Тетушка, ты была права..
Вечер выдался на удивление тихим. Небо окрасилось в лиловые и золотистые тона, Хогвартс словно выдохнул после долгого учебного дня. Элис шла по коридору с книгами в руках, едва улыбаясь чему-то своему. За последние недели она будто научилась жить в покое: равнодушной, спокойной, даже холодной — но только снаружи. Внутри всё ещё было больно.
После письма от тётушки, в котором та писала: «Люди ранят. Научись не плакать — стань сильнее», Элис изменилась. Не потому, что хотела. А потому что иначе не выдержала бы.
Седрик стал для неё чем-то светлым. Надёжным. Он умел говорить так, что сердце замирало. Он касался её руки осторожно, почти почтительно. Он был тем, кто первым нашёл её настоящую, ранимую — и не отвернулся.
Но в тот вечер всё рухнуло.
Она шла мимо Астрономической башни. Свет сквозь приоткрытую дверь, странный шорох. Любопытство победило, и Элис осторожно заглянула внутрь.
Там был Седрик.
И он целовался. С Анджелиной Джонсон.
Мир на миг застыл. Воздух стал густым и вязким, дыхание перехватило. Элис будто приросла к полу, не веря в то, что видела. Анджелина держала его за рубашку, его рука была у неё на талии. Они смеялись. Он шепнул ей что-то — что-то, что когда-то говорил Элис.
И Элис... развернулась и побежала.
Она не кричала. Не упала. Просто бежала, как от огня. Добежав до подземелий, бросила книги, захлопнула дверь спальни и медленно опустилась на пол. Слезы вырвались сами. Глубокие, бесшумные, болезненные. Она не понимала, как он мог. Как он посмел?
— Почему?.. — прошептала она в пустоту.
Минуты тянулись, как вечность. Элис не пыталась себя сдержать — плакала так, как давно не плакала. Но вдруг... перед внутренним взором всплыло письмо тётушки. Слова, впившиеся в память: «Слёзы ничего не изменят. Люди предают. Учись идти дальше».
Элис резко села, вытерла слёзы и встала. Подошла к зеркалу. Красные глаза. Взъерошенные волосы. И — неузнаваемый взгляд.
— Тетушка... — тихо сказала она, глядя на отражение. — Ты была права.
Она больше не плакала. Только сердце снова стало чуть холоднее. Чуть тверже.
На следующее утро она молчала за завтраком. Слизеринцы переглядывались — она будто стала ледяной. Даже Пэнси ничего не сказала, только сжала руку под столом. Тео смотрел с беспокойством, но Элис даже его взгляд проигнорировала.
Седрик пытался подойти — но она встала и ушла, не глядя на него. Он звал её, но она не обернулась.
Она не закричала. Не устроила сцену. Просто выбрала молчание.
И, как ни странно, это оказалось страшнее любых слёз.