Гамар-Яма, сыщик иудейский (рассказ)

Бенцион Парзен

Гамар-Яма, сыщик иудейский

(отрывок из романа «Неправильные Жены»)

Действие книги первой романа «Неправильные жены» происходит в последние дни существования Нововавилонской империи. Войска персидского царя Куруша (Кира Великого) уже стоят под стенами Бавеля (Вавилона). Близится роковая дана (по грегорианскому календарю – 12 октября 539 г. до н.э.), когда ворота города будут предательски открыты и войска парсим (персов) займут его практически без боя. А пока жизнь в городе идет своим чередом, и клубок интриг вокруг царского дворца запутывается все сильнее...

Гамар-Яма проводил глазами неброско одетого молодого мужчину, которого он так неловко толкнул в воротах трактира Курбата и Хаши. Тот на него даже и не взглянул — еще бы, князь иудейский Зерубавель (Зер-Бабили по-здешнему), важный человек... Ну и хорошо, Гамар-Яма не собирался лишний раз мозолить ему глаза. Зато он ухитрился незаметно ощупать Зер-Бабили, и теперь сыщик Гамар-Яма точно знал, что Зер вооружен. Значит, прав был его начальник, старший следователь Син-иддин — сегодня в трактире что-то затевается. Вовремя он сюда пробрался, ох, вовремя...

Всего лишь год назад юноша по имени Гемарьяу бен-Шилиму из Аль-Яуды прибыл с попутным караваном в Бавель. Ему шел уже шестнадцатый год, он учился в маленькой школе Торы Закону Яава, а также счету, письму и другим наукам с учителем-калди. Старый Шилиму мечтал, что хотя бы кто-то из его сыновей сможет подняться и не вкалывать на арендованной земле, как сейчас, когда всей их семье приходится гнуть спины на хозяина, который живет себе в Ниппуре и в ус не дует! Шилиму хотел, чтобы сыновья стали торговцами. Торговое дело, конечно, хлопотное: постоянные путешествия, опасности в пути, но зато можно достаточно быстро заработать капитал, а потом можно было бы и самому давать ссуды... Поэтому Шилиму вкладывал в образование сыновей, не забывая, впрочем, о корнях своих и о праведности.

Сам Шилиму родился уже в Бавеле, в семье переселенцев. Вместе с отцом и братьями поднимал хозяйство, слушал рассказы отца о жизни в Иудее, как сказки перед сном. Но вот настал день, и в Аль-Яуду появились эмиссары из столицы — важный царский чиновник господин Ханан и учитель Барух. Потом они приезжали еще не раз, вместе и по одному, и в сопровождении других праведных иудеев, оставались в городе на день-другой, собирали вокруг себя мужей Аль-Яуду и проповедовали. Рассказывали удивительное — грозный Яава не оставил свой народ, Книга Закона спасена из огня и доставлена сюда, в землю Бавеля, где Господь собрал лучших своих сынов, и нужно продолжать служить ему, как и раньше...

Потом, между собой, спорили мужи Аль-Яуду, сидели за кувшинами с сикерой порой до рассвета. Шилиму был тогда рядом с отцом, внимал старшим. Говорили каждый свое, но поначалу сходились на одном — никому не хотелось платить новый налог на общину сынов Яава, да еще содержать учителя Закона, которого обещали прислать из Бавеля, и отрывать сыновей от хозяйства для учебы... Все уже пообвыклись в новой жизни, худо-бедно говорили, а некоторые даже и писали по-аккадски, платили проценты по многочисленным кредитам — дела, в патриархальной Иудее невиданные! Тебе дают скот, землю, семена для посева, плуг да лопаты — работай, зарабатывай! Но потом благодетелю верни от прибылей — или серебром, или продукцией. Приедет чиновник, все сочтет и померяет. Грабеж, ясное дело, потому что остается после всех этих подсчетов — с гулькин хер. Но, с другой стороны, ведь свое, заработанное! А без этих кредитов и вовсе ничего не было бы — из дома-то бежали, в чем были. Цидкияу-царь весь Ерушалаим с Храмом профукал, а уж о подданных-то своих и говорить нечего, кто о них, простых крестьянах, думать будет...

А теперь что ж: дела, слава Баалу да Мардуку, на поправку пошли. Оно ведь как: здешнему царю налог заплати, и храмам тоже, и сыновей уже в войско призывать начали — как все, так и мы. Конечно, местные-то, особенно калди, да и изеры тоже, порой нос воротят — понабежали тут всякие из Заречья, дескать. Это, конечно, бывает обидно, но ничего —– скоро и у нас будут дома из обожжённого кирпича, а не мазанки хлипкие!

И тут на тебе — учителя Закона явились. И тоже платить им требуют. Но ведь и говорят складно — дескать, не погибель эта народа избранного, но испытание, и выйти из него нужно с честью, не посрамив памяти предков. Новый, говорят, Завет заключает Яава в эти дни с народом Авраама, и кто встанет рядом с ними, с учителями закона, плечом к плечу, будто сыны Израиля перед горой Синай, когда Моше-Учитель с нее спустился со скрижалями — тому, стало быть, будет дарована жизнь вечная. И чтоб, сказали, и не думали в местные храмы ходить, ложным богам молиться – да не будет у вас другого бога, кроме Яава! Прямо из старого свитка читал эти слова сухорукий Барух, который, говорят, Храм оборонял и выжил чудесным образом. Сам Яава его спас, чтобы доставил он Книгу Закона в Бавель.

И сыновьям имена праведные велено давать — такие, в которых имя Яава есть, потому что никакой Мардук или там Набу наследника не защитят, сколько их не проси и сколько не жертвуй на них — ложные они боги, выдуманные! А Яава — Царь Мира, это всем известно.

И как прикажете простому крестьянину быть? Отвернешься от служения предков — вся жизнь наперекосяк пойдет. А ну, как выкосит черная лихорадка сыновей — кто хозяйство вести будет? Здешний-то бог, Мардук, станет ли заступаться за чужаков? Сидит, небось, на вершине своего зиккурата — это, говорят, в Бавеле башни такие, до небес высотой — что ему пришельцы из Заречья! А тут Яава — Бог отцов и праотцев наших, еще из мицраимского рабства народ спас...

Так, постепенно, и порешили мужи Аль-Яуду, Тель-Авива, да и других городков и поселков, возвращаться к праведной жизни, поддерживать всеми силами общину, платить налог на изучение Торы, и главное — сыновей посылать к учителям народа своего за мудростью предков. Потому что мудрецам да книжникам виднее. Не может же такого быть, что они просто так про Яава басни рассказывают. Раз говорят про Новый Завет — значит, так оно и есть. Опять же, приятно осознавать себя не чужаками какими-нибудь, не пришельцами из Заречья, а — народом избранным. Так что пускай у сынов Бавеля так и будут ихние зиккураты, а у нас — свои дома собрания, и Книга Торы, которую уже начинают потихоньку переписывать, чтобы каждый мог припасть к кладезю мудрости.

***

Сын Шилиму, Гемарьяу, учился хорошо и работал на полях отца старательно, наравне с братьями и нанятыми работниками — хозяйство разрослось и требовало все больше рук — но карьера торговца и ростовщика, о чем мечтал для него отец, а тем более крестьянина, его не прельщала. Он вырос ловким и сильным юношей, и втайне мечтал стать воином — он слушал рассказы односельчан, призванных на службу, и они его не пугали, а завораживали.

А однажды в Аль-Яуду приехали на быстрых конях трое чужаков — одетые просто, без доспехов, но крепкие, с воинской выправкой. Ходили, высматривали, заговаривали с местными, показывая амулет, выкрашенный ярко-синей краской. Отец сказал, что в соседнем городке Хамат со строительства канала сбежали двое рабов, и вот, приехали из самого Бавеля сыщики, охотники за головами, потому что те рабы — собственность храма бога Мардука, Эсагилы...

И с тех пор юноша мечтал стать сыщиком — быть таким же сильным, спокойным, уверенным в себе. Он расспрашивал тех, кто часто бывал в Бавеле, и ему рассказали, что сыщики состоят при дворцовой гвардии и ловят не только беглых рабов, но и бандитов, грабителей и убийц, которых в Городе-на-небе, к сожалению, еще столько, что на ночь приходится разбирать деревянный мост через Перат, связывающий городские кварталы с зажиточными пригородными поселками — для того, чтобы подлый люд не переходил реку и не безобразничал по темному времени. Фактически, сыщики были воинами, просто не носили формы, и оружие их было по большей части — острые глаза, тонкий слух, быстрые ноги, мускулистые ловкие руки, ну или в крайнем случае — кинжал или короткий меч. Служить великому царю в самом Бавеле, видеть каждый тень громаду Этеменанки, иметь возможность познать красивейших дочерей разных народов, которых в Аль-Яуду просто нет — что может быть увлекательнее? Гемарьяу потерял покой и принялся уговаривать отца.

Шилиму повздыхал, но сына в город отпустил — благо, у них был статус свободнорожденных, так что пусть парень себя попробует. В крайнем случае вернется, несолоно хлебавши, трудиться в хозяйстве. Да и кто его возьмет в сыщики — без знакомств, без рекомендаций? Но вслух отец этого не сказал: дал сыну припасов и немного серебра, написал письмо к знакомому израильтянину, у которого, милостью Яава, может быть, парню удастся остановиться на какое-то время.

И вот Гемарьяу стоял перед таможенным чиновником, сидевшем под навесом у ворот Иштар. Чиновник читал табличку, которую протянул ему Гемарьяу — на ней были все его данные, от рождения и до сего дня, и стояла личная печать старосты Аль-Яуду, а юноша в это время, забыв про все и задрав голову, рассматривал небесно-голубые башни ворот с изображенными на них золотистого цвета львами, быками и какими-то невиданными монстрами: голова змеи на длинной шее, тело льва, орлиные когти... К реальности его вернул голос чиновника:

— Эй, парень, не спи в хомуте! Я спрашиваю — с какой целью прибыл в город?

Гемарьяу опустил голову и только сейчас почувствовал, как у него затекла шея.

— Хочу поступить на военную службу, сыщиком! — браво отрапортовал он. Чиновник с веселым изумлением уставился на него.

— Сыщиком? А с чего ты решил, что тебя возьмут на такую службу?

Гемарьяу растерялся и ничего не ответил. Чиновник встал со своего легкого переносного кресла, вышел из тени навеса, остановился перед юношей, рассматривая его.

— Сыщиком, говоришь... — повторил он и вдруг, размахнувшись, отвесил Гемарьяу приличную оплеуху... вернее, хотел отвесить, но неудачно: юноша стремительно перехватил его руку и резко дернул вниз, так, что чиновник потерял равновесие и упал бы, если бы Гемарьяу не отпустил его, отскочив подальше. Он решил, что таможенник сошел с ума, и растерянно оглядывался, будто призывая окружающих на помощь. Вокруг шумела бавельская толпа: толкались очереди к другим чиновникам, тут же начинался рынок, где зычно выкрикивали на разных языках названия товаров и до хрипоты торговались... На Гемарьяу никто не обращал внимания. А чиновник хохотал, хлопая себя по животу:

— Ох, ну и молодец... а что, глядишь — и вправду получится из тебя сыщик!

Он вернулся на свое место, шлепнул перед собой влажную полоску глины.

— Гемарьяу... Запишем тебя как Гамар-Яма, запомнил? Это теперь твое имя на аккадском. Пишется вот так, — и таможенник ловкими движениями палочки, квадратной в сечении, выдавил на влажной блестящей поверхности несколько значков-стрелочек. Гемарьяу не успел рассмотреть их, а уж тем более запомнить, как чиновник смял мягкую табличку, покатал круглеющий комок между ладонями и сноровистыми шлепками снова превратил его в плоское поле для письма, чистое, без единого знака на нем.

— Пойдешь в Южный дворец — вот по этому проспекту прямо, перед вон той башней, самой высокой, повернешь направо... спросишь, там всякий покажет, — объясняя, чиновник быстро выдавливал текст, затем поставил перстнем печать, осторожно взял табличку, протянул Гемарьяу. — Спросишь у стражи господина Син-иддина, старшего следователя, дашь ему табличку, скажешь — от меня. Только погоди немного, дай табличке высохнуть. Ну, удачи тебе, Гамар-Яма, сыщик иудейский...

***

Старший следователь Син-иддин, крепко сбитый мужчина лет тридцати, сидел за столом в своей комнате, на первом этаже одного из зданий Южного дворца, что на проспекте Айбуршабум, в тени башни Этеменанки. В открытую дверь заползали синие сумерки, лампа чадила на столе, отбрасывая дрожащие тени на стены, завешанные одеждой и перевязями с оружием. Старший следователь был один — все сотрудники мотались по заданиям. Последние месяцы Син-иддин не находил себе места: его сверхъестественное чутье, благодаря которому он и стал начальником отдела охотников за головами, свербило внутри, будто болезнь. Он получал информацию из разных источников: от своих ребят, которые не вылезали из городских трущоб и даже в эти тревожные дни продолжали делать свое дело, порой приволакивая в застенок пойманных беглецов; от начальников соседних отделов дворцовой службы безопасности; от армейских офицеров, патрулировавших стены города. И поэтому опытного Син-иддина не могли обмануть шумные празднества и карнавалы, которые городские власти закатывали чуть ли не каждую неделю. И торжественные шествия из храма в храм со статуями богов, свезенных в Бавель чуть ли не со всей страны, не наполняли его сердце должным трепетом и восторгом.

Син-иддин понимал: дело плохо. Дело было не в том, что войско Параса было сильнее — при желании гарнизон Бавеля мог продержаться довольно долго, а возможно, даже и выстоять. Беда была в том, что Бавель не хотел сражаться. Битвы, уже проигранные армии царя Куруша, агитация шпионов внутри города, а главное — настроения элиты во дворце и в храмах, сделали свое дело. Син-иддин знал, что соправитель царя, фактический хозяин города, царский Раб-Хартум — выживший из ума старец, который с трудом вспоминает по утрам, как его зовут. Поэтому вопрос стоял не так: выиграет ли Бавель эту битву? А — когда и как именно он ее проиграет. И у Сина было неприятное чувство, что счет уже пошел на дни. Поэтому с прошедшей Саппату старший следователь не покидал отдела — объяснял свое усердие напряженной обстановкой, гонял своих парней в хвост и в гриву, хотя даже им было понятно, что нет особого смысла ловить бежавших рабов, когда город в осаде. Раздавая задания, Син, на самом деле, делал упор на новости, которые парни должны были добывать, и как только узнают что-то интересное — сразу бегом к начальнику. А сегодня самых важных новостей Син ждал от Гамар-Ямы.

Молодой Гамар-Яма из Аль-Яуду служил в отделе всего лишь год, но уже зарекомендовал себя расторопным и сообразительным сыщиком. Некоторое время назад Син, пользуясь тем, что Гамар-Яма еще не примелькался подлому люду города, отправил его в трактир Курбата и Хаши — посмотреть, как и что. Парень оказался не промах и не просто прикинулся пьянчужкой, чтобы сидеть в зале и слушать разговоры, но умудрился наняться к Хаше в надворные работники, следить за котлами с сикерой. Поэтому, когда на стол Син-иддину лег запрос из Сиппара, по поводу беглого раба семьи Ахи-нури именем Барики-или, старший следователь сунул его Гамар-Яме — больше для проформы, потому что вслед за этой почтой пришли вести, что Сиппар пал, и было понятно, что вряд ли почтенным Ахи-нури теперь понадобятся рабы, да еще и беглые. Но порядок есть порядок. Син тут же забыл про этот запрос, и очень удивился, когда молодой сыщик явился к нему с докладом. Слушая его, Син хмурился и дергал себя за коротко, по-военному, подстриженную бороду.

Гамар-Яма выяснил, что некто по имени Барики-или действительно появился в трактире Курбата и поселился там, спит в углу крыши, днем исчезает куда-то, ходит оборванцем. Но удивительное было в другом. В запросе Барики-или был описан яснее ясного: невысокий, телосложения худого, одна нога немного короче другой — слегка прихрамывает. Син тогда еще подумал — так себе работник, не стоит и усилий по его поискам... Но Гамар-Яма рассказывал про постояльца Курбата совсем другое: роста среднего, широкоплечий, силен на вид, у левого глаза шрам. И никакой хромоты.

Син-иддин задействовал еще один источник — свой, личный, Гамар-Яме о нем было знать не по чину, и выяснил про этого Барики-или еще кое-что. Во-первых, он действительно представлялся тем самым беглецом из Сиппара. А во-вторых, интересовался тем, как попасть во дворец. Ну и еще кое-какими соображениями поделился со старшим следователем его сверхценный источник — и, как всегда, был щедро вознагражден, потому что такие контакты на дороге не валяются.

Син вызвал Гамар-Яму и велел ему смотреть за Барики-или в семь глаз. И не только за ним, но и еще за неким князем иудейским Зер-Бабили (Син покосился на дощечку со своими записями, сделанными по матовой восковой поверхности)... да, Зер-Бабили. Этот, возможно, будет вооружен. И как только Барики-или встретится с этим самым Зером, Гамар-Яме было строго-настрого велено все бросать и бежать сюда, в отдел, в любое время дня и ночи. Син-иддин будет ждать его здесь.

И вот старший следователь сидел один, в темной комнате, и задумчиво смотрел, как в лампе горит напту. Ему очень не нравилось желание подозрительного Барики-или попасть во дворец. И он очень хотел этому помешать, если будет такая возможность. Или, как минимум, узнать новости, какие бы они ни были, одним из первых.

***

К вечеру костры под котлами гаснут, и все работники Курбата и Хаши помогают в зале, где в это время кипит жизнь. Гамар-Яма еще днем приметил Барики-или, который и на себя-то был непохож: раздобыл где-то хорошую одежду, причесал свои патлы — ни дать, ни взять, приличный господин. Потом, в сопровождении ученика, явился иудейский раб-бани Барух, и Гамар-Яма узнал его: учитель не раз приезжал в Аль-Яуду, и Гамар-Яма посещал его уроки.

На одном из них маленький Гемарьяу спросил мудреца из Бавеля: как же так получилось, что Яава, Царь всего Мира, не защитил свой Храм и свой народ от поражения и плена? Учитель и воин Барух сильно рассердился, отвесил Гемарьяу подзатыльник и сказал, что еще великий пророк Габриэль говорил: «Остерегайтесь сомнения!», потому что сомнение в мудрости Всевышнего — тяжкий грех, и то, что кажется поражением, на самом деле есть испытание и подготовка к великому освобождению. Не познав неволи — как сможешь ценить свободу? — так сказал учитель Барух.

Мальчик потер ушибленное место и почтительным поклоном как бы попросил у мудреца прощения, но про себя подумал, что, наверное, Яава — злой бог, потому что его обращение с народом своим было похоже на то, как если бы отец Гемарьяу, Шилиму, отдал бы сына в тяжкое рабство лишь для того, чтобы тот научился ценить свободную и сытую жизнь...

Прислуживая в зале, Гамар-Яма старался держаться поближе к Баруху, окруженному учениками и просителями. Все складывалось так, как и предупреждал Син-иддин: Зер-Бабили сначала переговорил с Барики-или, потом оба подошли к учителю, и Гамар-Яма услышал главное — последнюю фразу, сказанную Барухом: «Я проведу тебя к Раб-Хартуму»... Дорога во дворец для Барики-или была открыта.

На этот случай Гамар-Яма имел четкий приказ старшего следователя: бежать к тому в отдел, сообщить новость. Конечно, он добежит до Южного дворца быстрее, чем Барух и его сопровождающие доедут до покоев Раб-Хартума на повозке с быком, но... Вот, ученик Баруха (Иеошуа, кажется) уже пошел на двор, запрягать. Молодой сыщик вдруг понял, что не хочет оставлять своих подопечных без присмотра. Он уже давно сообразил, что Барики-или никакой не беглый раб, а сейчас и вовсе понял, что затевается что-то нехорошее, тревожное. Эх, и никого из ребят Сина нет в трактире, некого послать с весточкой... Гамар-Яма решил, что все-таки будет лучше, если он проследует за объектом и не будет спускать глаз ни с него, ни с его друга, князя иудейского. Он хотел просто следить за ними — поедут они, скорее всего, по главному проспекту, народу там много и сейчас, несмотря на осаду, так что затеряться будет легко.

Гамар-Яма уже собрался было выйти незаметно из зала и спрятаться где-нибудь за воротами трактира, в наступивших сумерках, а потом сесть процессии «на хвост» (так выражались в отделе Сина), как вдруг его осенило.

Он направился к лавке, на которой полулежал раб-бани Барух, но дорогу ему заступил Зер-Бабили, спросив хмуро:

— Чего надо?

— Уважаемый, позволь мне подойти к учителю Баруху! — быстро заговорил Гамар-Яма на иврите, сложив руки на груди и искательно ловя взгляд Зера. — Меня зовут Гемарьяу из Аль-Яуду, я в Бавеле совсем недавно, а учитель Барух приезжал к нам, и я был на его уроках, а теперь я хочу продолжить обучение у него... я ведь сирота, и...

Зер отодвинулся, давая просителю пройти, буркнул: «Только быстро, учитель спешит»... Гамар-Яма, в точности как до этого Барики-или, опустился на колено перед Барухом и осторожно коснулся края его одежды:

— Учитель, позволь следовать за тобой! Я Гемарьяу из Аль-Яуду, я слушал твои уроки, где ты читал нам в уши речения пророка Ермияу и рассказывал, как ты сам, с оружием в руках, защищал Храм в бою! Я хочу служить Яава, а не здешним ложным богам!

В мутных глазах Баруха зажегся огонек интереса. Конечно, он не помнил этого юношу, но он действительно приезжал в Аль-Яуду, и не единожды. Мужи иудейские с сыновьями, взыскующие праведности, собирались послушать его речения, и так он заложил в Аль-Яуду школу Торы, и в других поселках тоже, а потом оттуда присылали к нему, в Бавель, самых лучших учеников для продолжения учебы и, конечно же, богатые пожертвования... Барух подумал, что вот он, пример того, что его труды не напрасны: этот юноша бескорыстен, он не просит у него чуда или хотя бы совета — он лишь хочет учиться, хочет быть хорошим сыном Иеуды и Израиля. И в этой праведности нового поколения — заслуга его, Баруха.

Иеошуа вернулся — повозка была готова.

— Ешу, этот мальчик пойдет с нами, он будет новым учеником нашей школы...

— Спасибо, учитель! — и Гамар-Яма прижался губами к руке Баруха.

Иеошуа посмотрел на него хмуро, но учителю перечить не стал — кивнул почтительно, помог подняться с лавки, повел к выходу, поддерживая под локоть. С другой стороны, на правах вновь поступившего, Баруха оберегал Гамар-Яма. Молодой сыщик был готов подпрыгивать от восторга: теперь он не только все видел, но и слышал каждое слово, сказанное и Зером, и Барики-или, и Барухом, и даже Иеошуа, хотя тот, по большей части, молчал. Из наблюдателя Гамар-Яма превратился в полноправного участника событий. И как бы они ни развивались дальше этой тревожной ночью — он уже чувствовал себя победителем. Настоящим бавельским сыщиком, охраняющим покой Великого города.

***

Бэл-шар-уцур, Раб-Хартум (Старший над Мудрецами) царя Бавеля, отхлебнул вина, взгляд его прояснился и голос окреп:

— Твое пророчество, Барух, не стоит и пустого мешка из-под ячменя. Разумеется, я умру — мы все умрем, это я тебе гарантирую. Касательно же моего веса — не тебе меня судить, Барух, не тебе и не твоему невидимому богу... А что до царства — это мы еще посмотрим! Пойми, Барух, бог не один! В этом мире много сил — может быть, на самом деле их зовут не Илу, Энлиль, Мардук, Набу или Яава! Может быть! Но они существуют! И сейчас все они здесь, с нами! Вот, смотри — я пью это вино за нашу победу! — и Бэл сделал хороший глоток, а потом протянул руку с кубком к Баруху. — Выпей и ты, Барух, и ты сразу многое поймешь!

Барух едва стоял на ногах, трясясь от возмущения, в горле его застряли многочисленные слова проклятий, которые он хотел призвать на голову этого... этого... И такое же бешенство охватило Зерубавеля — слушая перепалку двух старцев, он понял, о каких предметах говорил учитель. Зер не раз слышал рассказы о погибшем Храме и его сокровищах, и сам Барух рассказывал им, мальчикам, что он видел их здесь, в Бавеле... И когда Зер осознал, какое святотатство совершил этот толстый старый развратник, в голове у него помутилось. Он выхватил меч и с неразборчивым гортанным криком бросился на Бэла. Стремительный выпад — и меч, зажатый в сильной руке юноши, вошел в грудь Раб-Хартума по самую рукоятку. Бэл упал на спину, а меч остался у Зера, и свет факелов блестел на почерневшем от крови лезвии.

Раздался многоголосый женский визг. Голые и одетые заметались по залу. Гамар-Яма выхватил из-за пазухи голубой амулет сыщика и закричал Зеру:

— Царская служба безопасности, отдел ловли беглецов! Стой на месте, брось оружие, ты арестован!

Зер не слышал его. Он стоял, ошарашено глядя на окровавленный меч. Одно дело — тренировки, бой на деревянных мечах с товарищами, даже и разрубить живую овцу на спор... Но проткнуть живого человека... превратить его в мертвеца...

Зеру пришел на помощь Барики-или, который стремительным движением ударил Гамар-Яму кулаком в висок, и тот рухнул на пол.

В зал стремительно вбежала группа военных, в мгновение ока они окружили уже мертвого Бэла и всех, кто был рядом. Барики-или уже стоял около Зера, в каждой руке у него было по кинжалу, он остро и внимательно смотрел на военных, очевидно решая, на кого первого напасть. Командир кинул взгляд на тело соправителя царя и громко провозгласил, указывая на Зера:

— Вот он, настоящий патриот Бавеля! Тот, кто решился избавить город от безумного диктатора! Назови свое имя, юноша, чтобы мы знали, кого славить в завтрашней храмовой молитве!

Зер посмотрел на него невидящим взглядом, опустил голову, медленно пошел прочь, наталкиваясь на военных. Его не задерживали.

***

Гамар-Яма не знал, сколько он провалялся на полу без сознания. Когда он пришел в себя и сел, потирая здоровенную шишку на левой стороне, в зале почти никого не было. На полу виднелась лужа засыхающей крови, какие-то тени метались по углам — из зала убегали последние участники пира и слуги. Гамар-Яма встал, пошатываясь, достал спрятанный за поясом кинжал — на всякий случай, и пошел прочь, надеясь как можно быстрее добраться до Син-иддина. Возможно, старший следователь все еще ждет его в Южном дворце, совсем недалеко от Голубого зала. И, может быть, еще не поздно...

Когда Гамар-Яма вошел в помещение отдела ловли беглецов, Син-иддин стоял у стола, рассматривая какие-то таблички и обрывки старого пергамента. Бегло прочитав текст, он швырял табличку об пол, а пергамент ловко резал ножом на тонкие полоски и бросал в горящий очаг. Пламя разгоралось все ярче — похоже, начальник сжег уже довольно много документов.

— Господин стар... — начал было рапортовать юноша, но Син махнул рукой:

— Не шуми, теперь уже все равно. Сам-то цел?

— Так точно...

— Подойди-ка...

Син быстро оглядел подчиненного с ног до головы, остался доволен.

— Хорошо выглядишь — рвань рванью, можешь не переодеваться.

Гамар-Яма только сейчас заметил, что Син одет в служебные лохмотья, какие ребята надевают, когда нужно прикинуться нищим.

— Господин Син, что случилось?

— А ты не знаешь? Слушай! — и Син поднял вверх палец.

Только тут Гамар-Яма расслышал непрерывный шум, который он поначалу принял за гудение в своей бедной ударенной голове — вдалеке рокотали барабаны, и звук приближался.

— Парсим в городе. В Бавеле нет ни царя, ни соправителя. Армии тоже нет — разбежалась. Наших я, кого мог, предупредил. Вот тебя дождался, теперь можно уходить. Слушай мою команду: иди к печам, спрячься там в землянках, а через пару дней, когда все уляжется — возвращайся в свой Аль-Яуду. И помалкивай, что служил сыщиком, понял?

— Никак нет...

Гамар-Яма был в полной растерянности. Печи, куда посылал его старший следователь, были целым районом в пределах городских стен, где на большом пустыре стояли огромные каменные емкости, в которых день и ночь обжигали кирпич для строительства. Ночью над печами вставало грозное красное свечение, будто бы сами демоны готовили себе ужин, и добрые люди старались не появляться в тех местах по ночному времени. Вокруг печей, в землянках, обитали работяги и просто всякий подлый люд, который был сам страшнее любых демонов. Там, действительно, можно было бы легко спрятаться, но зачем? Разве это не их долг — защищать Бавель от врага?

— Дурень ты, — вздохнул Син, — кого ты собрался защищать? Царь Набу-наид сдался Курушу в Сиппаре. Соправитель убит. Армия открыла врагу ворота Иштар, и парсим идут сюда. Угадай, что они сделают с сыщиком, который охотился на их шпионов все последние месяцы?

— Но, господин Син...

— Смиррно! — вдруг рявкнул Син и в сердцах бросил на пол последнюю табличку, и она разлетелась на кусочки. Гамар-Яма вытянулся в струнку, а Син подошел к нему вплотную, бешено вращая красными от недосыпа глазами:

— Тебя на кол посадят, тут же, во дворе отдела, — заговорил он сдавленным от ярости голосом. — Солдат, которые сложили оружие, они не тронут — наоборот, их же потом и наберут в армию нового Бавеля. Жрецов не тронут тем более — еще и охранять будут, как зеницу ока. Помяни мое слово — они и Набу-наида помилуют, еще и должность ему дадут хорошую, этому старому куску говна... А таких, как мы с тобой, кто служил не за страх, а за совесть... Хорошо еще, что я все списки наших успел уничтожить — всех сыщиков, всех агентов... Семь демонов мне в глотку ! — выругался начальник отдела. — Об отце своем думай, Гамар-Яма, о матери, а не о Бавеле этом сраном... Бавель и без тебя прекрасно обойдется, а вот родители... Короче: делай, как я сказал, а через год, скажем... можешь попробовать вернуться. Может, тебя и снова на службу возьмут — беглецов и при новом царе ловить будет нужно... Сдуло! — снова рявкнул он командирским голосом, и Гамар-Яму вынесло из помещения, будто порывом ветра.

Он бежал по темным переулкам, и только один раз не рассчитал и чуть было не вылетел на проспект Айбуршабум, но вовремя затормозил и спрятался в какой-то нише на самом углу. На проспекте становилось все светлее, и барабаны били уже прямо по ушам — по широкой мостовой шла армия парсим. Здоровенные светлолицые бородатые воины, в медных шлемах или войлочных шапках, над головами колышется лес копий. На желтых щитах — грозные черные орлы распростерли могучие крылья, когти готовы вцепиться любому врагу в глотку. Море факелов, блеск металла, бой барабанов... Гамар-Яма буквально уполз обратно в тихий переулок, побежал в обход. Скоро над плоскими крышами появилось красное свечение печей, и тут он уже не плутал, держал верное направление.

В печах, как обычно, обжигали кирпич-сырец, палили стволы финиковых пальм. Между норами-землянками горели хилые костерки, у огня сидели сгорбленные фигуры. Гамар-Яма присел у одного такого костра, ему никто не удивился. Он выглядел совсем по-здешнему: тощий, грязный, с подбитой мордой, одежда рваная и засаленная. Хмурый полуседой мужик сунул ему черствую лепешку, Гамар-Яма впился в нее зубами — только сейчас он ощутил зверский голод.

— Чего там, в городе? — спросил мужик.

— Взяли город, — буркнул Гамар-Яма сквозь лепешку.

— Ну и хрен с ним, — сказал мужик. — На смену утром пойдешь?

Гамар-Яма кивнул.

— Тогда давай спать, а то вставать уже скоро. У меня как раз лежбище освободилось, напарник вчера копыта откинул. Заместо него будешь...

конец