Притяжение бездны.
К лету, когда воздушные налеты на город становились все более частыми и разрушительными, а слухи о приближающемся фронте неслись с ужасающей скоростью, мир внутри дома Вильгельма фон Мюллера начал распадаться. Трещины, которые Юрген видел и раньше, теперь превращались в глубокие пропасти. Основным источником конфликтов между Вильгельмом и его женой стали нарастающее отчаяние отца и их общая зависимость.
Вильгельм, чувствуя приближение краха, становился все более раздражительным и безразличным ко всему, кроме своих азартных игр, которыми увлекся в последнее время, и бумаг, которые теперь лишь усиливали его нервозность. Он все чаще прибегал к алкоголю, пытаясь заглушить страх и безысходность, а иногда и к другим, более темным средствам. Доротея оказалась в сложной ситуации, возможно, втянутая в порочный круг семейных проблем и собственных страхов. Ее попытки сохранить видимость благополучия, казалось, становились все более тщетными, а в последнее время и она стала демонстрировать признаки употребления. Их отношения, некогда, возможно, построенные на страсти или общих амбициях, теперь омрачались и искажались наркотическим дурманом.
Ссоры часто начинались с едва уловимых намеков, с повышенных тонов, которые постепенно перерастали в более открытые конфликты. Они могли спорить о пустяках - о том, кто и как потратил последние деньги, хотя понятно, что с их состоянием это не было истинной причиной, о том, кто виноват в очередном налете, или о том, почему один из них снова приходит домой под утро, в состоянии, далеком от обычного. Истинная причина была глубже - это был страх перед будущим, перед потерей всего, что они имели, и невозможность справиться с этим. Их взаимное пристрастие и зависимость лишь усугубляли конфликты, делая их еще более деструктивными и непредсказуемыми, окрашенными в цвета наркотического бреда.
—Ты совершенно потерял всякий контроль, Вильгельм! - могла воскликнуть Доротея, в ее голосе звучала смесь страха и злости, усиленная дурманом. - Ты думаешь только о себе!
—Оставь меня в покое! - отвечал Вильгельм, его голос был хриплым и раздраженным, он тоже находился под воздействием веществ. - А ты ничего не понимаешь и думаешь только о своих пустяках.
Они не особо старались скрывать свои ссоры, даже когда Лизель находилась рядом. Их крики эхом разносились по коридорам дома. Для них Юрген, уже почти взрослый, казался человеком, способным сам позаботиться о себе. Его проблемы, его раны, его сомнения - все это было несущественным на фоне их собственного страха и разлагающихся отношений.
Но для девятилетней Лизель этот новый мир казался кошмаром. Она всегда считала свою семью образцовой: отец - уважаемый чиновник, мать - красивая и заботливая, брат - сильный и надежный. Теперь же дом наполнился криками, слезами и непонятной, пугающей атмосферой. Она часто видела, как родители расходятся по разным углам, надувшись, и в ее глазах появлялись слезы.
Юрген, видя страдания сестры, старался сделать все, чтобы отвлечь ее. Он помнил свое собственное детское разочарование, когда мир рушился на его глазах, и не хотел, чтобы Лизель переживала нечто подобное.
—Лиззи, пойдем, прогуляемся, - говорил он, стараясь придать голосу беззаботный тон. - Погода сегодня не так уж плоха.
Но куда можно было пойти в разоренном Кёльне? Кинотеатры, конечно, работали, но их репертуар был строго регламентирован пропагандой, и смотреть эти фильмы становилось все более невыносимо.
Иногда они могли отправиться в небольшие парки, где еще сохранились деревья, или просто гулять по улицам, стараясь избегать мест, где шли ремонтные работы или где могли быть полицейские патрули. Юрген рассказывал Лизель истории, придумывал забавные ситуации, старался создать вокруг нее островок безопасности.
—Что бы ни случилось, - говорил он, крепко сжимая ее руку, - я всегда буду с тобой. Всегда.
Эти слова были не просто утешением, а клятвой. К тому времени отношение Юргена к отцу и мачехе перешло все границы. Если раньше он испытывал разочарование и боль, то теперь это переросло в глубокое, холодное отвращение. Видеть их лица, слышать их голоса стало для него невыносимо. Он чувствовал, что они предали не только его, но и саму идею семьи, идею человечности..
В это время, когда война разрушала жизни на фронтах и в тылу, в высших эшелонах власти нацистской Германии процветала совсем другая, темная реальность. Для многих членов НСДАП и представителей элиты, особенно в последние годы войны, наркотики стали способом справиться со стрессом, страхом, или просто уйти от гнетущей действительности. Кокаин, морфин, метамфетамин - эти вещества были широко распространены среди партийных функционеров, военных и представителей высшего общества.
В Вермахте, особенно в тыловых частях и среди офицерского состава, широко применялись стимуляторы, такие как первитин (метамфетамин), для поддержания боеспособности в длительных маршах и сражениях. Пилоты, танкисты, солдаты на передовой – многие зависели от этих веществ, чтобы преодолеть усталость и страх. Эта практика, хоть и начиналась с благих намерений (повышение боевого духа и выносливости), со временем привела к массовой зависимости и деградации. Использование наркотиков не ограничивалось боевыми подразделениями; оно проникало в высшие эшелоны власти, где становилось способом ухода от реальности, своего рода "эликсиром забытья" в условиях надвигающегося краха.
Юрген узнал о связи своего отца и Доротеи с этим миром случайно, но от этого правда оказалась еще более шокирующей. Однажды, вернувшись домой раньше обычного, он услышал странные звуки из кабинета отца. Дверь была приоткрыта, и Юрген увидел Вильгельма, сидящего за столом, перед ним лежала небольшая серебряная ложечка и белый порошок. Отец выглядел совершенно иначе: его глаза были расширены, движения - хаотичны, на лице - странная, почти безумная улыбка. Он что-то бормотал себе под нос, перебирая бумаги карты военных действий.
Шок от увиденного был настолько сильным, что Юрген почувствовал, как земля уходит из-под ног. Это был не тот его отец, которого он знал, пусть и холодного и далекого. Это было нечто совершенно иное, пугающее и отталкивающее.
Однажды вечером, зайдя в комнату мачехи, он увидел Доротею, сидящую в кресле с пустым, отрешенным взглядом, рядом с ней - пустой флакон из-под успокоительного, но по ее поведению было видно, что это было нечто большее. Банальные бытовые споры между опекунами перерастали в совершенно безумные, несвязные обвинения, которые, казалось, были порождены не столько реальностью, сколько бредом.
Его собственные мысли не давали ему покоя. Он вспоминал свою мать, чья жизнь также была омрачена алкогольной зависимостью. Вспоминал ее потухший взгляд, ее непредсказуемое поведение, её невозможность быть рядом в те моменты, когда он больше всего нуждался в материнской поддержке. Осознание того, что он сам, возможно, идет по схожпму же пути, стало для него настоящим ударом. Он, как и прежде, порою пил алкоголь, пытаясь справиться с навязчивыми мыслями о войне, о потерях, о страхе. И каждый раз, ощущая легкое головокружение, он чувствовал, как внутри него поднимается волна отвращения к самому себе. Он пытался скрыть запах табака, который тоже стал его частым спутником, а также алкоголя, полоская рот крепким настоем мяты, жуя гвоздику и корицу, надеясь, что никакие запахи не выдадут его, особенно отцу и мачехе. Ему регулярно вспомнслись окровавленные лица убитых гитлерлюгендовцев после стычек, их предсмертный хрип, их глаза, полные ужаса. Эти воспоминания, наряду с постоянным страхом, становились невыносимым грузом. Он боялся, что любая слабость, любая видимость подражания их образу жизни, будет воспринята как продолжение семейной трагедии, которую он так отчаянно пытался избежать. Он не хотел становиться таким, как они - зависимым, потерянным, разрушающим себя и окружающих. Это была ужасная судьба!
Ужасающая реальность наркотиков достигла и рядов Гитлерюгенда, особенно тех, кто был вовлечен в самые отчаянные и рискованные операции. Юрген слышал от Конрада и других "пиратов", что для выполнения некоторых заданий, особенно в морских операциях, молодое поколение гитлерюгендовцев использовалось в качестве своего рода "живых торпед". Они были загружены в мини-субмарины, оснащенные пакетами кокаиновой жевательной резинки, призванной поддерживать их работоспособность в условиях экстремального стресса. Даже такие фигуры, как личный врач Гитлера, Теодор Морелль, были шокированы этой практикой. Молодые морские пехотинцы, запертые в металлических ящиках, отрезанные от внешнего мира, находились без сна до семи дней. В таких условиях они страдали психопатией, зарабатывали неизлечимые заболевания. Эти испытания, на грани человеческих возможностей, превращали их в зомби, готовых выполнять любые приказы.
Юри предполагал, что подобные эксперименты могли быть распространены и среди городских ячеек Гитлерюгенда, особенно тех, кто занимался диверсиями или разведкой. Это были молодые люди, которым с раннего возраста внушали идею самопожертвования и преданности фюреру. Их психика, формировавшаяся в атмосфере пропаганды и насилия, делала их идеальным материалом для таких жестоких экспериментов. Идеалы, которыми их пичкали - "Кровь и почва", "сила воли", "жертва ради Германии", "чистота расы" - были извращены до неузнаваемости, превратившись в оправдание для самых чудовищных действий.
Но не смотря на ненастья жизнь Юргена и Конрада среди пиратов эдельвейса становилась все более прочной. Когда кто-то из пиратов встречал Конрада, он мог спросить: "Как там твой брат Юри?", а Юргену часто доводилось слышать: "А как поживает брат Конни?". Эта связь, крепче, чем просто дружба, грела душу Юргена. Он чувствовал, что в этой группе, среди изгоев, он нашел семью, которой ему так не хватало.
Большинство членов Пиратов Эдельвейса, с которыми Юрген общался, были старше его. Они пережили больше, видели больше, и в их присутствии он ощущал себя под защитой. Их жизненный опыт, их цинизм, смешанный с остатками человечности, создавали вокруг него некий щит, который позволял ему пережить гнетущую атмосферу вокруг. Несмотря на все ужасы, которые он видел и испытывал, он чувствовал себя в безопасности, рядом с этими людьми, которые, казалось, понимали его без слов.
Однажды Лотте, вспоминая свое детство, рассказывала им с Конрадом о каком-то случае, связанном с ее отцом. Она говорила как они ездили на природу, в небольшую рощу недалеко от города, где они, будучи с братом совсем детьми, построили импровизированный "штаб" из веток и старой ткани, и проводили там часы, воображая себя
исследователями или отважными путешественниками. Как папа играл с ними вместе.
Слушая ее, Юрген испытывал острое чувство зависти. В его собственной жизни такого никогда не было. Даже в подростковом возрасте, как рассказывала когда-то Марта, он уже проявлял свою жестокость и непримиримость. И по её дальнейшим упоминаниях кроме той истории со старшим братом смерть своих родителей Вильгельм тоже долго не оплакивал.
«Люди бывают такими злыми!» - думал Юрген, глядя на звезды в ночном небе. Видимо, ему было суждено искупать грехи своих предков.
Когда Юри рассказывал Конраду о последних событиях, о ссорах родителей, о Лизель, тот всегда слушал с искренним участием.
—Лизель повезло с таким братом, Юри, - говорил он.
Юрген лишь скромно улыбался, зная, что берет пример с Конрада, чья самоотверженность и преданность их организации и близким были для него примером истинного братства.
Ему было также неприятно думать и о том, что он был незапланированным, нежеланным ребенком. Эти мысли, всплывая на поверхности, только усиливали его чувство отчужденности и одиночества. Он верил, что человек, который искренне верит в идеалы их властей - превосходство арийской расы, в в необходимость жертв ради величия Германии, в создание "тысячелетнего рейха" - не способен любить в том нормальном, человеческом понимании этого слова. Любовь, по его мнению, требовала эмпатии, сострадания, чего-то, что было чуждо этой извращенной идеологии.
Тем временем, Конрад и Луиза все больше сближались. Конни рассказывая Юргену, что Луиза призналась ему в любви.
—Представляешь, она напрямую сказала, что любит меня! - Эренфельс, хотя и смирился с тем, что его собственные шансы на счастье, возможно, призрачны, не мог отделаться от мысли: как девушка, которая, скорее всего, состояла в "Bund Deutscher Mädel" , и воспитанная в духе его идеалов, может искренне любить? Ее планы на будущее, о которых она иногда говорила Конраду, включали в себя идеал идеальной немецкой семьи, служение Рейху, воспитание детей в духе национал-социализма. И то, что она, казалось, вписала Конрада - мулата, члена подпольной организации - в эти свои планы, казалось Юргену абсурдным и немыслимым. Где-то был подвох. Не покидали мысли о том, что нужно оставаться начеку. Возможно, эта странная ситуация возникала потому, что Луиза сама не могла определиться, чего на самом деле хочет. В свой двадцать один год она, как и все, должна была решать, за кого она - за Рейх или за свободную Германию. И эта внутренняя борьба, этот конфликт между идеологией и личными чувствами, делали её поведение непредсказуемым. Куда вообще катится этот мир, где такие вещи становятся возможными?