Xanny

Гермиону трясёт.

Руки неистово дрожат, а пальцы всё никак не могут крепко ухватиться за крышку чёртовой стеклянной баночки и открутить. Сил ни на что остаётся. Её спина болезненно впечатывается в белую крошащуюся стену, затылок ударяется о бетон, и ноги отказываются стоять. Она медленно сползает, отчего поднимается футболка, из-под которой выглядывает тонкая, почти что прозрачная кожа, на которой сильно контрастируют синие вены, и обвивает каждую косточку, каждое ребро, каждый позвонок, что, кажется, вот-вот проколет. Пальцы расслабляются, а по полу катится столь необходимое, название, которой весело блестит в полумраке.
В комнате отличная звукоизоляция, от чего она может спокойно кричать, шуметь, не тревожа общую тишину.

Она неопределенно мычит, водит головой из стороны в сторону, зажмуривает до искр глаза и стискивает челюсть, отчего сводит скулы.

Всё плохо.

Это её антидепрессанты, но, видимо, ей придётся сменить психотерапевта или попросить новый рецепт опять. Снова. Они не помогают. После них ей хуже, а без них — чертовски плохо. Ей надоело чувствовать себя овощем или пациентом психиатрической больницы. Когда эта маленькая белая таблетка попадает ей в рот и проходит через глотку в желудок, начинается обратный отсчет, когда ей захочется одновременно жутко спать, плясать под заряжающую музыку, навзрыд рыдать и с мечтательной улыбкой продумывать план о самоубийстве.

Если умирать, то красиво. Грандиозно и мучительно.

Как же ей надоело это всё дерьмо. Она просила, умоляла себя забыть, перестать думать и начать жить! Как Гарри, Рон, Луна, Невилл и остальные... быть как все, а не прятаться в своём родном мире от всего произошедшего.

Надо просто перешагнуть.

Но у меня не получается!

У них же получилось.

У них щель, когда у меня бескрайняя пропасть. Если я сделаю шаг, то полечу вниз.

Не всегда же лететь вверх.

Объявив о своём желании на неопределённое время уехать, все попросту с состраданием улыбнулись и мило попрощались, обещая друг другу пустые предложения, а когда прошёл месяц, она пожалела, что дала свой адрес. Эти чуть ли не каждодневные письма и бесящие кричалки на её имя: «Гермиона, почему ты уехала? Гермиона, когда ты вернёшься? Гермиона, мы скучаем! Гермиона, ты изменилась!..» Да. Отличное замечание с их стороны.

Как давно вы заметили, что я от каждого шороха дергаюсь, а по ночам с криками прыгаю с кровати, пока горло рвет, рвет, рвет, рвет так, что я падаю в обморок от своих воплей. Никогда. Никогда вы не смотрели на меня с пониманием, а лишь как на ненормальную с никчемной жалостью, как на вашу долбанную ношу!

Она выгоняла всех с порога,  не давала никому зайти и увидеть себя.

«Мне нужно время!» - кричала она.

«Нам нужна ты!» - кричали они.

Очаровательно.

Что там предлагал её лечащий врач?
А, да, приходите на групповую когнитивно-поведенческую терапию... Жалко, что от одной мысли у неё сбивается дыхание и учащенно бьется сердце. Иногда стук становится настолько оглушающим, что она бьется об стену, только бы он исчез. Только бы перестало биться. Только бы вдруг переклинило. Только бы не напоминало, что вот, она ходит по земле, в то время как под землёй зарыты они.

Она сбежала от всех. Сбежала от силуэтов преследующих её. Но они найдут её везде, хоть уезжай на край чертового света. Даже, если существует рай или ад, её покарают, а в наказание, заставят их настигнуть её. А пока она бежит, бежит, трусливо поджимая ноги. Чувствует спиной, как они разочарованно рычат, пытаясь захватить, и распотрошить своими цепкими когтями.

А вообще, социум — не для неё. Он опасен, кровожаден и слишком понятлив. Каждый незнакомец с кем она встречается взглядом на улице хоть мимоходом, смотрит на неё, будто видят насквозь. Видят, что она бесполезная, никчемная и не стоящая траты воздуха девочка. Видят, приглядываются, наблюдают, будто она сейчас, как безумная вытащит из пазухи нож и перережет себе сонную артерию.

Или им.

Это заставляет её прибавлять шаг, капюшон наклонять ниже словно мантию, закрываясь, и смотреть вниз всю дорогу.

Гермиона уже начала принимать себя, как маггла. Свыклась новыми законами и порядками, ужилась с соседскими злобными псинами, для которых она будто побитая кошка, утерялась среди серой толпы, приспособилась жить без магии и не чувствовать на кончиках палец мягкое радостное покалывание. Её можно называть насильно превратившимися сквибом по её добровольному желанию. Её палочка зарыта где-то в той кучке из запыленных книжек и коробок, набитых потрепанными школьными мантиями и всего прочего магического барахла. Единственные отголоски об её волшебном прошлом. От той Гермионы. Она хотела их тоже сжечь, но рука предательски дрогнула. Пусть хотя бы некоторые воспоминания будут приносить ей слабую ухмылку.

Она хладнокровна к реальности. Весь её мир — её боль. Она тонет в ней, мучается, захлебывается до того, что эта чёрная жижа наполняет полностью её легкие и заполняет каждую клетку её тела.

Блевать бесполезно. Ты никогда не избавишься того, что внутри.

Раз судьба играет в кошки и мышки, знай, я больше не вылезу из этой дыры.

Ни-ког-да.

Пусть, хоть сам Дамблдор собственной персоной ко мне придёт, я его обратно на тот свет отправлю за всю эту дружбу с Избранным и рыжей истеричкой.

Интересно, как же резко меняются приоритеты в жизни. Чего она там раньше желала? Свободу слова, свободу действий всему и вся?

Неописуемо.

Неописуемо тупо. Это же какие наивные мозги, набитые сахарной ватой, надо иметь. Сначала хотя бы таким, как себе грязнокровкам помогла, а не домашних эльфов пугала. Теперь даже очки Полумны Лавгуд смотрятся уместнее на перегородке носа, чем её тошнотворно-розовые, которые она носит всю свою жизнь.

Носила.

Жалею, что ни один пожиратель не ухитрился впустить в меня Аваду. Гребаные подонки.

Столько смертей, столько горя, столько скорби, ради чего в конце?
Ради всех этих титулов героев войны, посмертной награды ордена Мерлина и немалого состояния в Грингроттсе — ни к чему ей это. Она не заслуживала всего этого. Да она была больше благодарна, если бы ей стёрли память.

Её нога дернулась, видимо, проверяет, жива ли ещё хозяйка, а то скоро мысли возжелают стать  материальными.

Темно-коричневые глаза медленно прошлись по комнате, то и дело, цепляясь за дверь, на которой стоит около десяти замков, начиная с самых примитивных до замудренных механизмов, проверяя. Это для безопасности. Никогда не знаешь, когда может ждать угроза.

Я, видимо, эту паранойю от Грюма переняла.

От слова совсем ей не желалось, но всё же хотелось спать. Ожидать, что в этот раз ей не приснятся ошмётки чьей-то плоти, душераздирающие крики и остекленевшие глаза - очень... глупо.

Самый верный друг и страшнейший враг — твой мозг. Дай ему только шанс, как он превратит тебя в потенциального суицидника и полнейшего психа.

Вставая, она не чувствует свою задницу. Гермиона лениво плетётся, пересекая гостевую и направляясь в кухню. В холодильнике лишь молоко и протухшие яйца. Полки необжитые, единственное, что находится в шкафчиках – посуда, когда-то подаренная ей дальней теткой на день рождения.

Она облокотилась тазом и вцепилась в стол, делая глубокий вздох.

Родители.

Нет, нет, нет, нет, нет. Нет. Она не будет об этом думать. Не будет. Не хватало, чтобы она схватила ещё одну паническую атаку.

Помнишь, что говорил делать человек в белом халате?

Да-да, точно.

Одним движением она схватила стакан и налила себе в воду. Судорожные глотки. По её шее потекли капли, проходя через ямку между ключицами, за футболку. От быстрого и большого глотка, вода попала в трахею и Гермиона закашлялась. Горло никак не хотело успокаиваться, а хрипы никак не унимались. Она несколько раз ударила себя по грудной клетки и упала на колени, рвано дыша, чувствуя лбом холодный пол, пока с кончика носа падали слезы.