Раздеться до правды

Она лежит на нём, обнимая за шею, её грудь прижимается к его груди, тело — обнажённое, тёплое, плавное. Её дыхание всё ещё беспокойное. Он гладит ладонью её спину, скользит ниже, по ягодицам, по бедру, будто удерживает. Не даёт уйти. Не отпускает.

— Знаешь, — выдыхает она, — ты невыносим. Ты довёл меня до точки, а теперь просто лежишь. И гладишь.

— Потому что ты вкусная, — хрипло говорит он, втягивая носом запах её кожи. — И я не тороплюсь.

Он поворачивает её на спину. Медленно. Смотрит, как её волосы разливаются по подушке. Как подрагивают ресницы. Как живот вздымается в такт дыханию.

Он склоняется над ней. Губы касаются её шеи, ключиц, груди. Он не просто целует — он пьёт её реакцию, жадно, глубоко. Сосёт сосок, прикусывает чуть, пока она не издаёт короткий, сорванный стон.

— Егор…

— Ш-ш, — он поднимает голову, — ты хотела горячее. Сейчас будет.

Он спускается ниже. Губы скользят по животу. Ладони раздвигают её бёдра. Он уже чувствует — она пульсирует, горит, но она всё равно дрожит, будто не верит, что он снова это делает.

— Егор, — её голос ломается. — Ты же уже...

— А ты думаешь, мне хватило? — он смотрит на неё снизу вверх, и в этом взгляде — голод. Но сдержанный. Он не берёт — он даёт. Снова.

Он касается языком. Мягко. Лизнул, не торопясь, замер. Слушает, как она стонет, выгибается, зовёт его. И он продолжает. Долго. Ритмично. Точно.

Одна рука держит её бедро, вторая гладит живот, поднимается к груди. Он одновременно во всех точках. Он растворяется в ней. А она — в нём.

Когда она кричит, прижимая его голову к себе, он не останавливается. Он делает это так, будто в этом смысл его существования. И когда она кончает — вновь — у него срывается выдох. Он не касался себя. Он только её. Всё это — для неё.

Он поднимается медленно, ложится рядом. Она поворачивается на бок, пряча лицо в его плечо. Её тело вибрирует от остаточного удовольствия. Она не может говорить. Только дышать. Только чувствовать.

— Вот теперь ты понимаешь, — говорит он ей в волосы, — что мне важно. Не просто быть в тебе. А быть с тобой. В этом.

— Ты не оставляешь выбора, — шепчет она, касаясь его лица. — Я... я сгорю от тебя.

— Я и сам горю, Лиз. Но пока — держусь. Потому что ты для меня больше, чем просто ночь.

И они лежат так. Голые. Греховно близкие. Но ещё не вместе — по-настоящему. Только на грани.

И эта грань — горячее любого финала.

Она лежит на нём, её дыхание медленно приходит в норму, но глаза — всё ещё горячие, затуманенные желанием. Лиза не просто удовлетворена — она возбуждена. Глубже, чем раньше. Потому что он сделал всё — и при этом не взял её. И это сводит с ума.

— Ты специально это делаешь? — спрашивает она, скользя ладонью по его животу, ниже. — Чтобы я с ума сошла?

— Я делаю это, потому что хочу, чтобы ты чувствовала себя настоящей, — отвечает он глухо, приподнимаясь на локте.

— А я хочу чувствовать тебя. Внутри. Сейчас.

Её губы скользят по его шее, вниз — по ключице, грудной клетке. Она резко поднимается, садится на него верхом, ладонями упираясь в его грудь.

— Лиз, — он предупреждающе хватает её за запястья. — Я же сказал...

— Что? — она смотрит на него сверху вниз, глаза сверкают. — Что я не готова? А ты уверен, что сам готов к тому, как я хочу тебя?

Она двигается бёдрами, чувствуя, как он тяжелеет под ней. Его тело всё говорит “да”, но лицо — другое. Напряжённое. Холодное.

Он резко сажается, сдвигает её с себя, как будто что-то в нём лопнуло. Его голос — не мягкий, не ласковый.

— Ты, блядь, думаешь, я из себя героя строю?

Она отшатывается, растерянная.

— Думаешь, мне не хочется в тебя войти прямо сейчас? До конца, до боли, пока ты не начнёшь рыдать от удовольствия?

Он встаёт, отходит от дивана. В его голосе — злость. Но не к ней. К себе.

— Ты не понимаешь ни хрена. Ты сейчас на кураже, на эмоциях, ты голая, вся горишь — и я, мать твою, вижу, что ты хочешь. Но, Лиз, ты не проститутка. Ты не шлюха с вечеринки. Ты не чья-то мимолётная фантазия. Ты — мой друг. Женщина, которую я уважаю.

Она медленно садится, прижав ноги к груди, молча.

— И если я сейчас тебя трахну, как ты просишь — жёстко, резко, как ты, возможно, привыкла слышать в порно или ждать от других — ты подумаешь, что именно так и надо. Что ты должна просить, упрашивать, быть дерзкой, вызывающей, чтобы заслужить это.

Он подходит к ней, опускается на колени. Его голос теперь — хриплый, сдержанный.

— А я не хочу, чтобы ты думала, будто секс — это награда за то, что ты “удобна”. Ты не обязана быть никем, кроме себя. Я не хочу в тебя сейчас только потому, что не хочу тебя испортить.

Она молчит. Долго. Только слёзы начинают собираться в уголках глаз — не от обиды. От стыда. От неожиданного понимания.

— Я думала, что делаю правильно... — выдыхает она.

— А я думал, что смогу всё это выдержать, — шепчет он, — но ты села на меня, и я чуть не потерял контроль.

Он накрывает её ладони своими, смотрит в глаза.

— Только, прошу, не упрашивай меня отдаться тебе, Лиз. Потому что если я сделаю это — ты подумаешь, что всё было просто. А я не хочу, чтобы ты была “просто”.

Тишина. Только их дыхание. Только жара между ними — не остуженная, но поставленная на паузу.

Он снова садится рядом. Притягивает её. Обнимает.

— Когда ты будешь готова — ты не будешь просить. Ты просто посмотришь на меня. И я всё пойму. Но не сегодня. Не так.

И она замирает в его руках, понимая: он не холоден. Он кипит. Но этот огонь — не разрушает. Он обжигает, чтобы закалить.