Глава 12. Грехи Отцов
Солнце играло яркими бликами на зеркальной поверхности озера. Безоблачное небо сияло, и отсутствие ветра делало этот день просто созданным для полётов.
Однако на берегу можно было заметить лишь две одинокие фигуры: в мантиях и с метлами.
Драко Малфой крепко сжимал в руке новенький Нимбус, подаренный отцом к Рождеству, и изучал свою спутницу с видом третейского судьи. А она, с горящими от волнения глазами и легким румянцем, сидя верхом на метле, перебирала ногами.
— Если так дальше пойдет, то тебе лучше сдаться сразу, — констатировал Драко, наблюдая за тщетными попытками Гермионы справиться с эмоциями.
— И не надейся! — осадила она, стараясь выбросить из головы привычный страх перед полетом. — Ты даже не представляешь, как я хочу убрать эту самодовольную улыбку с твоего лица! Поэтому я передумала: давай свою «супер-метлу», — Гермиона выставила руку.
— Тебя это не спасет, — смеясь, протянул требуемое Малфой. — Летаешь ты, мягко выражаясь, неважно.
— Это мы еще посмотрим!
Обхватив кончиками пальцев гладкое древко, Гермиона ощутила азарт и уверенность в себе. Метла, действительно, была потрясающей и казалась продолжением ее самой.
— Ух ты! — воскликнула Грейнджер и бросила на Драко восхищенный взгляд.
— Посмотрим, что ты скажешь после того, как мы… — Малфой специально замолчал и многозначительно цокнул.
Гермиона покраснела и приоткрыла от возмущения рот. Она уже собралась вставить какую-нибудь колкость, как Драко продолжил:
— Поцелуемся, Грейнджер, поцелуемся, — (развлекается, змееныш!) — А на то, что ты подумала, уговорить меня не получится, извини... Не сегодня. Даже не старайся!
Гермиона толкнула его рукой в плечо:
— Залезай, Малфой. Хватит воздух сотрясать. Они оба оторвались от земли и застыли. — На счет три, — скомандовала Грейнджер. — Один, два, три!
Необыкновенное ощущение от полета очень быстро захватило её. Волосы порхали по ветру, прохлада ласкала кожу, высота разгоняла кровь, победа манила. Метла была чувствительна к любому лишнему движению, и Гермиона с сожалением признала, что надо было выпросить у Драко пробный полет. Противоположный берег стремительно приближался — еще чуть-чуть...
Но девичье сердце неприятно екнуло, когда ближе к финишу Малфой обогнал ее и всего секундой раньше очутился на земле. Серые глаза блестели от восторга, обычно бледное лицо горело румянцем, и Драко торжествующе улыбался:
— Я же говорил.
— Так нечестно. Я даже не потренировалась, — досада от украденной из-под носа победы царапала уязвленную натуру.
— Честно-нечестно… Исход был бы тот же, — выдал самодовольный победитель.
Он подошел к расстроенной Гермионе, наклонился ближе к лицу и по-малфоевски «утешил»:
— Я выиграл. Смирись. А значит, делаю с тобой, что хочу, а хочу я...
Драко не договорил, её добили эти светящиеся от радости глаза, и Гермиона пустила в ход свое «оружие»: притянула Малфоя к себе и поцеловала. Она, не стесняясь, кусалась от обиды и смело запускала в рот ласковый язычок.
Гермиона намеренно оборвала поцелуй, когда почувствовала, как Драко пытается перехватить инициативу.
— И зачем ты это сделала? — он тяжело сглотнул, отгоняя неприличные картинки, заполняющие воображение. — Желание не отдам! Не такой ценой.
— Давай два из трех! — смело предложила Грейнджер.
— Я с тобой не торгуюсь. Одно я уже заслужил.
— Тогда играем на три: всё лучше, чем одно, согласись? Ты много потеряешь... Лицо Драко озарилось диким огнем. Он вскочил на метлу:
— Считай, что ты полностью в моём распоряжении. Сегодня же, после ужина. И, заметь, не я это предложил, так что не включать потом вредность и прочее-прочее...
Гермиона, окрыленная маленькой победой, подхватила вызов, собралась:
— Один, два, три! — и рванула с места. В этот раз метла, будто стрела, пролетела от одного берега к другому, оставив Малфоя позади.
Совсем немного, но для крика ликования этого хватило. Драко скривился. Он и не предполагал, что Гермиона намеренно не выложилась на полную катушку, стараясь ввести его в заблуждение и повысить свои шансы во время третьей попытки. Он был явно разочарован, когда приземлился на липкий снег вторым, но старался этого не показывать:
— Один — один. Пара желаний тоже ничего. Напоминать, чем ему придется заплатить за проигрыш, никак не хотелось. Обещала не давить, так будь любезна проявить тактичность.
Драко недооценил Гермиону, и она в третий раз с лихвой обставила его. Оскорбленное выражение лица напомнило о прежнем Малфое с той лишь разницей, что длилось это непривычно недолго.
— Два из трех, значит, — пиная снег носком ботинка, заключил он. — И ты схитрила, не спорь! Ничего, я на тебе и с одним желанием отыграюсь!
— Не расстраивайся,— Гермиона старалась смягчить горечь поражения, — тебе будет где развернуться... Теперь мы будем встречаться только в укромном месте.
В ответ она увидела лишь дерзкое лицо Драко. И это лучшее из зол!
* * *
В тот же вечер их комната, как и прежде, показалась Гермионе уютной и теплой. Камин горел, а Малфой ждал ее прихода, изучая вид за окном. И даже не повернулся, когда она вошла. Он просто слушал ее шаги, треск дров в огне и разглядывал зимний пейзаж. Гермиона обняла Драко, прижавшись щекой к спине. Они простояли так несколько минут, пока он не опустил руки, притягивающие его за грудь, и не произнес:
— Лучше нам поговорить здесь, а не в спальне.
— У тебя есть спальня? — с удивлением спросила Грейнджер.
— Ты дверь в углу не заметила? Гермиона отрицательно покачала головой. — Но хоть в чем-то ты небезупречна, — вздохнул Малфой. Его прежняя дерзость куда-то исчезла. — Тебе лучше сесть, — он жестом указал на маленький диван.
Грейнджер боялась, что Драко вдруг передумает, поэтому тут же присела и молча ждала откровений с нескрываемым волнением. Однако Малфой нервничал не меньше. Но решив, что ей и так почти все известно, и он ничего не теряет, начал:
— Мой род и прежде не отличался многочисленностью. А когда единственный брат Арахниуса, Нарцисс, окончательно сошел с ума от любви к самому себе и отрекся от жены и дочери, названной им, кстати, в честь собственной персоны, мой предок стал болезненно одержим идеей могущества рода Малфоев. Но злобный нрав, как и у большинства из нас, долго не позволял Арахниусу жениться. Женщины просто бежали от него, как от чумы. Я не знаю, когда ему пришла в голову столь преступная мысль, и как долго он ее вынашивал, только он сделал то, что сделал. Ты сама всё поняла. Добавить нечего. Он заставил Клариссу наделить его и всех его потомков даром производить на свет только мальчиков, как единственных хранителей крови. Арахниус отчаянно желал сделать их похожими на себя, на истинного Малфоя, и благодаря алхимии у него это получилось. Только ему и в голову не пришло, что почти всем его потомкам придется заплатить. Сейчас я не могу рассказать тебе всё до конца, только жажда обладать женщиной, используя ее слабую волю, заставила его быть неограниченным в своих желаниях. За семнадцать лет до своей смерти он успел оставить тринадцать детей, законных и даже незаконных, с радостью признавая их перед собственными женами. Так или иначе, до смерти Арахниуса проклятие давало о себе знать лишь частично и в том, что все мальчики росли, действительно, истинными Малфоями: высокомерными, самоуверенными, расчётливыми, до совершеннолетия любившими только себя и остававшиеся холодными по отношению к слабому полу. Как сам предок и его самовлюбленный брат. Тогда Арахниусу это не показалось подозрительным. Кларисс в точности исполнила его «просьбу» в превосходной степени, оставив — на будущее — некоторую склонность к безумию. Но со смертью предка проклятье стало проявлять себя в полной мере. Когда старшему из сыновей исполнилось восемнадцать, случайно выяснилось, что он, вроде как, ущербен. Кроме того, было и еще кое-что, о чем я не готов тебе сейчас рассказать. И опять это не показалось странным, пока через сотню лет не приобрело пугающие масштабы.К тому времени, как Малфоям стало понятно, что дело не в истощенной магии или физическом недуге — мы прокляты, волшебницы уже не было в живых. Лишь она могла отменить заклятье, поэтому Николасу ничего не угрожало, но он, следуя собственным убеждениям, открыл одному из потомков его смысл. Тем более, Кларисс перед своей смертью раскаялась. Воистину, она была умнейшей из женщин! Она хладнокровно отомстила, и эта месть грозила стать особенной. Поэтому все попытки увеличить род за счет рождения мальчиков не приносили желанных результатов. И не все мои предки были склонны заводить детей, как коллекционеры. Так постепенно, учитывая безумие, проклятие, болезни и прочие вещи, лишающие даже обычных волшебников жизни, Малфоев осталось лишь двое.
Драко замолчал.
Он отвергал глаза Грейнджер, он видел, он топил в них бурю эмоций. И столько же переживаний.
— Но если Кларисса все-таки раскаялась, она не могла не сказать, как все отменить! — с энтузиазмом предположила Гермиона и, пораженная еще одной догадкой, вскочила с места. — Вот откуда эти руны!
— Твой ум — просто наказание какое-то, — раздраженно заявил Драко и продолжил: — Возможно, Фламель обманула нас. Это не сработало ни разу.
— Это странно, она не была такой…
— Была. Боль, причиненная ее семье, оказалась сильнее раскаяния.
Гермиона изучала красивое, немного измученное лицо, и теперь ничего уже не хотела знать, кроме одного:
— Я прошу тебя, пожалуйста, скажи мне… Что там...
Драко глубоко вздохнул и негромко, срывающимся голосом, признался:
— После смерти паука рожденный по крови сын, через одного, будет проклят, и в каждом поколении не менее одного, поразив тем самым первого и последнего из рода.
— И почему все проклятья такие запутанные?! — возмутилась Гермиона. — Паук это, конечно, Арахниус, только Кларисса сошла с ума. Наказать первенца — расчётливо, тебя — жестоко, каждого второго — смертельно для рода. Драко, я опять не понимаю, ты проклят, но ты не умираешь?
— Нет, — сухо произнес он.
— Так что с тобой не так?
Гермиона подошла к нему совсем близко, боясь упустить самое важное. То, с какой болью и отчаянием он ответил, говорило лишь об одном — это мучает его незаслуженной пыткой:
— Я — пустой.
— Пустой? — Гермиона не уловила смысл.
— Я не могу иметь детей. Я бесплоден.
Наступившая тишина казалась не просто тяжелой — трагичной. Драко всё пытался понять, о чем думает Грейнджер, почему не уходит, почему так чертовски долго молчит!
Гермиона стерла со щеки внезапно вырвавшуюся слезу, положила руки на поникшие плечи Драко и стала целовать любимые губы, глаза, щеки…
— Это неважно, — шептала она, — я хочу быть с тобой. Хочу. Быть. С тобой.
Единственное, что сейчас стало важным для Малфоя. Стало отражением его собственного желания. Противоположностью его боли. И страхов. Со стоном отчаяния он подхватил Гермиону на руки и, целуя в мягкие отзывчивые губы, направился в спальню. Бережно вернул на пол прямо у кровати.
Страсть, боль, потребность наполнили комнату вместо воздуха. Малфой с силой прижал Гермиону к стене и рванул края блузки так, что пуговицы отлетели в стороны, рассыпавшись по паркету маленьким градом. Одним движением Драко с треском разорвал белоснежный бюстгальтер и сильные руки жадно прильнули к груди, пропуская возбужденные соски между пальцев.
— Я хочу быть с тобой, Гермиона…
Опять… Ее имя. Так необъяснимо. Потому что легко. Естественно. Ласково. И желанно…
Драко впился губами в губы, ощущая вкус каждой секунды их близости. Его рука смело заскользила по внутренней стороне бедра вверх, стараясь дотронуться до скрытой бельем плоти. Чтобы погладить ее. Ощутить жар. Сладкую влагу. Почувствовать рваные вдохи и выдохи на своих губах.
— Хочу... — повторил Драко шепотом, сталкиваясь дыханием и отдаваясь жгучему нетерпению.
Он терялся в ее тепле, растворяясь и замирая от предвкушения. Всё мигом и разом потоком переливалось в Гермиону, вызывая чувственный всполох — ощутить Драко внутри. Ближе, чем в эти мгновения. Чем раньше. Чем никогда до этого.
Он ласкал ее всю... Он ее целовал. Сладко... Остальное — не существовало. С покорностью, с упоением Гермиона отдавалась этим минутам, забывая о времени. Приглушенные стоны слетали с губ не по ее воле — по воле Драко. Пока он не перестал. И вот тогда — снова. Уже громче! Из тоски по нему. Но он хотел Гермиону. И это было выше «нельзя»…
Целуя, он подталкивал её к кровати. Сейчас близость казалась неминуемой.
Неумолимой.
Внезапной.
Но Гермиона хотела этого так сильно, что не могла сопротивляться яростному порыву. Она сама с силой толкнула Драко на постель и, сломленная желанием, села на него сверху. Расстегивая рубашку, целовала разгоряченное тело, наслаждаясь запахом и вкусом его кожи. Ощущала требовательные прикосновения горячих рук к бедрам, чуть раскачивающих их в такт собственным мыслям. Таким понятным и почти осязаемым.
Опьяненная, Гермиона смело отбросила стыд и расстегнула брюки Драко. Она освободила его возбужденный член и услышала… полухрип. Полурычание. Полустон. Вот и всё. Наверное… Потому что она владела Драко. Потому что заставляла его сердце стучать как сумасшедшее.
С каждым движением руки. С каждой каплей удовольствия. Драко пылал изнутри. Волшебная кровь почти лишала его рассудка, но Малфой цеплялся за остатки разума. За жалкие клочки. Боролся, иногда стискивая зубы, боясь выкрикнуть запретные слова. Выступившая испарина не приносила никакого облегчения, жар на коже Драко не стихал. И всё потому, что Гермиона смотрела на него. Целовала. И горела вместе с ним. Потому что её голова склонялась все ближе и ближе к члену. И вот её губы целуют его... Будто потолок рушится…
Стоп! То, как Драко схватил Гермиону за плечи, причинило ей боль, но не испугало. Подняв голову, она смотрела в искаженное непонятной мукой лицо. Мгновение спустя низким, но отчаянным голосом, он приказал:
— Убирайся! Не сейчас, Гермиона, — и с мольбой: — Прошу тебя. Еще немного, и я…
Она на миг оторопела. Сползла с кровати, подхватила одежду. Гермиона, со слабым пониманием происходящего, послушала Драко, оставив совсем одного. Его бледные руки впились в постель, борясь с диким желанием догнать Гермиону.
Борясь с этой чертовой кровью..