глава 16
Ава
Иногда я задумывалась, каково было бы знать своих биологических родителей. Любила бы я их только потому, что у нас общая ДНК? Это автоматическая реакция или такую любовь надо заслужить?
Они когда-нибудь любили меня так, как мне хотелось?
Теперь я знаю ответы на эти вопросы. Спустя девятнадцать лет с момента, как меня бросили родители, боль от тоски переродилась в ненависть к этим двум трусам.
Я помню, как проводила бесконечные часы – даже дни – в одном из семейных детдомов, глядя на счастливые семьи, с пронзительным, берущим за душу смехом игравшие на ярко-желтой детской площадке через улицу. Я не помню, что это был за дом, – я потеряла счет где-то на десятом, – но так и не смогла забыть яркий оттенок желтой краски, которая покрывала чертову площадку.
Каждый ребенок лизал идеально заполненный рожок, пока его качали на колченогих, стареньких качелях, вызывая бурную агонию, которую я мечтала отключить. Я хотела, чтобы все мучительные, разрывающие сердце эмоции исчезли. Я хотела онеметь, стать всего лишь пустой оболочкой. Мне хотелось, чтобы что угодно, кто угодно остановил боль. Но ничего не приходило. Никто не приходил.
Я сидела в своей импровизированной спальне и с тоской смотрела в окно, день за днем, ночь за ночью. Я наслаждалась своим одиночеством и в то же время молилась, чтобы каким-то чудом моя мама осознала, что я важнее, чем ощущение кайфа, а отец внезапно захотел остаться, чтобы заботиться обо мне, зная, что мама не может. Но этот день так и не настал.
Когда миссис Тейлор, мой соцработник, посадила меня за длинный, потрескавшийся обеденный стол в переполненном семейном детдоме и рассказала про Лили и Дерека, я рассмеялась впервые за много месяцев. Я помню, как сказала ей не слишком-то надеяться. Что через пару лет мне исполнится восемнадцать, и тогда я сама смогу заботиться о себе. Но несмотря на все, я начала доверять ей, так что согласилась встретиться с ними. И слава богу.
Лили и Дерек ближе всего к биологическим родителям – к настоящей семье, – о которых я могла бы просить. В ту минуту, когда я вошла в двери их большого дома, меня встретил аромат цветов, арахисового масла и печенья с кусочками шоколада, которое Лили пекла на их профессиональной кухне.
Мне грустно вспоминать, как потрясли и ошарашили меня обычные, уютные запахи. Но после многих лет несвежей одежды и подгоревшей еды мое удивление было вполне понятным.
Сын Лили, Бен, очень серьезно отнесся к обязанностям старшего брата и в первую же секунду встретил меня как младшую сестру. Он защищал меня от всех и всего, пока не уехал учиться в университет за год до меня.
Лили и Дерек предпочитают не затрагивать тему моих биологических родителей, держа ее под замком. Они знают, что для меня это все еще больная тема. Вероятно, поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда Лили позвонила сказать, что прошлым вечером к ним явилась моя биологическая мать.
Я держу телефон возле уха, но слышу только помехи. По жилам струится гнев и баламутит воспоминания, о которых я никогда больше не хотела думать. Насмешки, следы слез и опухшие глаза, которые я прятала каждое утро. Я никогда не могла избавиться от чувства, что от меня отказались.
Я знаю, что Лили говорит, но ее слова заглушаются, как будто моя голова под водой, а она зовет меня.
Закрыв глаза, я поворачиваюсь на бок и утыкаюсь лицом в подушку, прежде чем выдохнуть. Комфорт кровати не дает стенам сомкнуться полностью.
Наконец мягкие слова Лили пробиваются сквозь туман.
– Поговори со мной, детка. Не отталкивай.
– Что она хотела? – шепчу я.
– Твой номер телефона. Она хотела знать, где тебя найти.
В груди становится тесно.
– Ты ничего ей не сказала.
– Да, солнышко. Не сказала. Я не вправе вмешиваться. Она даже не должна была знать, где нас найти. Эти записи должны быть засекречены.
– Я не хочу иметь никаких дел с этой женщиной.
Ребекка – больше не безымянная женщина, чья кровь течет в моих жилах, – всего лишь человек, носивший меня девять месяцев. Она никогда не будет в моих глазах чем-то большим, чем суррогатной матерью.
– И тебе никогда не придется. Я выясню, как она узнала про нас. Я тебе обещаю.
Я киваю, хотя она и не может меня видеть. Может быть, я должна плакать из-за всей этой ситуации, но думаю, что уже выплакала все свои слезы по этой женщине.
– Спасибо, мам.
Она лишь слегка сбивается с дыхания, прежде чем сказать:
– Не за что, любимая. Ты моя девочка, верно?
Я смеюсь и всхлипываю.
– Я твоя девочка.
– А теперь скажи мне, в порядке ли ты, потому что ты знаешь, что я не смогу положить трубку.
В порядке ли я? Я решаю быть честной и с ней, и с собой.
– Не знаю. Полагаю, я больше растеряна. Растеряна и зла. Очень зла. Какое она имеет право просто появиться и спрашивать обо мне после стольких лет? Разве она не знает, что ее не ждут?
– Не знаю, солнышко. Мне правда хотелось бы успокоить тебя.
– Как она выглядит? – вырывается у меня.
Мама молчит, и это молчание тяжелое, тревожное.
– Как ты, – наконец произносит она. – Но далеко не такая красивая.
Я сглатываю ком в горле и рвано вдыхаю.
– Спасибо.
– Я люблю тебя, Ава, и мы оба с тобой.
– В последнее время я много смотрю «Кости», просто к слову! – кричит папа где-то рядом с мамой, его голос еле слышно.
Мои губы приподнимаются в улыбке, и я не сопротивляюсь.
– Он только что намекнул на навыки уничтожения мертвых тел?
– Да, похоже на то, – подтверждает мама с тихим смехом.
– Передай ему спасибо.
Она начинает отвечать, когда в мою дверь стучат. Пять раз.
– О, детка! Открой дверь, пока я не уронил всю нашу еду на пол, – кричит Адам.
В ухе звенит мамин смех, и она говорит:
– Позвони мне, если я буду нужна. Я серьезно, звони в любое время.
Я встаю с кровати и подхожу к двери.
– Позвоню. Я люблю тебя, мам.
– Я тоже тебя люблю. Хорошего вечера.
– Хорошего вечера, – бормочу я и отбиваю звонок.
Адам снова начинает стучать, и я, нахмурившись, распахиваю дверь.
– Ты разозлишь соседей.
Он широко улыбается и поднимает большую коробку пиццы и пакет.
– Оно того стоит. Впусти меня, я умираю с голода.
Я отхожу с дороги и пропускаю его, после чего запираю дверь.
– Откуда ты знал, что я дома? Мог бы написать.
Он ставит все на журнальный столик, плюхается на диван и слишком любопытно смотрит на меня своими теплыми карими глазами.
– Что случилось?
Я не хочу говорить про Ребекку, поэтому избегаю его вопроса, переключив разговор на него.
– Почему ты здесь?
– Кроме того, что принес тебе еду, потому что знаю, что ты собиралась заниматься весь вечер, а в таком настроении ты никогда не заботишься о еде?
Конечно, ему обязательно все время быть таким чертовски заботливым. Из-за этого невозможно оттолкнуть его, когда не хочешь говорить о своих проблемах.
– Черт побери, Адам, – ворчу я, садясь рядом с ним на диван. – Что ты принес?
– Любители мяса. Никаких ананасов для тебя.
Я откидываю крышку с пиццы и еле сдерживаю стон от запаха. В животе урчит, я беру кусок и начинаю есть.
– Спасибо, Адам. Ты так хорошо меня знаешь, – вздыхает он.
Я проглатываю.
– Спасибо, А. А теперь перестань злорадствовать.
Он складывает вместе два ломтика, подносит ко рту и откусывает огромный кусок. Я поднимаю брови и смотрю, как быстро он поглощает пиццу. Заметив, что я наблюдаю, он быстро проглатывает и усмехается.
– У тебя слюни текут.
– Ой, ладно, – фыркаю я. – Как ты умудряешься проглотить еду и не подавиться?
– У меня большой рот, детка.
– И то правда, – соглашаюсь я, устраиваясь на диване поудобнее. Прислоняюсь спиной к подлокотнику, а щекой к спинке дивана.
Адам раздраженно фыркает, устраивает мои ноги у себя на коленях, а сверху опускает свои руки.
– Ты какая-то грустная.
Я вздыхаю.
– Я множество эмоций сейчас испытываю.
– Просвети меня. Ты много раз говорила, что я хороший слушатель.
– Моя родная мать спрашивала обо мне. Она нашла дом Лили и Дерека, – бормочу я.
– Ого. Что?
– Ага. Бардак, да?
Он хмурится.
– Как это вообще возможно? Я думал, что система не выдает эту информацию. Разве это не супернеприятно, что она знает, где тебя искать?
Я рычу:
– Да, Лили пытается разобраться с этим бардаком, учитывая, что удочерение было закрытым и все записи должны быть засекречены. Мои родители не знали, кто она такая, пока она не представилась.
Адам проводит пальцами по моей голени.
– Мне жаль, Ава.
– Я просто не знаю, что с этим делать. Сделать вид, что мне неважно, что она вынюхивает? Или разрешить себе злиться и расстраиваться? Я слишком долго ненавидела ее, чтобы она так запросто появилась.
– Ты можешь делать и то, и другое. Не думаю, что в таких случаях есть правильное или неправильное.
– Это не помогает, – бурчу я.
Адам посмеивается:
– Да, вероятно, не помогает.
Я длинно выдыхаю:
– Я ее ненавижу.
– Я тоже.
– Единственное, что мне рассказывали о ней, это то, что она была наркоманкой, которая не могла заботиться о ребенке. Я ни разу не слышала о том, каким человеком она была или почему не хотела стать чуточку лучше, чтобы сохранить семью.
Адам ничего не говорит, просто притягивает меня к своему боку. Я разрешаю ему обнимать меня, пытаясь не выпустить рыдания, сеющие хаос в моей груди.
– Она не должна иметь такой власти надо мной, – говорю я. Ненависть превращает мой голос во что-то твердое и холодное.
– В твоих чувствах нет ничего неправильного. Человек, который должен был любить тебя, предал тебя самым худшим образом. Кто простил бы такое?
Я знаю, что он прав, но не могу заставить себя произнести это. Как будто, если я приму, что мне разрешается испытывать эти чувства, они станут расти больше и больше, пока я не потеряю способность с ними справиться.
– Поговори со мной о чем-нибудь другом, Адам. Пожалуйста, – умоляю я.
– Хорошо, О. – Он крепче обнимает мои плечи. – Папа все еще пытается заставить меня работать в юридической фирме. В выходные он устраивает шикарный ужин со всеми партнерами и надеется, что, когда я познакомлюсь с ними, на меня снизойдет озарение и я передумаю. Это последняя отчаянная попытка, но мы с тобой оба знаем, что она не сработает.
– Скажи ему отвалить. Ты был бы ужасным юристом.
– О?
– Ты слишком большой шутник. В конце концов тебя выгнали бы из зала суда за неприличную шутку или еще что.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, О. Если бы я только мог убедить в этом папу.
– Я могу попробовать.
Он морщит нос.
– Не хотелось бы подставлять тебя под его глазки-бусинки, когда он попытается разорвать тебя за то, что ты вступилась за его мятежного сына.
– Боже, он отвратителен.
Он целует меня в макушку.
– Самый отвратительный.
– Спасибо, что пришел. Не знаю, как ты это делаешь, но ты всегда рядом, когда нужен.
– Зови это интуицией лучшего друга. Я не хотел бы быть где-то еще.