Карма

Дождь в середине лета — крайне необычное явление для небольшого пригорода Калифорнии. Пригорода, где каждый дом кричит о баснословных суммах своих хозяев; где каждый дом выглядит как архитектура середины 19-го века. Участки с фонтанами; гаражи, с общей вместительностью около пятнадцати машин и всегда — абсолютно всегда — идеальные газоны, ровно подстриженные деревья и любопытно высокие ограждения. Чтобы не видели. Чтобы безопаснее.

Предрассветный густой туман скрывает местность, капли разбиваются о зонты людей, со всех сторон окружающих Гермиону — и этот звук слишком громкий для стоящей вокруг тишины. Замогильной тишины. Все в чёрном, с непроницаемыми лицами, но собранные. Готовые в любой момент всадить пулю в голову, или распороть горло. Кому как повезёт.

Дождь в середине лета — обычное явление, особенно когда теряешь близкого человека. Будто сама природа оплакивает его смерть. Грейнджер стоит у свежей могилы, не чувствуя холода, не замечая, как мокрые пряди волос прилипли к щекам. В кулаке — гильза. Та самая, что забрала жизнь её брата. Её убежища, пристанища, дома. Часть её семьи, что должна была жить в настоящем, а не в глубокой дыре, где должно быть сердце.

— Он был слаб. Ты — нет, — дядя Оливер сжимает её плечо; его перстень с фамильным гербом впивается в кожу, но Гермиона совсем не замечает боли. — Не позорь его память своими слезами.

Она не ответила. Слёз действительно не было. Последние высохли в ту ночь, когда обнаружили его тело: три пули в спину, как будто он убегал. Как будто боялся. Его искривлённое в предсмертных муках лицо отпечаталось на внутренней стороне век. Оно приходит во снах. Оно перекрывает то беззаботное, счастливое, иногда ужасно уставшее, но живое лицо мертвецки бледным. Оно губит воспоминания о нём, о Генри Грейнджер.

«Любимый брат» — высечено под датой смерти на холодной могильной плите.

Гермиона сильнее сжимает кулак с гильзой. В душе пустота с зияющей дырой, но что-то внутри зарождается. Тёмное. Безумное. Злое. Оно течёт по венам, оно заставляет держать спину прямо, смотреть без эмоций. Оно ломает в голове принципы, установки, не позволяет упасть — напротив, наделяет желанием. Целью.

— Братик! Смотри, что я нарисовала! — маленькая Гермиона подбегает к нему, держа в руке рисунок на небольшом листке бумаги: солнце в виде желтого круга, зеленая трава, голубое небо. А в центре двое. Генри и Гермиона, держащиеся за руки. — Ну же, взгляни!

Генри, жутко уставший от изнуряющих тренировок, перехватывает лист, и Гермиона внимательно подмечает, как вмиг теплеет его взгляд, а на губах расцветает трогательная улыбка. Напряженные плечи опускаются, ярко показывая, как тело расслабляется.

— Мелочь, талантом растёшь, — он щёлкает её по носу, кротко посмеиваясь над подобравшейся девочкой. — Не возражаешь, если заберу себе?

Он забрал. Всегда носил в кошельке. И унёс с собой в могилу. Гермиона лично подложила стёртый со временем рисунок во внутренний карман его пиджака. Гермиона лично оставила с ним свои светлые чувства, что нёс в себе детский рисунок.

Она похоронила не только брата. Она похоронила вместе с ним часть своей души.

— Гермиона, — голос дяди отдаёт болью в висках. Ей хочется тишины. — Нам пора.

Верные псы расступились, встали по обе стороны, склоняя головы. Отдают честь, уважение. Гермионе хочется содрать с их лиц маски, что так плотно прижились; увидеть, чувствует ли хоть кто-нибудь из них настоящее сострадание к сыну своего босса? Уголок её губ приподнимается: конечно, нет. В них нет и грамма чего-то светлого. Их растили убийцами. Беспощадными церберами, служащими хозяину. Преданными ему до мозга костей.

Но где же они были в момент трагедии?

Особняк встретил их пустотой и серостью. Удушьем. Это место больше не кажется безопасным, настоящим. Не кажется домом. Оно полно болезненных воспоминаний, оно теперь живёт в прошлом. Застыло во времени, где Гермиона и Генри проводили время вместе. Дразнили друг друга, играли в настольные игры, ссорились, мирились, завтракали и ужинали. Куда бы она ни посмотрела, везде его призрак, следующий за ней: сидит на диване в прихожей, читая газету; поднимается на второй этаж по ступенькам, оглядываясь назад, на неё; стучит в дверь отца, глубоко вдыхая и выдыхая, и после короткого:

— Войдите, — он открывает дверь.

В кабинете отца пахнет крепким виски, табаком и порохом — он, сидя за большим столом, чистит пистолет с сигарой во рту. Дым заполняет помещение, возвращая мыслями к кладбищу. К его могиле.

— Ты не пришёл, — упрёк, сказанный севшим голосом, после стольких дней хранившем молчание.

Джон, наконец, отрывает взгляд и направляет его на дочь. Холодно, отстранённо, как если бы перед ним стояла незнакомка. Гермиона пытается вспомнить, улыбался ли он ей за все восемнадцать лет жизни. Улыбался ли вообще? Не вспоминает.

— Ты выйдешь за Нотта-младшего, — пропускает её слова, делает большую затяжку и стряхивает пепел, продолжая прямо смотреть Гермионе в глаза. — Это даст нам дополнительную защиту.

Дополнительную защиту от представителей порядка, разумеется. У их «семьи» нет кровавого прошлого, чёрного рынка, продажи наркотиков — их семья прикрывает кланы, зарабатывающие грязные деньги. Отец председательствует в Высшем суде, куда с частой периодичностью попадают дела мафии. Случайные опечатки в документах, меняющие приговоры; потерянные доказательства, которые позже всплывают у нужных людей; судьи-марионетки, получившие должности благодаря их протекции. И на верхушке он — Джон Грейнджер, бывший дантист и примерный семьянин.

Мерзко-Забавно.

Руки сами сжались в кулаки. Она проглатывает желчь, что так внезапно поднялась к горлу, наклоняет голову, теперь смотря исподлобья. Разменная монета. Выгодная партия. Прекрасный ход для бизнеса. Чёрного бизнеса, что так противен ей. Чёрного бизнеса, от которого так отчаянно укрывал её Генри, беря все удары на себя, защищая прозрачными стенами от жесткого мира. Чтобы Гермиона не наполнилась тьмой; чтобы её руки не были испачканы кровью и грязью. Чтобы в её душе светило солнце — тот самый жёлтый круг, ослепляющий и согревающий.

— Сначала я закончу университет, как хотел Генри, — она впервые перечит ему. Впервые не боится. Говорит твёрдо, сквозь зубы.

Джон не помешает ей, не встанет на пути.

Раньше её защищал Генри, рядом с которым она чувствовала себя в безопасности. Сейчас защищать её некому.

Она чувствует, как дрожит. От сдерживаемой злости, от ощущения несправедливости, от насквозь мокрой одежды, от ненависти к нему, пока отец медленно прищуривается, уже внимательнее всматриваясь в неё. Анализирует. Кажется, впервые замечает.

— Ты что-то задумала, — не вопросом, утверждением.

Гермиона достаёт из кармана промокшую фотографию: на ней брат. Широко улыбается в кругу своих друзей. Выпускной в Блэквуде — элитный университет, чрезмерно прославленный среди выходцев из богатых семей.

— Я просто исполню его последнюю мечту.

Пауза затянулась, как затягивается табачным дымом отец. Его глаза — два куска льда. Нечитаемые, рассудительные. Только морщинка между бровей является прямым доказательством того, что он принимает решение; того, что он не верит ей. Гермиона же стоит ровно, с поднятой головой и уверенным взглядом. Нельзя, чтобы отец вновь увидел в ней бесхребетную девушку. Молчаливую, робкую, без позиции и мнения. Не говорившую слово «нет», потому что не имеет на это право.

Теперь не имеет.

— Свадьба будет через год сразу после твоего выпуска, — наконец отвечает Джон, уводя взгляд вниз, на разобранный пистолет. — Почти память своего брата. Всё ради семьи.

Дверь захлопывается. Снаружи её ждёт дядя, чтобы проводить до комнаты: акт заботы. Он что-то монотонно говорит, кажется, задаёт вопросы, но Гермиона не слышит, не реагирует. Всё ради семьи.

Глубоко в своих мыслях она уже в который раз вспоминает, как было «до», потому что теперь её жизнь разделена на две части. Сначала Гермиона потеряла мать в возрасте шести лет — несчастный случай, пожар в небольшом, но уютном домике, находящемся в Австралии. Джон и Моника работали дантистами, планировали открыть собственное дело, чтобы дать детям только лучшее. Гермиона помнит каждую сказку, которую рассказывала мать перед сном; её прикосновения, поцелуи в лоб и нежный голос. Моника была олицетворением чистоты, заботы и любви.

А после запах гари, дым, алые языки пламени, нехватка кислорода. И Моника, спасшая своих детей, но сгоревшая дотла. На их глазах.

Боль, раздирающая внутренности на куски, по ощущениям ломающая кости; парализующий страх, что Гермиона проносит сквозь года; Джон, изменившийся до неузнаваемости. Дальше она помнит отрывками: переезд, незнакомые мужчины; Генри, взявший на себя роль заботливого старшего брата; первая пощечина от отца за непослушание. Она стала собственной тенью, наступающей на груды разваленного характера, что так и не успел укрепиться в маленьком теле.

Некогда любящий отец — равнодушный, холодный мужчина. Жестокий и циничный.

Некогда активная, жадная до знаний, любопытная дочь — скованная в собственном кошмаре из страхов, подчиняющаяся оболочка человека.

И только Генри достойно проносил собственную боль. Прятал её за семью печатями, чтобы не видели; чтобы не знали. Он окружал Гермиону светом, теплом и надеждой на лучшее будущее. С ним она не боялась, с ним была настоящей, представляла вымышленный мир без утраты, боли и кошмаров.

И жила в нём. С ним.

Оливер резко останавливается, строго глядит на неё сверху вниз и молчит. Руки сложены на груди — также своего рода психологическое давление. Сколько времени прошло с тех пор, как они вышли из кабинета?

— Запомни, Гермиона, выживают только сильные. Слабые гниют в земле.

Всё ради семьи.

***

Два месяца спустя.

Гермиона кутается в тёмное пальто, идеально подходящее к тому виду, что открылся перед ней — Университет Блэквуд. Высокий, мрачный, подавляющий своей массивностью и готической архитектурой, спрятанный от посторонних на окраине Северной Англии, в окружении соснового леса. Основные корпуса сложены из почерневшего временем камня, будто впитавшего столетия дождей, тайн и смерти. Здесь не про классическую красоту, здесь про древность и старину. Острые, стрельчатые окна прокалывают фасады, как клинки. Многие из них узкие, высокие, с витражами, но стекла не сияют ярко — они приглушенных, глубоких цветов: бордовых, изумрудных, темно-синих, тускло мерцающих изнутри. Словно за ними горят не лампы, а магические огни.

Кое-где видны высеченные из того же камня горгульи, и Гермионе кажется, что это стражники, замершие в вечном наблюдении. Над основными корпусами вздымаются несколько башен, разной высоты и толщины. На одной из них, центральной и самой высокой, уходящей прямиком в серое небо, она замечает астрономические часы с замысловатыми символами вместо цифр.

Позади остались железные ворота, ограждающие огромную территорию Университета; закрывая собой всю атмосферу мрака и ужаса, что исходит от здания. Вечнозеленые деревья, площадь перед которыми вымощена старым, неровным булыжником, проросшим по краям бледноватой травой. Воздух здесь холоднее, чем за пределами площади и пахнет влажным камнем, древней пылью и чем-то острым, электрическим — озоном после грозы. Где-то высоко, на одном из деревьев, Грейнджер отчетливо слышит карканье ворона, и это добавляет к её противоречивым впечатлениям странноватый осадок.

Противоречивые впечатления, действительно, Гермиона.

Это не просто место учебы — это цитадель знаний и силы. Их крепость. Он одновременно пугает и завораживает; обещает ответы на все вопросы, но требует платы; он величественен, но в его тени чувствуешь себя пылью.

Гермиона чувствует мурашки по коже — от холода или от предвкушения встречи с тем, что скрыто за этими чёрными дверьми.

— Мисс Грейнджер? — дверь распахнулась, выпуская наружу строго одетую женщину: классическое чёрное платье-карандаш, а тёмные волосы заколоты в низкий пучок. — Профессор Минерва МакГонагалл, декан женского кампуса, рада знакомству. Пройдемте.

Звук топающих о паркет каблуков был единственным, что отражался от стен пустого коридора. И голос профессора, сухой и безучастный.

— В южном крыле находятся комнаты девушек, северный занят мальчишками, — делилась та, пока Гермиона не упускала ни единой детали как в разговоре с ней, так и в окружающей обстановке. — Библиотека открыта до полуночи, Большой зал находится на первом этаже. Список с расписанием лежит на вашей прикроватной тумбочке...

У Гермионы сложилось ощущение, что она выпала из реальности: настолько Блэквуд волшебно выглядит, настолько здесь остановилось время. Нет, не волшебно — мистически. Словно она попала в сопливый фильм про вампиров-студентов. Только жанр — триллер с элементами жестокости.

— Ваша комната, мисс Грейнджер.

Высокие потолки с потрескавшейся лепниной, тёмно-бордовые стены, большая двуспальная кровать, застеленная плотным пледом с балдахином насыщенно красного цвета... Гермиона морщится от красок, от запаха влаги и пыльного ковра, что лежит на полу. Тоже красный. Прикроватная тумбочка, письменный стол с креслом и настольной лампой, большое зеркало в старинной раме. Справа от входа дверь, ведущая в ванную комнату.

— А дизайнер был в курсе, что кроме красного в этом мире существует целая палитра других цветов? Более...

— Нейтральных, верно, — мягко отвечает профессор, наблюдая, как Гермиона проходит дальше, осматривая обстановку. — Дело в том, что в нашем университете существовало четыре основных клуба: «Алая Грива», «Изумрудный Клан», «Бронзовый Клюв» и «Золотой Улей», но с некоторыми возникающими конфликтами между учащимися данная традиция себя изжила, — с нотками ностальгической печали говорит МакГонагалл. — Если потребуется, в библиотеке находятся учебники, рассказывающие историю Блэквуда.

— Да, спасибо, — Грейнджер подходит к окну, выходящему на внутренний двор. Внизу уже собираются студенты: кто-то присаживается на лавочки с книгой в руках, кто-то курит, оглядываясь по сторонам. — Мне хотелось бы немного отдохнуть после дороги.

— Не буду вам мешать.

Гермиона оборачивается лишь тогда, когда дверь захлопывается. Подходит к чемоданам, открывая один из них. В потайном кармане — пистолет, подарок дяди Оливера на шестнадцатый день рождение; нож брата, как вечное напоминание о желаемом. На столе — краткое досье: «Драко Малфой, 18 лет. Наследник клана Драконов. Подозревается в причастности к убийству...»

Она проводит кончиком пальца по фото. Красивое лицо, острые скулы, холодные глаза и наглая ухмылка. Выходец из аристократической семьи, чья деятельность продолжается ни один десяток лет: банки, ювелирные изделия, аукционы с древнейшими картинами... Огромный список, как и их влияние, власть и статус.

За окном воет ветер, гоняя по небу чёрные тучи. Грейнджер достаёт гильзу, кладёт на стол. На самое видное место, чтобы помнить, зачем она здесь.

— Я нашла тебя.