...

Гермиона не была убийцей.

Она сильно хотела мира, и все верили, что так «нужно» и «правильно» ради светлого счастливого будущего.

Будет ли Гермиона лгать себе, чтобы верить и дальше?

Да, будет.

Будет, потому что на этой войне она выбрала человека. Она выжила ради него, а ему не помогут ни её угрызения совести, ни её стенания по поводу несправедливости и предательства.

Никто из них не раздумывал, чем всё закончится. Никто никогда не думает. Раньше Гермиона представляла, что мир рухнул. Казалось, после зелёной вспышки Гермиона изменилась. Вдруг стала «новой» — абсурд. Нет, «новые» люди — всё те же старые.

Например, убийцы или убитые — люди. Не важно что окружает их: рубежи казнённых или же громады пыльного хлама. Восходы и закаты, осени и зимы, океаны и горы — мир одинаков. Но когда мы открываем глаза и внимаем ему — вот, откуда ведётся отсчёт новой реальности.

Реже бойцы погибают от глупости, чаще — от случайности. Иногда от руки союзника, потому что тот спятил или промазал из-за нулевой видимости. Может быть, именно беспомощность заставляет всех быть бесчувственными, безрассудными и жестокими.

Смерти на войне бесполезны и многочислены: они не приближают и не отдаляют дату окончания конфликта. Они — данность или цифра, которую со временем перестаёшь замечать. Героям суждено убивать, чтобы стать героями.

Хотя когда направляешь палочку на противника и принимаешь решение, — знаешь ли, кто приказал тебе уничтожить его?

Никто не хочет знать. Проще не знать.

Приказ отдаёт один человек, исполняет его второй, а последствия пожинает третий.

И кого судить?

Гермиона пришла к выводу: никого.

Большинству всё равно, кто был виноват. Они умеют закрывать глаза на трагедии не хуже, чем парировать атаку в дуэли или создавать элементарные чары.

Почему она должна беспокоиться?

Всё равно, когда её напарник вешается на ремне в их штаб-квартире. Всё равно, когда её лучший друг задыхается от паров яда, пока член отряда захлёбывается в крови у неё на коленях. Всё равно, когда её любимого пытают годами в тёмной замызганной камере. Никому нет дела, потому что люди никогда не меняются.

Для многих фраза «я человек» — оправдание, а для Гермионы — суррогат правды и разбитых детских иллюзий.

Гермиона убеждена: люди боятся людей. Нет, люди ненавидят друг друга — вот истина, которую она познала за эти четыре года войны. Неудивительно, что маглы изобрели ядерное оружие, а волшебники — Непростительные. Всем же надо исполнять глубинные истинные желания.

Тех, кто ненавидит, всегда будет больше. Ярость — простое понятное чувство.

Любовь всегда приносит потери.

Под ржавым небом, в сумраке уходящего дня среди улиц циркулирующей крови, Гермиона, — как и неоновые вывески над головой, полна одиночества.

Калейдоскоп безобразных сцен под веками не прекращается, но отсутствие магии вокруг на секунду даёт мандражу от совершённого отступить, а ей — заглотить горячий, свежий воздух и наполнить им грудь. Она хочет потянуться за сигаретой, но тут же вспоминает, что ей нельзя раскрывать ладони. Стянувшие кожу бордовые разводы и застывшая сукровица заставляют ощущать удовольствие порами. Уголок губ опасливо дёргается.

Впервые за долгое время она искренне счастлива.

За завесой лилово-стального дождя ей удаётся разглядеть ряды палаток, которые стояли тут ещё до массового геноцида маглов и их с Тео прогулки три года назад. Дубовые шкафы, похожие на гробы, и огромная меланхолия, вездесущая, в карманах тряпья и пожелтевших листах книг.

Глупые надписи.

«Принцип «око за око» сделает весь мир слепым» — кричит постер, с которого усатый Ганди Махатма Моханда́с Карамча́нд Га́нди (гудж. મોહનદાસ કરમચંદ (મહાત્મા) ગધી, хинди मोहनदास कर्मचन्द (महात्मा) गान्धी, англ. Mohandas Karamchand "Mahatma" Gandhi МФА: [ˈmoːɦənd̪aːs ˈkərəmtʃənd̪ ˈɡaːnd̪ʱi]о файле; 2 октября 1869[1][2][...], Порбандар, Порбандар, Британская Индия[9][2] — 30 января 1948[1][2][...], округ Нью-Дели[вд], Нью-Дели, Индийский Союз[10][11]) — индийский политический и общественный деятель, один из руководителей и идеологов движения за независимость Индии от Великобритании. Его философия ненасилия (сатьяграха) оказала влияние на движения сторонников мирных перемен.с хитрой улыбочкой изучает её.

Она слизывает с верхней губы каплю чужой крови, и на корне языка теплеет. Гермиона издаёт смешок и выпрямляет спину, сильнее сжимает кулаки и чувствует, как то, что внутри, немного расплющивает.

Кто-то искренне верит, что прощение, когда у тебя отняли самое дорогое, — возможно.

Гермиона не простила бы, даже если бы ей отрезали голову. Она бы всё равно вырвала сердце, выкорчевала бы зубы и растоптала подошвой лёгкие.

Теодор опаздывает.

Гермиона ждёт его на том же месте, что и тогда: под железным виадуком, спрятанная в тенях. Прохожие минуют её и растворяются в тумане, срастаются с безликим городом. Вместо потёртой изношенной одежды и обуви ей мерещатся туфли и мантии тех, кого она находила на поле боя. А лица на потрескавшихся портретах вдруг все разом лишаются глазниц, но это не важно. Главное — в голове наконец-то нет грохочущего хохота, и от этого Гермионе сладко, как после долгого крепкого сна.

В грудной клетке жжёт, будто туда втиснули драконье дыхание.

Мертвецы в воспоминаниях не тревожат её безмятежность. Её покой, как лица висельников или поцелованных дементором, не изменчив.

В ноздри ударяет запах жареных каштанов, мокрого асфальта и тины.

Зябкий, дрожащий звук разливается в воздухе — раньше, когда Гермиона слышала эту мелодию, свет вокруг набирал силу, а сейчас она ничего не чувствует. Будто внутри всё расщепило-размазало.

Кажется, ничего её больше не способно тронуть настолько же сильно, как произошедшее пару часов назад. Она бы никогда не подумала, что возмездие настолько пьянит, настолько затягивает пеленой разум.

Так много, так мало — Гермиона не понимала, как правильно определить меру наказания. Северус был прав. У неё было два пути: продолжать с удвоенной силой или остановиться. Гермиона никогда не хотела останавливаться, и вот чего это стоило.

Нет, она не жалеет, но странное дело: из всех терзающих вопросов есть только один, на которой она так и не смогла найти ответ.

Кто выигрывает войну?

Гермиона подробно изучила факты и построила много теорий. Всё-таки времени у неё было достаточно.

Гермиона точно знает, что не тот, кто бьёт первым, и не тот, чья сторона дождалась истощения вражеской. Не тот, кто швырнул последнее заклинание, и не тот, кто бежал, чтобы спрятаться. Не лежащий в земле и не выживший, чьи слёзы питают вечный сон павшего. И любая жертва или пытка ничего не меняет — в этом Гермиона убедилась сполна, познала на собственном опыте.

— Гермиона? — раздаётся голос позади, и Тео прекращает играть. — Я получил письмо.

— Я сделала это, Тео.

Она слышит свой торопливый прерывистый шёпот, который уносит холодный ветер. Воздух вдруг становится крутым кипятком, а под веками появляются огненные круги. В ушах — надрывные, молящие крики.

— Что сделала?

— Я убила его.

Она встречается с обеспокоенным взглядом Теодора, сжимающего инструмент в тонких узловатых пальцах.

Она повторяет, а голос её дрожит:

— Убила? Да! Случайно вышло.

Гермиона раскрывает ладони: два глаза, смотрящих в упор. Теодор пятится, спотыкается и издаёт испуганный всхлип, а она не может оторвать взгляда от трофея — зелёных неподвижных идеальных радужек.

Короткий всплеск — флейта отскакивает от брусчатки и скатывается в канаву. Тонет.

Неужели Гермиона ошиблась? Может быть, войну выигрывает тот, кто в ней никогда не участвует?

Она качает головой и ощущает, как из грудины, обжигая пищевод и диафрагму, наружу рвётся глубокий, звериный смех.

Нет, чепуха.

Гермиона выиграла войну, и на её ладонях лежит доказательство.

Она позволяет себе раскрыть рот, поймать первую каплю дождя кончиком языка и безудержно захохотать. Вначале беззвучно, ощущая, как судорожно сотрясается грудь, а после — во всю силу. Впервые этот смех не пугает её.