Дикий росток.
Воздух в купе поезда, возвращавшегося в Кёльн, был наэлектризован напряжением, висевшим над всей Германией в августе тридцать девятого. Юрген молчал, глядя в окно на проносящиеся мимо поля, которые казались бесконечными и чужими. В Берлине он почувствовал себя на передовой нового мира, мира, построенного на лжи и крови. И теперь он знал, что обязан выбрать свою сторону.
Вернувшись в Herrenhaus Falkenburg, Юри стало ясно, что времени на раздумья нет. До начала нового учебного года оставались считанные дни, а с ним – неизбежное зачисление в Гитлерюгенд. "Индоктринация," – словно эхом отдавалось в его голове слово Конрада. Он не мог допустить, чтобы его сознание окончательно промыли, чтобы он стал частью той толпы, которую видел в столице.
В середине сентября, когда Вильгельм снова был в командировке, а Доротея с подругами отдыхала в Проре, курортном комплексе на острове Рюген, Юрген решил действовать. На следующий день, собравшись с духом, он отправился к мосту, под которым впервые встретил Конрада. Тот сидел на привычном месте, напевая себе под нос какую-то незнакомую мелодию.
—Конрад! - Юрген подошел быстро, его голос был полон отчаяния. - Я... мне нужна твоя помощь.
Конрад поднял голову, его взгляд был острым и проницательным. Юрген вкратце, запыхавшись, рассказал о поездке в Берлин, о давлении отца, об угрозе Гитлерюгенда.
Конрад внимательно слушал, качая головой. —Да, это их метод. Загнать всех в строй, пока они совсем еще молоды. Индоктринация. Чтобы потом ты не задавал вопросов, а просто выполнял приказы.
Юрген с удивлением отметил, что, несмотря на всего шесть классов образования, этот парень мыслит так глубоко, так свободно. Слова Баума, простые, но точные, звучали куда убедительнее, чем витиеватые речи отца.
—Что мне делать? - спросил Юрген, почти умоляюще.
Он наклонился к Конраду и быстро прошептал ему на ухо, ведомый своей страстью и осознанием важности информации:
—Мой отец – Вильгельм фон Эренфельс..Высокопоставленный член НСДАП. - Он ожидал удивления, но Конрад лишь медленно кивнул. Тот был не удивлен, лишь посмотрел на Юргена с новой серьезностью. —Раскрывать такие данные опасно, вдруг что случится, - тихо сказал Конрад. - Но спасибо за доверие.
Баума встал, прошелся взад и вперед.
—Вариантов немного. Подделать документы - слишком опасно для тебя и твоих родителей, они будут отвечать. Сбежать - тоже не вариант, куда ты пойдешь в одиночку, да и отец твой явно сразу заявят в полицию. - Он остановился и посмотрел на Юргена. - Есть один способ, но он требует от тебя кое-чего. Доверия. И полного молчания. Ты должен будешь сделать вид, что пытаешься вступить, но у тебя не получается. Мы можем устроить так, чтобы тебя не приняли.
—Что для этого нужно? - глаза Юргена горели. Он достал из кармана пиджака тщательно завернутый в платок предмет. Это был старинный, изящно выгравированный серебряный нож для вскрытия писем, с рукоятью в виде львиной головы, сплошь покрытой тонкой резьбой – одна из тех дорогих безделушек, которые отец держал на своем письменном столе, символ его статуса и давней истории рода. Для Юргена, избалованного достатком, это было просто ценной вещью, но для Конрада, живущего в бедности, это было настоящим сокровищем. Он протянул его новому знакомому.
—Это... доказательство моей преданности.
Конрад был в шоке. Он взял нож, его пальцы пробежали по холодному серебру.
—Это... очень много, Юрген. Очень много. - Он покачал головой, его глаза расширились. - Твоя преданность понятна. Поклянись мне, - серьезно сказал Конрад. - Поклянись, что никто и никогда не узнает о том, что ты видел и слышал от меня и от тех, к кому я тебя приведу. Ни слова, никому.
Юрген глубоко вдохнул. Он не колебался.
—Клянусь. Клянусь своей сестрой Лизель. Она самое дорогое, что у меня есть.
Конрад кивнул.
—Хорошо. Тогда... сегодня вечером. После того, как стемнеет. Здесь же. Будь один.
Вечером, когда сумерки сгустились над Кёльном, Юрген снова пришел к мосту. Он нервничал, но в то же время чувствовал странное возбуждение. Это был его шаг в неизвестность, его личный бунт.
Конрад уже ждал его. Сегодня он выглядел совершенно иначе. На нем были широкие, мешковатые брюки из грубой ткани, которые свободно спадали по ногам, и такого же фасона рубашка с широким воротником, расстегнутая на пару пугоц, из-под которой виднелась тонкая серебряная цепочка. Одежда была темных тонов – серого и угольно-черного, что делало его силуэт менее заметным в полумраке. Густые, непослушные волосы, растрепанные и длинные, обрамляли его лицо, контрастируя с аккуратными стрижками, требуемыми для всех "добропорядочных" граждан. Особенно бросались в глаза необычные украшения: несколько массивных серебряных колец с черными камнями на пальцах, тонкое, почти незаметное колечко в брови, маленькая серьга в переносице и несколько гвоздиков в ушах. Всё это сверкало в тусклом свете уличных фонарей, придавая ему вид отважного пирата, сошедшего с иллюстрации.
—Идем, - коротко бросил подросток, жестом приглашая следовать за ним.
Они двинулись по извилистым улочкам, петляя среди старых домов, пока не вышли к полуразрушенной промзоне у реки. Конрад нырнул в узкий проход между двумя заброшенными складами, и Юрген поспешил за ним. Они оказались перед старой, ржавой металлической дверью, скрытой за грудой мусора. Конрад ловко открыл её каким-то хитрым способом, и они спустились по крутой лестнице вниз.
Юрген оказался в обширном, полутемном подземном помещении. Это был, очевидно, заброшенный винный погреб или часть старой канализационной системы, расширенной и переоборудованной. Воздух был влажным, пахло землей, табаком и чем-то неуловимо сладким – может быть, старым вином или дешевым алкоголем. Свет давали несколько керосиновых ламп и свечи, расставленные на импровизированных столах из досок и ящиков. Стены были исписаны граффити и лозунгами, многие из которых Юрт не понял, но в их начертании чувствовалась дерзость.
Вокруг было довольно много людей - подростков и молодых людей, в основном в возрасте от тринадцати до двадцати лет. Юрген почувствовал себя неловко, осознав, что он здесь точно самый младший. Но то, что он видел, разительно отличалось от однотипных, вылизанных Гитлерюгендовцев. Здесь каждый был индивидуальностью. Одежда была разномастной, но в основном практичной и немаркой, однако при этом каждый стремился выделиться: кто-то носил яркий шарф, кто-то - необычную шляпу, у кого-то были широкие брюки, а у кого-то - старые, но нарядные жилетки. Прически были самыми разнообразными – от длинных, небрежных локонов до коротких, но явно не уставных стрижек. У некоторых на одежде или рюкзаках виднелись скромные значки в виде цветка эдельвейса.
Они обменивались кивками, некоторые улыбались Юргену.
—Привет всем! - громко произнес Конрад. - Знакомьтесь, это Юрген фон Эренфельс. Он со мной.
После того как Конрад назвал его полное имя с фамилией, Юрген ощутил, как повисла тишина. Высокий и худой парень, с пронзительными глазами и тонкими усиками над верхней губой, прозванный Ганс "Шпац" Фогель, тут же воскликнул:
—Конни, ты с ума сошел? С каких пор ты водишься с аристократами? Нас это до добра не доведёт. - На него тут же все оглянулись, кто-то даже шикнул: "Шпац!", а кто-то мягко добавил: "Ну что ты сразу налетаешь на мальчика!" Фогель тут же отвел Конрада в сторону.
Однако Баум что-то быстро прошептал ему в ответ, его слова были неслышны, но, видимо, убедительны. Шпац удивленно посмотрел на Юргена, потом на Конрада, затем нехотя кивнул. Они поспешно вернулись к группе.
Напряжение немного спало. Уже тогда началось знакомство. Мелькали разные имена, и Юрген, пытаясь запомнить лица и прозвища, чувствовал себя на перепутье миров. Ему протягивали руки.
Все обратили внимание на его повязку на глазу.
—Что с глазом, парень? - спросил кто-то из толпы, не со зла, а скорее из искреннего любопытства.
Юри внутренне сжался. Он всегда стеснялся этого. Люди дома смотрели с жалостью или легким отвращением. Но здесь...Он неожиданно для самого себя медленно потянул руку к повязке и снял её. Его правый глаз был словно покрыт матовой дымкой, зрачок неподвижен, но радужка сохранила свой яркий зелёный цвет. Через глаз, пересекая его от виска к переносице, проходил тонкий, но отчетливый шрам, оставленный кинжалом, а светлые, почти белые ресницы подчеркивали его необычность.
—Этот шрам..От кинжала, - тихо сказал Эренфельс. Конрад видел, как он волнуется, и легонько сжал его плечо.
—Ого! - воскликнул кто-то. - Да это прямо боевой шрам!
—Выглядит круто! - добавил другой. - Настоящий пиратский глаз!
Юргену было непривычно, даже странно приятно от их реакции. Ни тени жалости, ни отвращения. Только восхищение. Он заулыбался, искренне, впервые за долгое время.
—Я Лотте Вайс, - первой представилась девушка с копной рыжих, почти огненных волос, заплетенных в небрежную косу. На ней была потрепанная мужская куртка и юбка, явно перешитая из чего-то большого. Её глаза смеялись. Рука была сильной, на запястье виднелись шрамы. - Конни говорит, ты свой? Что ж, добро пожаловать в наш зверинец. Я тут за музыку отвечаю, и за то, чтобы все не раскисли. - Она была постарше, лет восемнадцати, и чувствовалось, что она здесь авторитет.
Рядом с ней стоял невысокий, шустрый парень с хитрым прищуром. Он пожимал руку крепко, но очень быстро.
—Фриц Келлер, - представился он. Его взгляд был цепким, он, казалось, сразу сканировал Юргена. - Я тут по части 'что плохо лежит' и 'как незаметно проскользнуть'. Если что-то нужно найти, или куда-то попасть без лишних глаз - это ко мне. - Он был лет пятнадцати-шестнадцати, и от него исходила аура вечной готовности к действию. Всегда носил с собой карманный нож.
За Фрицем стояла высокая, крепкая девушка с короткой, практичной стрижкой и серьезным лицом. На ней была старая кожаная куртка.
—Грета Адлер,- сказала она низким голосом, кивнув. Её взгляд был прямым, в нем читалась смесь осторожности и силы. - Я слежу, чтобы никто не лез куда не надо. И чтобы наши не терялись. - Было ясно, что с ней шутки плохи, и она могла постоять за себя и за других. Ей было лет семнадцать, и она была известна своей принципиальностью.
—Вообще я Ганс, но все зовут меня Шпац. Потому что я быстрый, как воробей," – тут же вмешался тот самый высокий и худой парень. Его улыбка была немного натянутой, но он, кажется, пытался быть дружелюбным. На шее у него висел самодельный амулет из кости. - Если надо что-то передать, узнать или просто быстро исчезнуть - это мой профиль. Ему было около четырнадцати, и он был непревзойденным мастером побегов и маскировки.
—Роберт Мюллер, но для своих – просто Руди. Руди-Краб, - представился еще один парень, лет девятнадцати, с широкой улыбкой и веселыми глазами. Он был коренаст, с сильными руками, и на его одежде виднелись пятна машинного масла. - Я тут по части механики. Если что-то сломалось, или надо что-то починить – тащи ко мне. И по части историй – тоже ко мне.
Девушка в больших круглых очках, с аккуратно заплетенными в косы каштановыми волосами, робко протянула руку.
—Эльза Браун, - проговорила она тихим голосом. В её руках была потрепанная книжка. - Я... я просто читаю. И иногда пишу стихи. Её глаза были умными и немного печальными. Ей было около шестнадцати.
Последним подошел высокий, угловатый парень с колючим взглядом и вечно недовольным выражением лица. Он был самым старшим, лет двадцати, и от него веяло какой-то усталой мудростью.
—Франц Шульц, - буркнул он, лишь кивнув, не протягивая руки. - Конрад сказал, ты полезен. Посмотрим. Только не подведи. - От него исходила атмосфера недоверия, но в то же время готовности защищать своих. Он был самым молчаливым.
Юрген пожимал руки, пытаясь запомнить каждого. Эти люди были живым воплощением всего, что Конрад рассказал ему: свобода, риск, сопротивление. Они были "дикими ростками" на выжженной земле, пробивающимися сквозь асфальт, игнорируя порядок и правила. И, глядя на них, мальчик впервые за долгое время почувствовал, что он не одинок. Что есть другой путь. Пусть опасный, но зато свой.
В этот момент, в конце августа 1939 года, новости о начале Второй мировой войны еще не были столь всеобъемлющими, как позднее. Однако, информация циркулировала.
Для Юргена, несмотря на его высокое положение, реальность была искажена пропагандой. Он знал о "польской проблеме", о "притеснении немцев" на территориях, отторгнутых после Первой мировой, и о "неизбежности восстановления справедливости". В Берлине он слышал о "последних приготовлениях", о "мобилизации" и "национальном долге", но сама война еще не была объявлена официально. Его отец, Вильгельм, наверняка видел в этом "восстановление величия Германии" и "защиту от врагов", что транслировалось по всем официальным каналам. Юрген, однако, помня о своем прошлом, о рассказе Конрада и о том, что он видел, ощущал грядущее не как триумф, а как ужасающую катастрофу. Он думал о том, как легко люди поддаются пропаганде, забывая о человечности. Юрген увлекался историей, особенно Первой мировой войной, и знал, какую разрушительную силу может иметь война. Поэтому его удивило, как легко люди, казалось, забывали об этом и бросались в очередную бойню.
Для пиратов эдельвейса информация была более отрывочной, но и более критической. Многие из них росли в бедных районах, видели несправедливость, безработицу и страдания, вызванные последствиями Первой мировой и Версальским договором. Они слышали новости из разных источников: обрывки радиопередач, слухи, разговоры взрослых. Они могли знать о напряженности в Европе, о военных приготовлениях, но детали и их истинные масштабы были неясны.
Келлер даже бросил фразу:
—Ну что, Юри, отец твой, наверное, уже пакует чемоданы для "почетной миссии"? Говорят, скоро тут будет жарко. Как там, в Берлине, говорили? 'Великое наступление' или что-то такое?"
А Вайс всё твердила:
—Ах, если б только мы могли танцевать под другую мелодию, а не под марши, что звучат сейчас на каждой улице...
Такие короткие, вкрадчивые намеки, скорее всего, стали бы частью беседы, отражая общую атмосферу предвоенного напряжения,
Не все из "пиратов эдельвейса" были на первой встрече. Группа была больше, чем казалось. У них были свои "штабы" – заброшенные здания, винные погреба, чердаки. Встречи проходили небольшими группами, часто по пять-семь человек, чтобы не привлекать внимания. Иногда собирались все вместе, как в тот раз.
Юрген узнал, что у них были свои, скрытые от властей, "подразделения":
"Эхо": Те, кто занимался сбором информации, прослушиванием радио, чтением запрещенной литературы. Эльза Браун, с её любовью к книгам, явно была близка к ним.
"Странники": Те, кто мог незаметно перемещаться по городу, передавать послания, доставлять предметы. Фриц Келлер и Шпац были здесь главными.
"Хранители": Те, кто обеспечивал безопасность, находил места встреч, следил за порядком. Грета Адлер и Франц Шульц были именно такими.
"Творцы": Те, кто поддерживал моральный дух, создавал песни, рисовал, писал. Лотте Вайс и Руди-Краб, который любил рассказывать истории, тоже были здесь.
Именно в этом кругу, слушая, как они вслух читали отрывки из реально запрещенных книг – например, стихи Генриха Гейне, чьи работы были вычеркнуты из немецкой литературы, или статьи, критикующие нацистскую идеологию, – Юрген все больше открывал глаза. Он видел, как власть искажает правду, как глушат любое инакомыслие.
Удалось и избежать Гитлерглюгенда. Юри сказал отцу, что его "пригласили" в некую "элитную секцию" Гитлерюгенда, которая занимается "историческими исследованиями" и "археологией", и что занятия проходят в другом месте, и он должен будет "подготовиться" к этому, занимаясь самостоятельно. Вильгельм, занятый своими делами и довольный тем, что сын, казалось, приобщается к "государственной идеологии", особо не вникал в детали. Юрген же, используя деньги, которые ему давал отец, покупал нужные книги и материалы, а вечерами, под предлогом "самостоятельной подготовки", уходил на встречи с "пиратами".
Время шло, приближалось Рождество. В Herrenhaus Falkenburg, следуя традициям Вильгельма, готовились праздновать с размахом. Огромная ель была украшена в гостиной, дом наполнялся запахом хвои и свечей. Вильгельм, как всегда, старался создать атмосферу величия и семейного единства. Доротея, хоть и не была матерью, старалась поддержать этот порядок. Семья, слуги - все участвовали в подготовке. Были песнопения, обильный ужин, подарки. Для Юргена это был момент контраста - с одной стороны, тщательно выверенный, почти театральный семейный праздник, с другой - осознание того, что снаружи мир погружается во тьму.
Накануне праздника, когда Вильгельм снова находился в командировке, а Доротея была занята подготовкой, фрау Марта подошла к Юргену. В её глазах была особая нежность. Она вручила ему небольшой, завернутый в старую ткань сверток.
—Это от него, Юри, - сказала она тихо. - От Карстена.
Юрген развернул ткань. Внутри лежал небольшой альбом с зарисовками, сделанными карандашом. Это были наброски одежды, пейзажей, портретов. На одной из страниц был изображен элегантный мужской костюм, типичный для начала века, но с необычными, смелыми деталями кроя, которые Юрген никогда раньше не видел. Карандашом, аккуратным, но уверенным почерком, было написано: "1910".
—Он часто делился со мной такими работами, - продолжила Марта, её голос дрожал. - Я жалею, что не сохранила больше. Но это... это мне особенно дорого.
Эренфельс с трепетом взял альбом. Он чувствовал связь с этим дядей, которого никогда не знал, но который, кажется, был так похож на него внутренне. Он крепко сжал альбом.
—Спасибо, tante Марта, - сказал он, и его голос был полон искренней благодарности.
В этот же вечер, чтобы отблагодарить фрау Марту за её заботу и этот бесценный подарок, Юрген подарил ей золотой браслет, который когда-то принадлежал его матери, Кларе. Это была одна из немногих вещей, которая осталась от нее, и теперь она перешла к нему. Фрау Хофманн была так тронута, что слезы навернулись ей на глаза.
Накануне Рождества, когда все уже разошлись по комнатам, Юрген, одетый в простой, но добротный костюм, который ему выделила Марта, вышел на улицу. Его волосы, хоть и не отросли еще сильно, были уже заметно длиннее обычного, и он залил их лаком, чтобы придать вид аккуратности. В руке он сжимал свой крест – простой, из темного дерева, подарок от Марты. Он повесил его на шею рядом с золотым крестом, который подарил ему отец. Теперь простой крест, казалось, был ему гораздо ближе к сердцу. В Кёльне в ту ночь был морозный, но ясный вечер. Снег лежал на крышах и деревьях, отражая свет фонарей. Он чувствовал пронизывающий холод, но не из-за погоды. Вглядываясь в ночное небо, он молился, крепко сжимая крест. Он просил своего дядя Карстена быть с ним, направлять его, и молился, чтобы мир, который так стремительно менялся, наконец нашел путь к миру и человечности.
Вскоре после полуночи, под покровом ночи, он отправился на тайную встречу. Пираты эдельвейса тоже отмечали праздник, по-своему, но с тем же искренним желанием добра. Они нашли уютное, теплое место - тот же погреб, но теперь украшенный самодельными гирляндами и свечами. Поздравления были искренними, подарки - простыми, но полными смысла. Юрген подарил Конраду книгу стихов, а получил от него старый, но исправный компас.
После праздников, когда первые дни нового тысяча девятьсот сорокового прошли в привычной суете, на одной из встреч поднялась тема религии. Юрген, которого давно беспокоили вопросы веры, но который боялся говорить об этом, с радостью присоединился к беседе.
—Вы знаете, - начал Конрад, - церковь сейчас – это не то, что раньше. Власть сильно давит.
—Да, - подхватила Грета. - Мы им не доверяем. Они заодно с властями.
—Это правда, - подтвердил Франц. - Помнишь, как они создали Рейхскирхе? Это же просто максимально отвратительно, как до такого, в конце концов, дошли? Искажают библейские тексты, чтобы соответствовать их идеологии.
Юрген слушал, его глаза расширялись от удивления и отвращения.
—Но есть и другие, - сказала Лотте, её голос стал тише. - Церковь Исповедников, Bekennende Kirche. Они не подчиняются нацистам. Они продолжают проповедовать настоящую веру и помогают тем, кто скрывается, даже евреям.
—Да, но за это их преследуют, - добавил Фриц. - Власти их ненавидят. Многие священники арестованы, некоторые... исчезли.
Юрген узнал, что пираты эдельвейса тоже сотрудничают с Церковью Исповедников, помогая им в тех рамках, что были возможны. Они передавали информацию, иногда помогали с переводами, а когда у них появлялись средства, оказывали финансовую помощь. Юрген, услышав это, принял решение. Деньги, которые ему давал отец - на книги, на "самостоятельное обучение", на "нужды Гитлерюгенда" - он решил перенаправлять им. Это была его маленькая, но искренняя помощь тем, кто боролся за истинные ценности, за человечность. Это было продолжение его бунта, более осмысленное и глубокое. Теперь он знал, куда направляется его путь, и кто его настоящие друзья.