На языке песка

22 июля 1999

12:35

— Гвен, подготовь Грейнджер. Тёмный Лорд будет тут в ближайший час.

— Есть какая-то особая причина?

— Да, — Малфой поднял взгляд, наконец посмотрев на них, и на его лице проскользнула ухмылка. — Вы.

Гермиона подумала о том, что это даже не было удивлением. Если Воландеморд хотел обговорить с Драко какие-то особые темы или поручить ему что-то, то он всегда делал это с ним наедине.

Она не знала, почему Гвен всё ещё постоянно уточняла.

— Опять? — она заметила хмурое, практически вмиг изменившееся лицо сестры, но продолжала молча стоять рядом.

— Есть какие-то проблемы?

С этими словами Малфой развернулся и ушёл.

Гермиона продолжила стоять на одном месте и не смогла отвести взгляд от его силуэта до тех пор, пока он не скрылся за деревьями.

Её начинало раздражать нахождение здесь, среди шумных волн и вечного ветра, и если в первые дни переезда к морю это было чем-то новым и относительно успокаивающим, то теперь она не видела в этом ничего, кроме того, что её злило и раздражало.

Она часто задавалась вопросами конкретно того, были ли они тут надолго. В любом случае, никогда не задавала эти вопросы сестре или уж тем более Малфою — это явно было бы чем-то из того, что Гвен всегда называла «лишним».

Они жили тут.

Втроём.

Точнее, эти двое. В виде желаемой всеми, в особенности Реддлом, пары; в виде двух людей с разных берегов, сошедшихся друг с другом; в виде обозначения добра или зла, хотя скорее второго, победившего в дуэли — всё это, но скорее в виде двух людей и одного лишнего прицепа.

— Гермиона, посмотри на меня, — Гвен улыбнулась, потянув её к себе за плечи, на её лице снова появилось это мерзкое выражение сочувствия. — Ты же понимаешь, что можно и нельзя, правда? Я думаю, что мне не к чему тебя подготавливать. Гермиона, без этого никак.

— Всё хорошо.

— Он просто проверит наше ему повиновение, — в её голосе звучала проверка.

— Разве с ним может быть что-то не так?

14:15

— Мой Лорд, — Малфой поклонился, но лишь головой, как делал всегда только он.

Гвен, которую он до этого держал за талию, отступила на шаг назад и сделала поклон гораздо ниже и дольше. За ней, буквально спустя секунд десять, это сделала Гермиона.

Она надеялась, что как и в прошлый, единственный для неё раз, будет стоять дальше от этих двоих и не привлекать к себе особого внимания. В этот раз, видимо, её присутствие было обязательным аспектом.

— Мне интересно сколько ещё времени вы решите проводить здесь, Драко, — тон Реддла был издевательским, нетерпеливым, — Вы не появляетесь на публике и на полтора месяца исчезли из общественной жизни. Люди хотят видеть вождя, благодаря которому тёмная армия получила победу, — его взгляд резко перешёл на Гвен. — И его даму, конечно.

Она быстро спрятала дрожащие руки за спину, но почти сразу пожалела, потому что взгляд Реддла резко встретился с её взглядом.

— Я почти договорился с вождями этого народа. К тому же, вы обещали мне отпуск, поэтому я подумал, что имею право на время ожидания их ответа остаться максимально близко к ним и отдохнуть.

Воландеморд всё ещё смотрел на неё. Она смотрела себе на ноги, но могла бы поклясться, что продолжала чувствовать его взгляд на всём своём окаменевшем теле.

— Что с девчонкой Грейнджер? — вдруг спросил он.

— Молчит. Почти всегда, — тон Малфоя был выработанным и грубым. — Она как тень рядом с нами.

Шум волн далеко, с внешней стороны дома.

Раз, два, три.

— Ничего подозрительного или выделяющегося?

— Нет, Мой Лорд. Всё та же покорность.

— Прекрасно. Я думал в последнее время о том, было ли это хорошей идеей — позволить подружке Поттера находиться рядом с сестрой в относительной безопасности и спокойствии, но теперь я всё больше уверен, что они обе в хороших руках, — Реддл хмыкнул, скорее даже быстро посмеялся над сказанным, и Гермиона подумала, что это неестественное ощущение холода рядом с ним могло бы её заморозить. — На удивление у меня нет к тебе претензий, Драко. Помимо того, что к концу следующего месяца вы должны будете снова вернуться в город.

— Какое-то собрание?

Она облегченно выдохнула из-за того, что тема наконец-то больше не касалась её личности — так, будто её и впрямь не было рядом, а затем чуть подняла подбородок и из-под ресниц посмотрела на стоявших Малфоя и Реддла.

Сестра стояла рядом, слева, они обе молчали и обе делали вид, будто не слышали и не видели их, хотя конечно же это было глупо. Воландеморд чувствовал их страх. Несмотря на то, что, как казалось Гермионе, настоящий ужас испытывала только она.

Она закусила нижнюю губу, в мыслях о том, что смотреть на Реддла было бы ошибкой. Поэтому Грейнджер смотрела только на Малфоя.

— Помимо смерти Гарри Поттера в поза-прошлом месяце год назад, само собой, — размеренно добавил Драко, и тогда-то её коленки снова задрожали.

Это же не было проблемой.

Эта тема давно должна была перестать быть для неё проблемой.

— Ты как и всегда радуешь, Драко, — боковым зрением Гермиона заметила лёгкую улыбку на лице Воландеморда. — Празднование не состоялось. Как ты помнишь, я был не в стране. Поэтому оно переносится на следующий месяц.

— Конечно. Мы будем там.

— Я подумал, что подружке Поттера также следовало бы найти пару. Начиная со следующего месяца её сопровождение будет в лице Кормака Маклаггена.

18:05



Она шла по берегу моря, разбрасывая клочки от туники по всему песку за собой.

Гермионе хотелось кричать.

Выбрав подходящее место, она присела на него и почти сразу начала лепить из песка начало подходящей фигуры. Её пальцы всё ещё часто и резко дрожали — последствия первых пыток Воландеморда почти год назад, но это никогда не было для неё проблемой в единственном деле, способном ей как-либо помочь.

Делая из песка фигуры или лица, ей всегда становилось легче. Спокойнее. Мир не казался обрушенным, окружённым тьмой и пустотой, воздух не был тяжёлым и грязным, а ощущение собственной беспомощности и ненависти притуплялось на следующие пару часов. Иногда.

Поэтому сейчас она сидела тут. Поэтому она лепила этот цветок, не тратила времени на нервные срывы или слёзы, не кричала и не жаловалась сестре.

— Что ты тут делаешь?

Она резко развернулась, встретившись взглядом с Малфоем, сидевшим на песке прямо за огромным булыжником сзади.

Он сидел тут все десять минут, пока она разглаживала песок?

— Тебе нельзя уходить от дома на расстояние плохой видимости, Грейнджер, — его голос звучал устало.

— Ты же видишь меня.

Она отвернулась, продолжив разглаживать песок и строить из него то, что могло успокоить, а Малфой никак не отреагировал и, кажется, продолжил сидеть за ней.

Гермиона не знала, сколько времени прошло потом. Она продолжала лепить цветок, постоянно убирая летающие повсюду волосы, иногда переводила взгляд на море и просто смотрела на него, но не позволяла себе развернуться или качнуть головой чтобы увидеть, был ли Малфой всё ещё сзади.

Когда она закончила, то ещё минут десять смотрела на то, что слепила.

Тогда Грейнджер встала и оглянулась — их взгляды с Малфоем встретились сразу.

— Почему ты утром спас меня? — не смогла сдержаться.

— Я не спасал.

— Меня не отдадут Маклаггену.

Возможно, это было глупо.

— Я сказал то, что правда думаю, — Драко наконец встал с места, перепрыгивая булыжник и за пару секунд подходя ближе к ней. Он остановился рядом, с другой стороны её творения из песка, но смотрел именно на неё. — Ты то, что подпитывает Гвен быть на нашей стороне. Пока ты в порядке, она с нами, а это изначально была цель Тёмного Лорда. Она под контролем. Ты под контролем. Вмешательство других лиц приведёт тебя к ещё большему психическому расстройству и тем самым нанесёт вред не только твоей сестре, но и нам.

— Это всё не так, — она помахала головой, переступая цветок и подходя к морю.

Холодная вода намочила пальцы, отчего Гермиона вздрогнула, но продолжила смотреть вдаль, к закату. Всё внутри кричало ей молчать.

— Ты имеешь власть над каждым. Если меня отдадут, вы нашли бы способ всё равно контролировать Гвен.

— Нет, — его голос стал ближе. — Нет, это не так.

Малфой встал рядом и тоже посмотрел на море.

Она чувствовала холод из-за того, что была в одном топе, но это было меньшее из всего, что её волновало.

— Почему викария? — спросил он.

Гермиона сильно прикусила язык, заставляя себя молчать.

Она не могла проговориться.

Просто цветок.

Просто викария. Ничего более.

— Я пойду, — тихо проговорила она, разворачиваясь, но его рука вовремя схватила её за кисть.

Грейнджер вздрогнула, зажавшись, а потом замерла и посмотрела на Малфоя.

— Я очень устал, — вдруг сказал Драко. Его взгляд был прикован к её глазам. Он не смотрел никуда, кроме неё.

Она продолжала молчать.

Чего он от неё хотел?

Они никак не контактировали за все одиннадцать месяцев, пока они с Гвен находились под его контролем. Малфой переговаривался только с сестрой — с той, с которой ему было поручено переговариваться, налаживать контакт и сближаться, просто потому что так было проще контролировать.

Он ни разу не проявлял к ней признаков чего-то человечного. Он никогда не хватал её вот так за кисть без причины — их встречи были минимально сокращены, их контакт тем более.

Это могли быть вопросы конкретно того, где Гвен. Вопросы конкретно того, что с Гвен. Иногда, очень редко что-то по-типу констатации факта — переезд, новая комната, границы дозволенного, наказания.

Когда она смотрела на него, Драко никогда не смотрел в ответ.

Это были отчаянные, опустошённые взгляды, всегда и везде. Неконтролируемые взгляды. Взгляды страха, когда кто-то сообщил, что новая повстанческая армия решила сделать своей целью жизнь Драко Малфоя. Взгляды притворного безразличия, когда Малфою с Гвен снова приходилось играть на публику. Взгляды сочувствия, когда ей удавалось что-либо подслушивать и узнавать о том, что оба его родителя мертвы.

Это всегда было что-то неконтролируемое.

— Сегодня двадцать второе июля, — всё ещё продолжая держать её за запястье, произнёс Малфой, и Гермиона сразу заметила его напрягающуюся челюсть. Он помолчал около пяти секунд прежде чем добавить: — Год со смерти ваших родителей.

Но она и так знала.

Грейнджер поджала губы, продолжая молчать. Ей нельзя было разговаривать. Лишние слова всегда приводили к последствиями или, как правило, к наказаниям.

— Мне жаль, — добавил Драко.

И, наверное, это было самое неожиданное из того, что она могла от него услышать. Поэтому:

— Мне тоже, — быстро сказала Гермиона. — Твоих.

Он кивнул, смотря на неё. Она добавила:

— Нарцисса пыталась. Я знаю.

Море перестало казаться холодным и пальцы привыкли к прохладной воде, в которой намокали их ноги. Его пальцы, державшие её, медленно начали разжиматься. Гермиона надеялась, что он её просто отпустит, потому что что-то другое было бы ошибкой.

Слишком не те времена.

Ей казалось, что это странные причуды её сознания, отравленного галлюцинациями, потому то, что Малфой отпустил её и сам стал приближаться, явно не было чем-то реальным.

Она замерла на том же месте, взглядом метаясь по его глазам.

Зачем он это делает?

Драко нагнулся к ней так близко, что его нос касался кончика её, а потом склонил голову чуть вбок и прижался своей щекой к её скуле. Его глаза закрылись, а брови нахмурились, он также как и она поджал свои губы и повёл головой чуть больше. Его щетина царапала её кожу, но она не могла придумать ничего более приятного в этом мире.

Она чувствовала, как учащалось её дыхание. Она чувствовала, как оно заканчивалось.

Он поднял ладонь и слегка отстранился, поглаживая её щёку пальцами, его глаза снова и снова смотрели в её, и он приближался. Ветер дул сильнее, из-за чего волосы Грейнджер всё чаще прилетали в его лицо, но Драко просто не обращал внимания и продолжал молча смотреть на неё.

Ей в глаза.

Он был таким взрослым. Она наблюдала за ним постоянно, но никогда настолько близко. И теперь Гермиона видела, каким взрослым оказался Малфой. Это было заметно по его взгляду — по тому, как он смотрел, по тому, как смотрели его глаза, совершенно уставшие и поникшие. Эта война изнурила его. Вот то, что она всегда пыталась узнать, но не до конца была уверена.

Всё-таки изнурила. И его тоже.

Когда осталось почти ничего, и Гермиона вздохнула, почувствовав касание его лба к своему, он глубоко выдохнул и снова закрыл глаза. На его лбу появилась венка, будто он злился или напрягался, а его лицо приняло хмурый вид.

— Я не смогу… — одними лишь губами прошептал он. — Я не смогу ещё и с этим.

Его дыхание чувствовалось на её коже. Это был максимум всех пережитых эмоций за последний год — эта мысль поразила её, отчего Гермиона вздрогнула, пытаясь прийти в себя. Его контакт был самым реальным из всего, что происходило с ней. Его касания были самыми неожиданными, но настоящими. Тем, что она правда не боялась чувствовать. Впервые.

Поэтому она хотела чувствовать.

Ей хотелось вспомнить, каково это. Это желание обжигало кожу изнутри, так ужасающе сильно, что эту боль легко можно было сравнить с настоящими ожогами.

Через несколько секунд он отстранился, не отводя от неё глаз ещё около пары секунд для того, чтобы позволить себе собраться, а потом мотнул головой и почти бегом пошёл по берегу в сторону дома.

Она дождалась, пока его силуэт исчезнет, чтобы снова не наблюдать за ним весь путь, а потом стёрла с песка цветок и пошла в ту же сторону.

2 августа 1999

Это был сон, наполненный старыми воспоминаниями — она, кажется, слышала, как громко кричала в реальности, но всё равно не могла оттуда вырваться.

Оглушительный крик, чьи-то голоса, вспышки заклятий и одна, самая яркая, пока Гарри перед её глазами не упал на землю. Почти что ей под ноги.

Собственный крик, смех Пожирателя Смерти и грохот падающих камней замка, пока куча таких не накрывает Рона всего за одно мгновение и его тело не превращается в ничто.

Крик Джинни, её попытки помочь и странный звук, после которого тело Джорджа падает разрезанным на две части снова им под ноги.

Её плач и разрывающиеся связки, когда Джинни перерезают горло и кидают её кровавое тело — куда?

Это было похоже на страшный ночной кошмар, в котором главный злодей хотел сломать её и лишить всего, что потребляло её надеждой. Это на самом деле было кошмаром, и поэтому Гермиона кричала, пока её связки снова не превращались в ничто.

Она знала, кто станет следующим.

Это всегда была она. После них в её кошмарах всегда была она.

Но в этот раз образ сестры поменялся на образ того, кто никогда не должен был появляться в её снах в этом виде — только не так, только не тем, кого она видела. Гермиона зажмурилась и закричала, не представляя, как теперь должна была справляться и с этим.

— Гермиона, чёрт возьми, да посмотри ты на меня!

Грейнджер распахнула глаза, резко поднимаясь и пытаясь струсить с себя всю грязь, прилипшую к коже после всего, что она сделала.

Не сделала.

— Гвен, — охрипшим голосом всхлипнула она, осматриваясь по сторонам и продолжая чувствовать слёзы на своём лице. — Мерлин, Гвен…

Сестра обняла её. Так было всегда, когда она будила Гермиону после кошмаров — это было сразу по плану, и это начинало ужасно злить.

— Всё хорошо. Это скоро пройдёт.

Это не пройдёт.

Это не проходило. Это никогда не пройдёт.

— Я так больше не могу, — её лицо было прижато к груди Гвен, но Гермиона знала, что она всё равно поняла каждое её слово.

— Я знаю, детка, знаю. Совсем скоро это пройдёт.

Нет.

— Да, — она замахала головой, отстранившись от сестры, и заставила себя сморгнуть и быстро вытереть слёзы. — Да, конечно.

— Я обещаю, — Гвен осмотрелась, вмиг приблизившись к ней, и её пальцы сжали голову Гермионы, отчаянно прижимая к себе. — Малфой поплатится, я клянусь тебе. Они все поплатятся.

8 августа 1999

— Гермиона, чуть быстрее, ладно? Я попробую уложить его на диван, — Гвен нервно вздохнула и обошла стол, неуверенно останавливаясь у кресла, на которое Малфой упал сразу после аппарации, — Да быстрее же! — добавила она, заметив её ступор.

Но Гермиона стояла. И не могла контролировать ноги, припавшие к земле.

Драко выглядел ужасно. У него был ожог на голом плече — первое, что бросалось в глаза, а также ужасный порез на шее, почти там, где была артерия. Он был бледным, выглядел безжизненным и умирающим, хотя она была почти уверена в том, что его травмы не были большой угрозой для жизни.

Тем не менее, она чувствовала, как что-то сжимается внутри, а всё увиденное отдаётся колкой болью в ногах. Ей было физически больно смотреть на него. На такого Малфоя.

Когда она очнулась, то уже бежала по направлению к подвалу, где обычно хранилось всё для таких случаев. Её пальцы подрагивали, и она далеко не сразу смогла найти и взять всё нужное из того, что ей перечислили. Когда она схватила это, то уронила пару раз по пути, постоянно обо что-то спотыкаясь или падая от дрожи в коленях.

Гвен достаточно долго лечила его. Гермиона предпочитала не смотреть, поэтому облокотилась плечом о шкаф неподалёку и смотрела в окно, считая волны. Их ударило немереное количество раз перед тем как её сестра встала с пола и наконец отошла от дивана.

— Всё… — лишь успела начать Гермиона.

— Нормально. У него останутся шрамы. Не то, что должно нас волновать. Его жизни ничего не угрожает, — Гвен встала рядом, сначала каким-то внимательным взглядом осматривая её, и только потом развернулась и тоже посмотрела на него. — Спокойной ночи.

Она снова взглянула на Гермиону перед тем как уйти. Её взгляд о чём-то говорил, но у Грейнджер не было ни сил, ни желания наблюдать за сестрой. Как только двери за ней закрылись, она сразу подошла к дивану.

Он спал. Она впервые видела его спящим. Таким спокойным. Таким безопасным. Но, тем не менее, всё равно хмурым, потому что даже во сне брови и губы Драко дёргались. Он вертел головой, как, скорее всего, во время кошмара, и эта картина заворожила её.

Гермиона встала на колени перед диваном, поджимая их под себя и садясь на пол. Она чувствовала, как её сердце рвётся наружу, когда поднимала руку и с тяжёлым выдохом касалась его лба, в надежде не почувствовать жар.

Он был мокрый. Грязный. Она быстро сходила за тряпкой и намочила её, вытирая всё лицо Драко, шею и грудь, о чём очевидно не заботилась Гвен. Как и о его шрамах.

Именно поэтому она так крепко сжимала в кулаке то зелье. Оно было новым, производство какого-то хорошего целителя, к которому Малфой иногда обращался. Она слышала о том, что благодаря втиранию этого материала в кожу раны заживают безболезненно и почти не оставляют шрамов. Для этого требовалось долгое количество времени уделить на втирание.

У неё ушло больше часа. Может, два. Она надеялась, что Драко не проснётся, и его глаза действительно продолжали оставаться закрытыми. Его дыхание было размеренным. Спустя полчаса Драко перестал хмуриться и больше не дёргался. Спустя час его лицо даже приняло спокойный вид.

Ей хотелось закричать от скрежета, что она ощущала всё это время, но Гермиона лишь поджала губы и аккуратно облокотила голову о диван, всего в нескольких сантиметрах от его головы.

Она думала. Много, очень много думала, но не знала, о чём именно. В темноте комнаты она больше его не видела, но слышала его дыхание у своего уха на фоне ударов волн за окном. Постепенно дрожь в её теле угасала и Грейнджер наконец могла ровно дышать. Наверное, она давно должна была запереться в своей комнате, как это сделала Гвен, и больше не переживать.

Но тут был он.

Спал. В жаре. И она не могла уйти.

Ей показалось, что она даже заснула, продолжая вслушиваться в ритмичное дыхание Драко, но в какой-то момент что-то коснулось её мизинца. Она вздрогнула, но не встала. Спустя ещё пару секунд это повторилось снова, но теперь Гермиона понимала, что их ладони лежат совсем рядом, а его мизинец касается её.

Ненадолго замерев, она уже почти убрала ладонь к себе, но его ладонь легла поверх, аккуратно поглаживая большим пальцем её кисть, и Гермиона сдалась. Ей казалось, что это странно — делать такое во сне, но убрать руку и уйти она не осмелилась. Спустя ещё минуту, когда его палец погладил каждый сантиметр её левой ладони, Малфой зашевелился. И она поняла, что он привстал.

— Мы дома? — спросил он. Его голос был хриплым.

Она не знала, что ей следовало ответить.

Не то чтобы Гермиона называла это место домом. Их домом. Ведь вряд-ли это было так. Но он спрашивал. И она молчала.

— Гермиона? — ещё раз спросил Драко. Из-за своего имени на его губах она вздрогнула, убирая руку.

— Ты в доме у моря, Малфой, — наконец ответила она.

— Я и спрашивал об этом.

— Я не знаю, что на самом деле является твоим домом.

В ответ он молчал. Какое-то время.

— Что ты тут делаешь? — в конце концов спросил он.

И она была рада, что в комнате было темно. Ей не хотелось, чтобы он видел её сейчас. С этим выражением лица.

— Я ухожу.

Но он тут же схватил её за руку, как тогда, у моря. В этот раз Гермиона не попыталась вырваться, несмотря на слабость Драко держал крепко. Молчал. И дышал — громко.

— Прошу, — прошептала она, сглатывая. — Прошу, отпусти.

— Грейнджер…

— Драко, — чуть громче, но тут же перебила она, положив вторую ладонь на ту, что держала её. — Ты же сказал, что не нужно. Я не… не должна была. Отдыхай.

— Я хочу узнать, каково тебе. Узнать всё. Расскажи мне. Поговори со мной. Попробуй, Грейнджер, — Драко потянул её на себя, заставляя приблизиться, и его дыхание чётко ощущалось на её лице. Она вздрогнула — снова, когда он продолжил: — Я хочу поцеловать твои губы и понять, оно ли это. Мне нужно это. Я хочу понять. Позволь мне узнать это для нас обоих.

Она молчала, кусая губу, гадая, на каком расстоянии были их лица и сколько бы понадобилось секунд, чтобы чуть поддаться и почувствовать его губы. Узнать. Позволить ему понять это — ему и себе.

Но волны продолжались биться. Как и её сердце. И её боль, прямо по венам вместо крови.

— Я не хочу, — тихо, едва слышно пошептала она в ответ, всхлипывая. И повторила, чтобы убедить его в том, в чём лгала и себе же: — Но я не хочу.

Его пальцы больше не держали её. Он отпустил её руку ровно в тот же момент.

Она боялась, что навсегда.

Но знала, что так будет правильно.

12 августа 1999

Это были какие-то гости из Германии, относящиеся к нынешнему делу Малфоя или имеющие полномочия для того, чтобы этому помочь.

— Тюрьмы с пленными взорваны, половина из них убежали. Вот что бывает, когда врагов не убивают вместо того, чтобы брать в плен.

— Я думаю, что это не так, в конце концов убиты все, представляющие угрозу. Даже магглы подчиняются нам.

— Очевидно, что не все, если восстания всё ещё существуют, Майкл.

Драко смотрел на неё, когда они заходили в комнату. Она знала, что должна была уйти, но просто не успела — мужчина около пятидесяти лет сразу обратил на неё внимания и им обоим пришлось тут же пойти в её сторону.

— А это, должно быть… — проговорил мужчина, улыбаясь и переводя взгляд на Драко. — Гвен. Вы просто потрясающая пара. Иногда по взгляду мужчины видно его отношение к женщине. Я считаю, что не всегда главное прошлое, ведь мисс Грейнджер выбрала правильный путь и, очевидно…

— Эта грязнокровка её сестра, Уейсон, — перебил второй. — Мне стыдно, что ты не знаешь этого.

— Господа, я сейчас же выпровожу грязнокровку на улицу и вернусь к вам с продолжением нашего разговора.

Он смотрел на неё так, будто она не делала ничего ужаснее и раздражительнее, чем то, что только что произошло.

18 августа 1999

Несколько дней подряд её температура не опускалась ниже температуры при лихорадке. Ей не нужно было мерить её, потому что Гермиона буквально ощущала это в себе и на своей коже также.

Она знала, что это из-за того, что сны участились. Так бывало каждые пару месяцев, особенно после долгих мыслей о прошлом или подсчётов того, сколько месяцев прошло после смерти Гарри или Рона.

Сейчас это был год, три месяца и шестнадцать дней со смерти Гарри, пятнадцать со смерти Рона, на неделю меньше со смерти Джорджа и ровно год и три месяца с того дня, как Джинни Уизли — кажется, единственная близкая подруга в её жизни, погибла одной из последних на её глазах.

Она лежала на песке. Это была тёмная ночь — одна из тех, в которые Грейнджер предпочитала бодрствовать, потому что любой сон всё равно означал кошмары и страх. Проще было не спать. Ночь, две, три, а, может быть, даже неделю, пока лихорадка не пройдёт сама и её организм не дойдёт до того состояния, когда глаза закроются сами. Возможно, надолго.

Или навсегда.

На небе было около сотни звёзд, хотя, наверное, у неё просто двоилось в глазах. В этот раз она смогла рассмотреть даже то созвездие, которое когда-то вместе с Гарри и Роном они назвали в свою честь.

Это было созвездие, похожее на сову. По крайней мере, так всегда казалось им троим, и с их стороны было бы непростительно не воспользоваться этим шансом. В последний раз они смотрели на это созвездие за сутки до той битвы, на которой Гарри вышел вперёд и заслонил всех своим телом.

Пожертвовал собой. Ради них. Ради будущего.

И где она теперь находилась? Каким было то будущее, ради которого погибли все те люди? Это будущее было наполнено смертями и темнотой, притворством, покорностью, потерянностью и совершенной слабостью.

Гермиона сморгнула слёзы, задыхаясь от всхлипов, и перевернулась на бок. Эти воспоминания постоянно вызывали в ней панику. Теперь, когда всё её тело горело в агонии, эти мысли не только способствовали паническим атакам, но и перекрывали путь к кислороду, из-за чего дышать было почти невозможно.

Она кое-как сняла с себя тунику и пошла по направлению берега, стремительно заходя вглубь тёплого моря. Вот, что правда было необходимо — глоток, но не тут, а под водой, где ей правда было легче. Задыхаться без малейшей доли кислорода, наслаждаться этим до последней секунды, пока твоё тело не начинает неметь и ты, пользуясь последними мгновениями, не выплываешь наверх.

Чувствовать, чувствовать, чувствовать.

Волны были сильными. Наверное, даже очень, хотя может быть её так кружило из-за температуры. В темноте было мало что видно, но это даже к лучшему. Гермиона не думала, что смогла бы что-то увидеть абсолютно чётко.

Когда она погрузилась под воду, ей сразу стало немного проще.



Наверное, она просто себя обманывала. Так и было. Под водой она не чувствовала — это было даже наоборот, потому что без последних глотков Грейнджер наоборот позволяла себе отключить боль и почувствовать бесстрашие. Хотя бы где-то.

Она не знала, сколько прошло времени. Скорее всего, слишком много, потому что кончики пальцев на руках и ногах немели, а рот раскрылся непроизвольным воплем, кажется, в надежде найти кислород. Её клонило в сон, теперь уже даже сильнее, и Гермиона не хотела противиться этому желанию. Возможно, оно было правильным.

Чьи-то руки вырвали её из самого дна и потащили назад, кажется, к берегу. Ей не хотелось, чтобы кто-то доставал её. Гермиона надеялась, что в этот раз о ней наконец-то забудут.

— Дыши, чёрт возьми, — крик. Это правда был крик, прямо у уха, но так далеко. Пожалуйста. — Грейнджер, сейчас же!

Её грудь болела от сильного давления чужих рук. Она думала о том, что могла бы сейчас продолжить погружаться на глубину.

Чуть позже, когда кислород заполнил её лёгкие, грудь Гермионы болела и разрывалась уже не от ударов, а от рыданий, так резко начавших накрывать её разум. Она всхлипывала и всхлипывала — истерично, громко, оглушая саму себя, скручиваясь прямо на песке и крича настолько громко, насколько позволял её хриплый голос.

Она хотела вырвать все свои волосы, выкричать весь свой голос, избавиться от этой чёртовой боли, постоянно пульсирующей у неё внутри.

Она хотела… просто хотела, чтобы всё закончилось.

— Мне жаль, — снова услышала она рядом, прямо за собой, и развернулась, — Мне жаль, Грейнджер, — повторил Малфой, задержав на ней какой-то хмурый, задумчивый взгляд всего на пару секунд перед тем, как покачать головой, развернуться и уйти.

25 августа 1999

В ту ночь она нашла одну из газет, в которой писалось про двух сестёр Грейнджер, выживших в этой войне. Рита Скитер упомянула их «вполне спокойную» и иногда даже аристократическую жизнь, несмотря на то, что подкрепляла свои слова многими фактами не очень благоприятного служения такому, как Драко Малфой. Как помощник Воландеморда.

Большая часть статьи была посвящена личности Гвен. Тому, как безрассудно было делать из неё возлюбленную чистокровного волшебника. Скитер не писала ничего напрямую, очевидно боясь получить наказание, но вполне ясно дала понять, что такие, как «Грейнджер», должны были найти свой конец на войне. Без продолжения.

Малфой пришёл в дом едва живой. Его раны не были серьёзными и не угрожали его жизни, но они были достаточно сильными для того, чтобы очень его ослабить.

Этим утром он собирал какие-то вещи и, очевидно, куда-то собирался.

Скорее всего, хотел аппарировать.

Скорее всего, в их бывшее место жительства, потому что после подобных ранений он всегда аппарировал именно туда и проводил там какое-то время. Он рассказывал об этом Гвен. Она подслушивала.

Сегодня, когда температура наконец-то спала и Гермиона могла вспомнить всё, что случилось той ночью на море, в голове пульсировала мысль о том, что она должна была с ним поговорить.

И убраться отсюда.

Наконец-то что-то сделать.

— Ты в дом? — наверное, впервые за весь год первая спросила Гермиона, застав его на веранде с небольшой сумкой.

Он развернулся, задумчиво осмотрев её какое-то время, а потом сдержанно кивнул и взял сумку в руки, готовясь к предстоящей аппарации.

— Собираешься тут стоять?

— Наслаждаюсь видом.

Драко ухмыльнулся и снова кивнул, накинул на плечи кофту и ровно встал на месте. Замер.

Она успела ухватиться за его руку в самый последний момент перед тем, как он аппарировал. Это касание могло бы быть болезненным, если бы не такая же резкая аппарация, из-за которой всё в её желудке сразу перевернулось.

— С ума сошла, Грейнджер? — спокойно.

Слишком просто.

— Ты сам позволил мне сделать это? — тут же спросила она, внимательно осматриваясь.

Это действительно был их прошлый дом.

— Хотелось увидеть в тебе что-то из… — из прошлого? — Что-то смелое.

Он прошёл по комнате, оставляя сумку и кофту на чёрном диване. Спустя ещё минуту Малфой налил в стакан воды и протянул его ей.

Она качнула головой.

— Так зачем ты это сделала? — всё же спросил он.

Она сделала это, а теперь сама не знала точных причин.

Это просто было… мимолётной идеей. Аппарировать с ним туда, где её хотя бы немного всё не раздражало также сильно, как море.

Туда, где она смогла бы понять, всё ли с ним нормально на самом деле. Где смогла бы поговорить о том, что так волновало, но имела ли она на это право?

После того, как год назад её объявили теоретически рабыней Драко Малфоя, находящейся полностью в его власти, Гермиона утратила право на разговор тогда, когда ей бы этого хотелось. Поэтому она постоянно молчала.

Но больше не могла.

Малфой сделал шаг к ней, остановившись где-то в футе от неё и всё ещё держал стакан с водой. Его лицо вдруг стало серьёзным.

— Я не шучу, Грейнджер. Говори, зачем тебе это понадобилось.

— Я просто… — не говори, не говори, не говори.

— Просто, что? — ещё один шаг к ней.

— Просто…

— Просто, что, Грейнджер? — сорвался на крик.

— Я просто тоже устала.

Его взгляд помрачнел, Драко внимательно всмотрелся в её лицо и сложил руки у груди.

— От ваших спектаклей с Гвен. От кошмаров. От лжи. От того, что я ничего не могу сделать, — тихо продолжила она, чувствуя, как с каждым словом дыхание обрывается.

— В этом и есть смысл наказания Тёмного Лорда, Грейнджер.

— Я знаю! Я знаю, — она растерянно прошлась пальцами по волосам, откидывая их и пытаясь успокоиться, и продолжила: — Пожалуйста, Малфой. Я прошу тебя. Гвен делает всё только из-за меня. Лиши её этого.

Он нахмурился.

— О чём ты?

— Убей меня, — уже более уверенно, чем всё ранее сказанное, произнесла Гермиона. Она сама сделала шаг к нему и повторила ещё раз: — Убей меня. Пожалуйста. Я схожу с ума, клянусь, я схожу с ума… Эти кошмары, они преследуют меня, эти воспоминания, все эти люди, мои друзья. Я не нужна этой войне больше. Я не нужна Гвен, чтобы идти дальше. Я прошу тебя. Я не могу и дальше винить себя, я не могу… не могу быть беспомощной, волноваться за всех…

Бесконечный поток её слов, вырвавшийся так неожиданно, остановился сразу после того, как всё содержимое стакана оказалось прямо у неё на лице.

Она замолчала, ощущая мокрые, холодные капли, стекающие по лбу и щекам, закрыла на пару секунд глаза и сделала несколько глубоких вдохов.

— Лучше? — спустя минуту спросил он.

— Я серьёзно.

— Я тоже. Ты ведь сходишь с ума даже не из-за всего этого.

— Что?

Она проследила за тем, как Малфой подошёл к дивану и сел на него, прижимаясь к спинке и откидывая обе руки по сторонам. Потом сделала шаг ближе к дивану и встала напротив.

— За кого ты волнуешься? — прямо спросил он.

— За Гвен.

— «Волноваться за всех». За кого ещё, кроме неё?

Гермиона молчала всего пару секунд.

— Я сказала лишнее, — тихо произнесла она единственное, что могла ответить в свою защиту.

— Лишнее?

— Да.

Он сидел на диване минуты две.

Она продолжала стоять.

Тогда Малфой медленно встал и подошёл к ней так близко, что их грудные клетки едва ли не соприкасались. Его ладонь поднялась и коснулась её подбородка, поднимая его и заставляя Гермиону посмотреть ему в глаза. Его взгляд не говорил ничего хорошего.

— Если ты знаешь, кто причастен к восстаниям, мне придётся узнать от тебя об этом.

Что?

— Нет, — покачала она головой, понимая, о чём шла речь. — Это не так.

— О ком ты волнуешься? — снова повторил он.

— Я ничего не знаю.

— О ком ты волнуешься, Грейнджер? — более требовательно.

Она не может.

Грейнджер продолжила молчать, кусая губу изнутри. Молчи, молчи, молчи.

Его палец надавил на её подбородок так сильно, что она зашипела, прогнувшись, и тогда Малфой повторил в последний раз:

— О ком? — буквально прорычал грубым голосом ей на ухо. — О ком. Ты. Волнуешься?

И она сдалась.

— О тебе.

Он сразу отпустил её. Она прижала ладонь к подбородку, пытаясь стерпеть боль, а Драко смотрел на неё и не говорил ни слова.

— Когда я узнала о том, что они хотят убить тебя, я волновалась. О тебе. О том, чтобы тебя не убили.

— Почему? — резко спросил он. Прямо в глаза.

Она знала, к чему относилось это «почему».

Почему ты влюбилась в Драко Малфоя?

Почему ты закапываешь себя всё глубже?

Почему ты хочешь закопать вас обоих?

— Почему ты спас меня тем утром? Той ночью? — вместо ответа спросила она.

Он зачем-то покачал головой. Сделал пару шагов вокруг дивана.

— Тебе нельзя быть тут сегодня. Ты аппарируешь сразу после того, как тебе станет легче.

Вышел.

Она прошла за ним во двор, останавливаясь там, где он встал, и продолжала стоять за ним. Гермиона знала, что он чувствовал, что она стояла за ним.

Она не знала, почему делает это.

Малфой медленно развернулся, будто бы что-то решив, и стоя всё на том же месте произнёс:

— Я не хотел, чтобы что-то разрушило тебя ещё сильнее.

— Почему?

Теперь молчал он.

Почему они молчали? Оба?

Влюбиться в друг друга означало смерть. Это означало конец — конец сдержанному режиму, который Драко пытался контролировать, конец его псевдо-контролю над ними, который на самом деле не означал боль, страх и страдания, конец удачной лжи и, как ей казалось, конец войны, потому что последняя её часть всё ещё лежала в её душе.

Не потому что она ещё не сдалась.

Не потому что Гермиона готова была рано или поздно сражаться.

Потому что осколок от войны оставил внутри неё слишком огромный шрам. Потому что война для неё больше никогда не закончится — пока она жива, война будет идти, просто потому что последствия необратимы.

Драко сел на лавочку у клумбы цветов, ровно держа осанку.

Его лицо не было нахмуренным, но у неё было ощущение, будто он очень над чем-то думал.

— Ты и моя сестра не выглядите убедительными. Не для меня. Когда он приказал ей быть с тобой, она сказала, что для дела это будет просто. Это не так, — она села рядом с ним, но на другом конце лавочки. — Ты уважаешь её и пытаешься нам помочь. Ты не рассказываешь Реддлу многое, что происходит. Она ненавидит тебя, но благодарна тебе. Ты же знаешь, что рано или поздно всё между вами станет очевидным?

— Что ещё станет очевидным? — зачем-то спросил он.

И она знала, на что он намекал.

— Всё рано или поздно раскрывается.

Он промолчал.

Они молчали оба и слушали пение птиц, больше не казавшееся сказкой, как когда-то, много лет назад.

Она взяла палку и стала рисовать ей на песке под лавкой. Песок вокруг дома именно в этом месте был странной, но хорошей затеей — именно тут Гермиона чаще всего лепила что-то из того, что у неё было на душе.

Сейчас она писала что-то непонятное.

— Когда погибли Гарри и Рон, я подумала, что война всё равно продолжается. Это были мои первые мысли. Они всегда твердили мне, что война должна продолжаться — Гарри кричал и внедрял мне, что я должна держаться, если случится что-либо подобное, — Гермиона села на землю и полезла к стоявшему кувшину с водой, наливая его на песок и делая его подходящей консистенции. — Спустя два дня после их смерти и спустя дни после смерти почти всех моих близких друзей я просто села и задумалась. У меня оказалась одна свободная минута. Я села на песок и неосознанно начала лепить их лица. Каждого, кого потеряла. Это было… как будто на другом языке. На языке песка. Тогда я впервые осознала все потери в своей голове. По-настоящему.

Её пальцы ловко проходили по гладкому песку, делая нужную форму и выстраивая фундамент.

— Песок всегда меня успокаивал. Иногда я показываю в нём то, что чувствую. Поэтому тем вечером я слепила тот цветок. Он означал… на самом деле, там не огромная смысловая нагрузка, но чаще всего я просто чувствую то, что должна прямо сейчас взять и слепить.

Она мельком взглянула на него и увидела неприкрытый интерес, с которым Малфой наблюдал за ней, её руками и слушал то, что она говорит. Тогда он кивнул и она продолжила:

— Спустя неделю после их смерти не осталось почти никого. Гвен сказала, что мы почти последние, и я поняла, что больше не могу сражаться. В тот вечер, когда вы взяли нас, она… пыталась заставить меня сражаться, но я больше не могла. Я просто не могла… чувствовать и дальше себя такой разобранной и разбитой, такой пустой. Я всё равно знала, что нам не победить. Я думала так. И теперь всё это с ней из-за меня.

Гермиона почувствовала его ладонь на своей руке и поняла, что Малфой также стоит на коленях на песке. Её истерика продолжалась.

— Мы взяли вас не из-за тебя. Я бы всё равно нашёл любого, кто был бы нужен Тёмному Лорду. У вас не было шансов.

Она закивала, но всё равно чувствовала, как слёзы текут по её лицу.

Спустя какое-то время молчания ей стало немного легче.

— Что это? — указывая взглядом на песок, спросил Драко.

— Крепость.

Она продолжила гладить неровные линии. Малфой коснулся их пальцами, будто пробуя песок и пытаясь понять то, чем она занималась, а потом тоже стал лёгкими движениями отскребать те же места, что и она.

— Раньше я мечтала пропасть, вернуть друзей, победить эту войну, но теперь мне не нужно это. Я больше не Гермиона. Не она. Я больше не могу, — ровным, намного более спокойным голосом продолжила объяснять Грейнджер.

— И теперь ты мечтаешь о крепости, — подытожил он. — Теперь это очевидно.

— Разве что для тебя.

Она чувствовала, что он посмотрел на неё, но внимательно продолжила лепить.

Это заняло полтора часа или даже больше, пока то, с чем он ей даже помогал, не было закончено.

— У тебя талант. Как с песком, так и с архитектурой. Всё построено так правильно, что…

— Будь это настоящей крепостью, туда бы никто не пробрался. Я знаю. В этом суть.

Молчание.

— Значит, хочешь сбежать?

— Нет, — и, почти сразу запнувшись: — то есть, да, но не сама.

— Поттер и Уизли мертвы, а ты всё ещё о ком-то заботишься. Скажи, Грейнджер, ты не устала постоянно думать о других?

— Я устала думать о себе. Так было в последнее время.

Она подняла голову, наконец отводя взгляд от замка обратно к Малфою, и их взгляды сразу встретились.

— И что изменилось?

Скажи.

— Я увидела тебя, — всё же произнесла Гермиона, и ей показалось, что прямо в этот момент мир разделился на «до» и «после», — настоящего.

Он смотрел, смотрел, смотрел…

А потом просто встал и ушёл. Зашёл в дом.

Она просидела на песке ещё минут пять, пытаясь понять, нужно ли ей было во второй раз бежать за ним. Это не было правильным — возможно, он зол. Или ещё что-нибудь.

Но ей нечего было терять.

Гермиона пошла за ним, замечая его стоявшего в гостиной у стола. Она молчала, пытаясь подобрать нужные слова и объяснить, что именно имела ввиду, но ему это, кажется, не нужно было.

— Ты не можешь, — стоя к ней спиной, произнёс Малфой, умоляюще громко: — Не убивай нас.

Её сердце сильно кольнуло. Она сделала шаг к нему и пыталась придумать, что сказать.

— Драко…

Её глаза наполнились слезами.

Она знала, что он прав. Это же было так понятно. Это летало между ними вместо воздуха — вы умрёте, если пойдёте не по тому пути. Умрёт много людей, если вы оступитесь.

Она повторяла это снова и снова, как мантру, каждую ночь перед сном.

Она повторяла это, когда не могла отвести от него взгляд, когда обманывала себя, чувствуя, будто бы он первый смотрел на неё.

Она повторяла это, когда вспоминала, кем он являлся и кем сейчас являлась она. Они с сестрой. Повторяла, напоминая себе то, во что он и все Пожиратели превратили их жизни, когда вспоминала смерти друзей и умоляла себя не чувствовать это к нему.

Но бесполезно.

— Драко, мне жаль, — снова повторила она.

Ей правда было жаль.

Себя.

Всех.

Но вот он разворачивается и смотрит на неё — секунду, две, двигает челюстью, как и всегда, когда нервничает, быстро оказывается совсем рядом и в эту же секунду целует её губы, прижимая к себе. Его руки сжимают её затылок, теснее притягивая к себе, его язык проходит по её губам и оказывается внутри, пока она сама не позволяет ему.

Гермиона вспоминает дни, недели, месяца, которые она проводила, изучая его.

Год.

Целый год рядом с Драко Малфоем — и это не было тем, что она ожидала, потому что год выдался… не тем.

Он прикрывал их и врал о том, что происходило с ними наедине, он не проявлял никакого интереса, не использовал насилие, не был монстром, о котором раньше писали в газетах.

Возможно, ему было просто всё равно на них, но это было так неожиданно, что Гермиона не могла не интересоваться. Не наблюдать. Не узнавать о том, какой он на самом деле.

Просто так.

Он часто приходил с ужасными травмами. Он часто светился в газетах. Он казался другим — среди всех Пожирателей Смерти, встречавшихся ей, он просто казался другим, и дело было не в том, проявлял ли он жестокость, а в том, кем он был.

Она знала его столько лет и думала, что Малфой неузнаваем, но оказалось, что это не так.

Среди всех, кто был ей знаком, среди даже собственной сестры, так сильно поменявшейся во время войны, он почему-то казался ей единственным, в котором она могла увидеть что-то из прошлого.

— Почему? — снова спросил он.

Почему ты увидела во мне человека?

— Потому что ты такой же сломанный, — разорвав поцелуй, прошептала Гермиона, смотря прямо ему в глаза. — Две поломанные игрушки чувствуют друг друга.

Уголок его губ дёрнулся, а уже в следующую секунду Малфой снова наклонился к ней и поцеловал её губы.

Это было аккуратно. Всё, что она могла сказать о первых впечатлениях — осторожно, трепетно и боязливо, будто вся вторая половина расколотого мира могла также погрузиться под землю.

Его ладони легли на её щеки, ближе прижимая к себе, и тогда поцелуй стал таким, каким она его представляла. Всё внутри переворачивалось снова и снова, пока его тёплые ладони сжимали её лицо, а горячие губы целовали её так, как будто бы другого момента им бы не представилось.

Это не был поцелуй любви.

Она была в отчаянии.

Он принимал её отчаяние. И тушил его. Своими губами.

— Я надеялся, что ты никогда не признаешься, — сквозь поцелуй признался Драко, и его слова жгли её губы. — Я надеялся, что ты позволишь себе жить.

— Почему? — спросила она.

Почему ты хочешь, чтобы я жила?

Почему ты притворялся, что не замечаешь?

— У меня нет одного «потому что», — покачал головой он, спускаясь губами к её шее. — Потому что… ты казалось сломанной, но единственная из долбанного общества не надевала маску. Потому что ты смотрела, а я, как чёртов идиот, всегда смотрел в ответ.

Смотрел в ответ?

Она закусила губы, заставляя себя не произносить ненужных звуков.

Комната кружилась, а его голос был так непривычно близко. Он продолжал целовать её шею, скулы и щёки, медленно, лениво и так приятно.

— Сначала из-за интереса. Но потом интерес пропал… или увеличился в сотни раз, потому что я стал первым смотреть на тебя. Я не знаю.

— Я не помню такого, — тут же сказала она.

Он снова поднялся к её лицу, всматриваясь в её глаза.

— Я всегда отводил взгляд, когда ты поворачивалась.

Она сама потянулась к нему, прижимаясь в требовательном поцелуе, наверное, слишком сумасшедшем для нормальных людей, а он прошипел ей в губы и обнял ещё сильнее, будто бы таких близких касаний ему уже не хватало.

— Потому что ты означаешь пропасть, — подытожил он. — А меня всегда тянуло к самому убийственному. Потому что ты мой рекорд.

Она не хотела быть никаким рекордом.

— Это не звучит, как сказка, — держа его лицо в своих ладонях, прошептала Грейнджер, пытаясь отдышаться.

— Сказок больше не существует. Они сгорели дотла.

— Но существуем мы.

Она знала эту его улыбку — болезненную и горькую.

— Я бы построил с тобой сказку, Грейнджер, клянусь, — смотря ей в глаза. — Но она не будет с счастливым концом. А сказок с несчастливым не бывает.

Ей хотелось ему возразить.

Он был не прав.

— Мне будет достаточно, если ты просто будешь жива.