец?

Никогда папа. Всегда отец. Они существовали рука об руку, но в то же время их словно разделяла еще одна невиданная ранее планета. Они словно стояли на краю разных пропастей, объединяясь лишь тогда, когда это было нужно.

— Я сказал тебе подняться. — грубо бросает мрачная тень, которая под блеклым светом включившейся маленькой лампы вдруг оказывается родным для Аспид человеком.

— Ты из ума выжил, — сердито шипит Аспид, губа еще болит, а правая сторона лица и того онемела, все же отец знал, сколько силы нужно приложить для обезоруживающего удара. — Напасть на меня ночью? Ты серьезно? Это все - твоя очередная тренировка?

В голосе Аспид сквозит отчаянная горечь. Она и вправду думала, что ее жизнь в опасности. Что сейчас сюда придут люди и заберут ее из места, где ей удавалось прятаться от всего мира. Отца казнят. А что будет с ней?

Но это всего лишь оказалась очередная жесткая насмешка со стороны сурового отца.

— Можешь обижаться на меня сколько хочешь, — разводит руками отец, опуская свое тело на развалившуюся тумбу, поставив небольшую лампу на пол. — Но ты всегда должна быть готова к тому, что твоя жизнь будет в опасности.

— Правда? — фыркает Аспид и сплевывает кровь на грязный пол. Кривится. Кажется, что синяк на всю скулу расплывается мгновенно. — Я терплю все твои тренировки. Терплю каждый раз, когда мое тело ноет от бесчисленных синяков. Но нападать на меня ночью. Серьезно? Я искала тебя, отец. А ты воспользовался этим и застал меня врасплох.

Ноги Аспид ноют, стоит на них подняться, покачиваясь, как пьяный матрос на радостях прибытия в порт.

— Лучше бы ты не вставала, — его голос звучит почти устало.

Эрик Джордан наблюдает за ней с равнодушием палача; его темные патлатые волосы всегда прикрывают его глаза, создавая невозможность прочитать его эмоции. Если он вообще их испытывал. Он смотрит на родную дочь, видя в ней лишь бойца, которого нужно натренировать до усовершенствования. Он видел в ней кого угодно, но не ту, которая нуждается в любви и ласке родного человека.

— Что, лежачих не бьют? — огрызается Аспид. В голове пульсирует кровь, из-за чего перед глазами расползаются цветные круги.

— Бей и беги, — отец поднимается и вопреки сопротивлениям Аспид хватает ее за руку, дергая на себя. — Или забивай до смерти. Третьего варианта у тебя нет. В нашем с тобой мире нет места для слабости.

Аспид, тяжело дыша, прижимает руку к больным ребрам и с ненавистью смотрит на отца.

— Бежать? — ее лицо искривляется. — Куда бежать, отец? Мы заперты. И отсюда нет выхода. Мы торчим здесь уже больше десяти лет. И вряд ли что-то поменяется.

Ее голос наполнен отчаянием. Слова звучат как крик души. В этом месте она всегда чувствует себя загнанной в угол. Это место никогда не станет ее родным домом.

Отец смотрит на неё с пониманием и печалью в глазах. Поднимает руки в знак примирения и подхватывает Аспид за локоть, прогулочным шагом идя вдоль по заброшенному отсеку.

— Это не навсегда, Аспид. — тихо и вкрадчиво говорит Эрик, дёргая углом губ. Лучшее проявление эмоций в его каменном самоконтроле. — Мне нужно время и я вытащу нас отсюда. Мы будем жить, и если не здесь, то в другом месте.

Они заходят в комнату, где Эрик складывал все полезное, что находил в этой части Ковчега. Аспид всегда думала о том, сколько времени ее отец проводит за тем, чтобы выудить из этой груды хлама что-то полезное, но теперь в ее голове проскакивает другая мысль. Все это найдено извне. Все это он приносит со своих ночных вылазок невесть куда.

— В каком - другом? — Аспид проводит руками по незамысловатой фигуре из ржавых балок, которую они собрали когда-то с отцом.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. — Эрик садится на пол, устеленный обрывками ткани. Подбрасывает в воздух нечто блестящее и Аспид ловит это налету.

Она опускает глаза, крутит клинок в руке, обмотанный до середины грубым материалом: сталь отражает блики, сверкает успокаивающе.
пальцы пробегают по зазубренному лезвию, кончики лишь слегка обдает прохладой — надавишь чуть сильнее и рассечёшь подушечку.

— Мне уже не десять лет, чтобы слушать твои сказки про Землю. — усмехается Аспид. — Последние выжившие живут на Ковчеге уже сто лет. Если бы Земля была пригодна для жизни, вряд ли бы они торчали на этом стремном корабле.

Она откладывает клинок, совсем недалеко: на стол, что находится на расстоянии вытянутой руки. Откуда он берет их? И почему эта мысль только сейчас возникла в ее голове?

— Они просто не хотят ни во что верить. — кратко отвечает ее отец.

— Ты уже пытался донести до них правду. И что из этого вышло? Моя мать мертва, а мы заперты здесь и каждый день молимся о том, чтобы никто нас не обнаружил. Чтобы нам позволили прожить еще один день.

Слова Аспид звучат резко и жестоко. Но они пропитаны горькой истиной насквозь.

— Аспид, у нас есть еда и вода только благодаря тому, что я выбираюсь отсюда каждый день. Ночью, пока все спят. У меня есть свои люди в Ковчеге. И я знаю, о чем говорю.

— О чем ты? — глаза ее округляются от шока и осознания того, что все это время отец рисковал собой, чтобы они жили вдалеке от всех. — Почему ты не говорил мне об этом?

— Чтобы ты не увязалась за мной.

Эрик понятия не имеет, как с ней общаться без помощи оружия. Проще было бы нашинковать террористов или устроить среднестатистический геноцид. Всё проще — в том числе рождение и уничтожение вселенной, нежели общение с дочерью.

Которая должна быть папиной принцессой.
Но почему-то выросла папиным протеже с той поправкой, что со своей дочерью Эрик в бою сталкивается чаще, чем ест что-либо на завтрак.

— Так ты поэтому изнуряешь меня тренировками каждый чертов день? — вспыхивает Аспид. — Доводишь до белого каления, чтобы что? Подготовить меня к странной жизни за пределами этого заброшенного отсека? Вряд ли это когда-то случится.

— Аспид...

Голос Эрика — вьюга усталости, всё ещё бушующая под давлением несгибаемой решимости довести дело до конца. Он подходит к ней и его грубые мозолистые пальцы почти ласково обхватывают нетронутую часть ее лица. Редкое проявление отцовских чувств.

— Я просто хочу, чтобы ты жила. Когда ты выберешься и... не важно, где ты окажешься. Если меня не будет рядом, я хочу, чтобы ты могла за себя постоять. Чтобы ты не позволила убить себя. Я не в силах дать тебе ту заботу, которую давала тебе твоя мать. Но я сделаю все, чтобы ты оставалась живой. Запомни это, Аспид.