Глава 22. Хантер
Когда я выхожу из кабинета, на верхних ступенях широкой лестницы, ведущей на первый этаж, меня встречает Стивен. Его темные волосы в беспорядке, будто он неоднократно запускал в них пальцы, ворот белой рубашки под пиджаком широко распахнут, между густыми бровями пролегла тревожная складка.
Внешнее сходство между Каннингами теперь кажется мне поразительным: те же большие тепло-карие глаза с вкраплением золота, тот же мужественный подбородок, широкие брови и четко выраженная ямочка на подбородке. Оба высокие и широкоплечие. Пожалуй, единственное существенное различие – это губы. У Стивена они узкие и твердые, а не пухлые и аппетитные, как у Чейза.
Должно быть, я была слепа, если не заметила этого сходства сразу. Зато теперь я понимаю, где видела мужчину раньше: на фотографиях в интернете, когда впервые гуглила информацию о Чейзе.
– Я думал, что воспитал его значительно лучше, – устало произносит Стивен, и мы одновременно вздрагиваем, когда со стороны кабинета раздается какой-то грохот.
Тыльной стороной ладони вытираю слезы, которые успели скатиться по щекам.
– Простите, мистер Каннинг. Мне жаль, что мы испортили вам праздник, – бесцветным голосом произношу я, не чувствуя слов. Не чувствуя вообще ничего, кроме болезненного жжения в груди.
Стивен извлекает из нагрудного кармана шелковый носовой платок темно-вишневого цвета и протягивает его мне.
– Мне остается лишь надеяться, что парень выдохнется раньше, чем доберется до антикварных часов с кукушкой, которые Эллен привезла из России. Это ее последний подарок мне перед тем, как… – Он на мгновение закрывает глаза и тяжело сглатывает, а затем кивает в сторону лестницы. – Пойдем, я напою тебя чаем или кофе – чем захочешь, а ты расскажешь мне, как давно вы с Чейзом встречаетесь и почему ты сразу не сказала мне об этом.
– А как же ваши гости?
Я выхожу на верхнюю площадку лестницы и смотрю вниз. В зале не осталось никого, кроме двух служанок, которые уже начали убирать со столов.
– Праздник окончен.
– Мне очень жаль, – глухо повторяю я.
– Все в порядке, – отвечает он, спускаясь рядом со мной по лестнице. – Это я должен просить у тебя прощения за поведение своего сына. Засранец не имел права так с тобой разговаривать.
Мне хочется поблагодарить Стивена за его доброту ко мне, но слова не идут. Мозг слишком занят мыслями о Чейзе. Перед глазами все еще стоит его искаженное отвращением лицо. Не яростью, не гневом или обидой, – отвращением. Разве существует чувство хуже?
– Разумеется, я все компенсирую, – продолжает Стивен.
– Мне не нужны ваши деньги, мистер Каннинг, – произношу я тоном, не допускающим возражения. – И чай. И кофе тоже. Я просто хочу домой. Ваш водитель сможет меня отвезти?
Стивен кивает и достает телефон.
– У вас с Чейзом все серьезно? – мягко спрашивает он, водя пальцами по экрану.
Я качаю головой, стараясь проглотить огромный ком, застрявший в горле.
– Не важно. Все кончено.
– Машина уже ждет. – Когда мистер Каннинг снова поднимает на меня глаза, в его взгляде что-то меняется. – Скажи, ты любишь его?
У меня перехватывает дыхание, словно кто-то без предупреждения нанес мне удар в солнечное сплетение.
Я ошеломленно смотрю на Стивена.
ЧТО?!
– Я… Я не знаю.
Губы Каннинга изгибаются в улыбке. Он кладет руку мне на плечо и слегка сжимает его. Я чувствую его молчаливую поддержку и тепло, исходящее от большой, широкой ладони.
Мне снова хочется разрыдаться.
Мужчина, который заплатил деньги за мое общество, спокойно говорит со мной на равных о моих чувствах к его сыну и при этом выражает свою поддержку.
Любой другой бы на его месте давно бы вышвырнул меня из своего королевского дворца с криком: «Держись подальше от моего сына, продажная шлюха!», но Стивен, похоже, не из числа тех чертовых моралистов, которые любят развешивать на людей свои чертовы ярлыки. Чейз ужасно несправедлив к своему отцу. Этот человек кто угодно, но только не убийца.
– Хантер, если вы любите друг друга, то непременно найдете способ, как все исправить.
Внезапно мне становится нечем дышать.
– Простите, мистер Каннинг.
Я ухожу прежде, чем он успевает сказать что-либо еще.
Снаружи меня встречает мерзкий моросящий дождь. В воздухе стоит запах сырого асфальта и напитанной влагой травы. Со стороны океана налетают яростные порывы ветра, треплют пальмовые кроны и кусты живой изгороди, которыми обсажена подъездная дорожка. Зловещее ночное небо висит так низко, что, кажется, еще немного и свалится мне на голову. Погода как нельзя лучше соответствует моему настроению.
Спешу к машине так, будто за мной гонится сам дьявол, пока мелкие острые капли, словно иголки, вонзаются мне в лицо. Подхожу к задней дверце и несколько раз дергаю за ручку – заперто.
Да чтоб тебя!
Распахиваю вторую дверцу и промокшая до нитки сажусь на переднее пассажирское сидение. Называю водителю адрес на случай, если он его забыл, и достаю из сумочки телефон, чтобы проверить сообщения.
Проклятый экран пуст. Ни одного уведомления.
«Ты же не ждала, что он тебе напишет?» – раздается в голове насмешливый голос Люцифера, который тут же переходит в злодейский хохот.
Размытые огни ночного Майами постепенно угасают по мере того, как мы приближаемся к Катлер-Бей. Прислонившись лбом к боковому стеклу, я с безразличием наблюдаю за стремительно проносящейся в окне черной линией лесного пейзажа пригорода. Дождь все еще идет, капли становятся только крупнее и чаще. Ветки деревьев с неприятным скрежетом хлещут по крыше автомобиля. Под шинами шуршит мелкий гравий. Мы проезжаем еще полмили или около того, после чего машина замедляет ход, съезжает к левому краю дороги и останавливается. Но двигатель продолжает работать.
– Почему мы остановились? – севшим от длительного молчания голосом спрашиваю я, вглядываясь в темноту за окнами.
– А ты не понимаешь?
В голове раздается пронзительный сигнал тревоги и загорается аварийная лампочка: «Ты в дерьме!».
Пока мужик шарит по карманам своих брюк, не обращая на меня внимания, я завожу руку под лямку ремня безопасности и незаметно расстегиваю его. Мое сердце начинает стучать в бешеном ритме, пока я пытаюсь предугадать, что сукин сын задумал и какое расстояние мне удастся преодолеть на шестидюймовой шпильке, прежде чем меня схватят.
Тем временем водитель достает из бумажника несколько стодолларовых купюр и швыряет их на приборную панель передо мной.
– Три сотни. Я подрочу, а ты посмотришь. – Он облизывает свои тонкие лягушачьи губы и начинает тереть ширинку брюк. Его пугающе бледные глаза опускаются на мой рот. – Если отсосешь, накину еще пятерку сверху.
Стараясь сохранять внешнее спокойствие, я дергаю за ручку дверцы, чтобы выбраться из машины, но не получается. Гребаная дверь заперта. К горлу подступает тошнота.
Дерьмо.
Дерьмо.
Дерьмо!
Думай. Думай, Хантер. Думай!
Я начинаю дышать чаще. По телу расползается страх. Который моментально перерастает в настоящую панику, когда я осознаю, что на мне нет нижнего белья.
– Выпусти меня немедленно.
– Играешь со мной? – Его ладонь ложится мне на колено, от чего ноги тут же покрываются гусиной кожей. – Или торгуешься? Прошлые девчонки никогда не заламывали цену и всегда уходили довольными.
Под сумасшедший стук пульса в ушах я крепче сжимаю в руке телефон и бью им урода прямо в его гадское лицо.
Потом еще раз.
Еще раз…
Сыпля проклятиями, он закрывает голову руками, защищаясь от ударов, но я останавливаюсь только когда вижу на своей руке кровь – кажется, я разбила ему нос. Или бровь. У козла вся морда в крови. Невозможно понять.
– Ты что, с катушек слетела?! – вопит извращенец.
– Открой ебаную дверь!
– Что ты наделала?! – Он прикасается к своему носу, к губам, затем с ужасом смотрит на выпачканные кровью руки. – Что ты наделала, бешеная сука?
– ДВЕРЬ!!!
– ДА ОНА ОТКРЫТА, МАТЬ ТВОЮ! Никто ее не запирал! Вали на хрен отсюда, сумасшедшая!
Я дергаю за ручку еще раз, и, к моему удивлению, она поддается.
Выскакиваю из машины, сбрасываю босоножки и бегу босиком вперед, по узкой дороге, в направлении света фар и широкого луча моего телефонного фонарика. В лицо хлещет дождь. Ноги вязнут в холодной грязи. Сердце стучит где-то в горле. Шум ветра смешивается с шумом пульсирующей в ушах крови.
Я не знаю, где я.
Тупой навигатор в телефоне постоянно перезагружается. Никак не может определить мое расположение, чтобы выстроить маршрут.
Сколько миль отсюда до моего дома? Две? Три?
Вечность?
В голове мечутся самые чудовищные мысли, но я не позволяю им сбить меня с пути. Я упрямо продолжаю бежать. Вперед, к свету, к теплу. К безопасности. Пока в венах бурлит адреналин, нельзя останавливаться.
Наконец, вдали, словно спасительные маяки, появляются первые горящие окна домов. Я замедляю бег до ходьбы. Затем останавливаюсь и, задыхаясь, падаю на колени.
Час спустя, переступив порог дома, я запираю входную дверь на замок и съезжаю по ней на пол. Я не чувствую ног. Не чувствую вообще ничего. Мне хочется умереть. Или я уже умерла.
В квартире темно. Руби нет дома. Проверяю телефон – никаких уведомлений. Наверное, если бы я сдохла по дороге, упав в какую-нибудь канаву или в открытый люк, то мою пропажу заметили бы лишь на последней стадии разложения тела.
Интересно, Чейз пришел бы со мной проститься?
Наверное, нет.
Стивен непременно прислал бы моей матери цветы и открытку с соболезнованиями. Уверена, это оказались бы красные розы. Он определенно приверженец классики.
С трудом волоча сбитые в кровь ноги, добираюсь до ванной комнаты, выпиваю ибупрофен, чтобы облегчить пульсирующую боль в ступнях, которую до этого притуплял адреналин, и следом глотаю ксанакс[62]. Отдираю от тела мокрое платье, которое, судя по виду, безнадежно испорчено, и швыряю его в корзину с грязным бельем. Руби хватит удар, когда она его увидит. Эта мысль доставляет мне извращенное удовольствие.
Закрыв шкафчик с лекарствами, смотрю на свое отражение в зеркале на его дверке и морщусь от отвращения. Я выгляжу так, будто провела ночь на кладбище, сражаясь с армией зомби, которых закапывала обратно голыми руками. На щеке свежая царапина от ветки, в хвосте и выбившихся из него прядях запутались листья, кожа покрыта пятнами от травы и мелкими камешками гравия. Под покрасневшими глазами черные разводы из-за размазавшейся туши. Отвожу глаза в сторону и до боли закусываю губу. Не хочу видеть себя такой жалкой.
Захожу в душ, сажусь под горячие струи и прижимаю колени к груди, пока вода смывает с меня кровь и грязь, окутывая плотным облаком густого пара. Человеческий организм способен чувствовать лишь один вид боли, и, когда обезболивающие снимают физическую, я снова ныряю в липкие объятия душевной. Тихие слезы быстро переходят в истерику, и я закрываю ладонями лицо, задыхаясь от сотрясающих все тело рыданий.
Оказавшись в своей комнате, ставлю телефон на зарядку, натягиваю платье-футболку и ложусь в кровать. Тело все еще бьет мелкая дрожь. Сжимаю челюсть, чтобы остановить стук зубов, и накрываюсь одеялом с головой.
Не проходит и нескольких минут, как из прихожей доносится звонкий голос Руби. За ним следует мужской смех. Звон бокалов. Звуки поцелуев. Снова смех. И спустя четверть часа за стеной, разделяющей наши спальни, раздаются пошлые стоны.
Я переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в подушку, чтобы заглушить рвущиеся наружу рыдания.