Oblivion / Обливион

— Хозяин Драко!

Голос рассёк утро так резко, что оно разлетелось, как тонкое стекло, и осколки вонзились прямо в череп. Драко приоткрыл глаза — и на миг не понял, где кончается вязкая тьма под веками и где начинается потолок его комнаты.

Малфой-Мэнор никогда не спал. Он дышал мраком — тяжёлым, густым, как отрава, которая медленно растекается по жилам. Тьма ползла по коридорам, шуршала под дверями, вцеплялась когтями в гобелены. Даже тишина здесь была не покоем — она звенела, натянутая, как проволока над пропастью. Стоит оступиться — и ты услышишь своё падение раньше, чем оно случится.

Иногда Драко казалось: Мэнор ненавидит его. За то, что он родился здесь. За то, что он — часть этой цепи, а цепь — часть его. Дом смотрел пустыми окнами, как на пленника, который сгниёт в его стенах, даже если сбежит.

Идеальное родовое гнездо. Тюрьма с фамильным гербом.

Он вспомнил лето — чужое, как будто вырезанное из другой жизни. Тогда света было больше. Смех Блейза гулял по аркам сада, ленивые препирательства Тео катились эхом вдоль галерей. Метла с глухим треском влетала в кусты, эльфы носились следом, грозясь «по приказу леди Нарциссы» всё конфисковать. Коридоры звенели от бега, и даже шёпот тогда был о дружбе, а не о клятвах.

В детстве всё казалось игрой: угадай, какая половица скрипнет; прячься за колонной и сдержи смех так, чтобы не услышали старшие; роняй шелуху от карамельных орехов на пол и смотри, как Финни шипит от досады. Днём — мётлы и глупая храбрость, пугать павлинов ради собственного веселья; вечером — библиотека, та, в дальнем крыле, где под чехлами пылились книги и пахло лисьими шкурами. Блейз жульничал в картах даже с эльфом; Тео спорил о магических формулах, будто на кону стояла Вселенная; Драко запоминал родовые заклинания — и они ложились в память легко, как будто кровь сама подсказывала ритм.

Теперь же стены слушали другие голоса. Голоса за длинным столом внизу. Там говорили не о детских шалостях, а о власти и крови. Смех умер; остались только приказы. Стоило вообразить этот стол — длинный, как свежий шрам, чёрное дерево, блеск холодных бокалов, — и становилось ясно: вот он, твой дом, ёбаный театр. С кладбищем под ногами и тенью Господина в каждом углу.

И всё это — твоё. Наследие, мать его. Петля на шее, красиво оправленная серебром.

Серый свет вломился в комнату, как надсмотрщик с ключами. Драко моргнул, и линии потолка обозначили клетку, где он рос. И где застрял. Каждая деталь здесь была до боли знакомой и всё же чужой, как собственное отражение в искривлённом зеркале.

На стене — старый гобелен: серебряные ветви, завивающиеся в узор, похожий на замкнутый круг. Когда-то он казался символом силы рода. Теперь — лишь напоминание, что корни превращаются в оковы, если им некуда расти.

Корни. Они тянутся вниз, превращаясь в петлю, и всё, что остаётся — держать подбородок выше, чтобы не задохнуться.

Под ветвями ждало кресло с высокими подлокотниками — не для мальчика, а для старика, который ссутулится и будет дышать пылью веков. Кожаный комод пах не одеждой, а тайнами. Каждый его блестящий ободок говорил: здесь жили до тебя, здесь будут жить после. Не мебель — следы. Ковёр на полу — цвета крови, но временем выцветший, будто сам пытался спрятать, сколько раз по нему ходили мёртвые. Занавеси тяжёлыми складками стекали вниз, и казалось, стоит их раздвинуть — и за окном не будет сада, неба, ничего, кроме пустоты, готовой поглотить. Даже постель — белая, заправленная руками эльфов, — не приносила сна. В ней не спали — в ней лежали. Как в гробу, слишком мягком, слишком изысканном, чтобы обмануть смерть.

И воздух был другим. Когда-то он пах сухой пылью книг и летними сквозняками. Теперь — железом, сыростью и вином, слишком густым, чтобы вдохнуть до конца. Он лип к коже, оставляя ощущение, будто сам дом метил его изнутри, нашёптывал: ты мой. Ты отсюда не уйдёшь, даже если сдохнешь в попытке.

Комната знала его лучше, чем он сам. Помнила каждую ночь, когда он сидел у окна и следил, как тени деревьев тянутся по газону — словно мрак хотел пролезть внутрь и выжрать свет. Помнила его детские сомнения: книга или метла, сон или очередная бессонница. Но мальчика в этой комнате давно не осталось.

Зеркало в углу больше не отражало лицо. Оно отражало усталость. Смешно. Даже отражение стало честнее, чем он сам.

Дверь приоткрылась шире, и внутрь скользнула Фини — крошечная, худющая, с руками, как высохшие жилы, и глазами, в которых отражался тот же мрак, что жил в стенах. Казалось, сам Мэнор вылепил её из пыли и усталости. На ней болтался обрывок простыни, перетянутый чужим ремнём — будто петля, которая соскользнула и стала одеждой.

— Хозяин Драко, — повторила она и сжимала у груди стопку свежих рубашек. — Хозяин опять спал без одеяла. И опять не съел ужин, который Фини принесла вчера.

Эта мордочка сопровождала его всегда. В детстве, когда он воображал себя наследником империи, именно Фини подбирала книги, которые он разбрасывал, и шептала ему, что «леди Нарцисса будет гневаться, если Хозяин разобьёт вазу». Когда он сломал руку, рухнув с метлы, Фини просидела всю ночь у его кровати с мокрыми тряпками и нелепыми заклинаниями, будто хотела удержать кости силой своей веры. Тогда он понял: эльфы не просто служат. Они вшиты в сами чары дома.

Сейчас её голос был тем же — навязчивым, но мягким, будто он никогда не менялся, менялся только сам Драко.

Он ещё не до конца проснулся, веки тяжёлые, мысли вязли, когда узкие пальцы Фини метнулись поправить край простыни — словно постель была для неё живым существом, требующим ухода.

На её щеке запёклась капля мыла. Видимо, снова драила лестницу до блеска, пока другие эльфы исчезали в подвалах. И именно эта нелепая деталь — мыльное пятно, дрожащие уши, тонкие руки, сжимающие рубашки — вывела его из себя сильнее всего.
— Я ещё даже не проснулся, — прохрипел он, откинувшись на локоть и щурясь, наблюдая, как уши Фини задрожали сильнее. — А ты уже требуешь отчёт.

— Фини никогда не требует отчёта у Хозяина, — возмутилась она, переступая с ноги на ногу. — Фини только заботится. Хозяину нужен сон. Еда. Чистые рубашки.

Драко закатил глаза, потянулся к прикроватному столику, заваленному смятыми листами, пустыми флаконами зелья и нераспакованными перчатками.
— Сон, еда, рубашки... Великолепный набор, — сухо бросил он, поднимаясь с постели и направляясь к ванной. — Мне нужно одно: чтобы весь мир заткнулся. Включая тебя.

Он знал — бессмысленно. Фини была приклеена к нему, как эхо к голосу. Всё лето она таскалась за ним, с корзинкой зелий и бинтов, и её тонкие пальцы, белёсые от многолетнего труда, так ловко перебирали швы на его ранах, что иной раз казалось — ещё чуть-чуть, и она попробует зашить не только кожу, но и дыру внутри него.

Тщетно.

Забота раздражала, но не настолько, чтобы кричать. Драко давно понял: отучить эльфа от преданности всё равно что приказать воде течь вверх.

Он шагнул в душ, оставив за дверью её торчащие уши и тревожное сопение. Горячая вода ударила по коже, будто пыталась содрать с него остатки сна, липкого и тянущего, как грязь после ливня. Потоки обжигали старые раны, нащупывали свежие, выстукивали по каждой трещине — тупо, равномерно. Драко не морщился. Боль — всего лишь доказательство: жив.

Когда он вышел, вода ещё стекала с волос, каплями скатывалась по ключице, по шрамам. Фини ждала, как сторожевой пёс, метнулась вперёд. Вертелась вокруг него, ловкими пальцами застёгивала пуговицы, шнуровала перчатки. Драко позволял. Её суета раздражала, но одновременно собирала хаос в чёткие линии. Словно вся её магия заключалась в этом — удерживать распадающийся дом от окончательного разрушения.

— Лорд велел передать, что ждёт хозяина Драко за завтраком в Северном саду, — её голос прозвучал мягче обычного, с особым почтением, которое она берегла лишь для слов «лорд Малфой».

Драко слегка приподнял бровь, но не ответил. Северный сад. Символично. Отец любил назначать встречи именно там — в сырой прохладе камня и ветра, где каждая кованая скамья напоминала о дисциплине рода не меньше, чем портреты предков в доме. Он понимал намёк: разговор не будет дружеским.

Фини застегнула последнюю пуговицу, задержала ладонь на лацкане — слишком долго, будто пыталась пригладить не ткань, а его жизнь. Он резко отстранился. Перед встречами с отцом он не терпел задержек.

Коридоры отозвались эхом его шагов. Холодным, сухим, словно стены шептали чужими голосами. Когда-то здесь грохотали книги, звенел смех друзей, раздавался гнев матери. Теперь — шёпоты. Фанатичная преданность. Чёрные мантии мелькали на поворотах. Воздух был натянут, как струна: коснись — и она лопнет.

После освобождения Беллатрисы из Азкабана лето в Мальфой-мэноре стало похожим на нескончаемое испытание. Она будто привнесла с собой запах сырости и ржавчины камер, в которых сгнила её душа, и этим же воздухом дышал каждый, кого она касалась. Она взялась за него — за Драко — с той жадностью, с какой голодный хватается за кость.

Она появлялась внезапно, словно из трещин в стенах, и в её движениях всё ещё жила ломка заключения: нервные, рваные, но полные хищной энергии. Она называла это тренировкой. Но на деле это была охота — на его страх, на его слабость. Её взгляд был острым, как гвоздь, забитый в рану, её слова — липкими, вкрадчивыми, полными фальшивого ласкового яда.

Каждый раз всё кончалось одинаково: резкий удар заклинанием, падение в пустоту, провал в темноту, из которой выкарабкиваешься сам. Если держался — её улыбка расползалась, как у кошки, выдрессировавшей мышь бегать по кругу. Если падал — её смех разносился по залам: хриплый, сорванный, до звона в ушах, до дрожи в костях.

Он ненавидел её. И учился у неё.

Беллатриса вытравила остатки его мягкости — и на их месте остались только жёсткость, привычка вставать и холодная, почти звериная решимость: выжить. Стать «полезным».

Волдеморт пока не удостаивал его даже взглядом. И в этом было всё сразу: облегчение и унижение. Прозрачный. Невидимый. Но именно в этой прозрачности — спасение. Внимание Лорда сжигает мгновенно. Беллатриса же, наоборот, тянулась к нему с фанатичной жадностью. «Ты будешь ценнейшим, Драко. В тебе кровь Блэков». И в её голосе не было сомнений, только верность своей догме: ребёнка из него можно выбить до костей — он обязан стать оружием.

Лето было продуктивным. Он научился закрывать разум так, что Беллатриса срывалась в ярость; научился метать заклинания быстрее, чем успевал осознать слова; научился вставать на ноги, даже когда тело больше не принадлежало ему. Иногда ему казалось, что стены поместья напитались его собственным криком, и теперь слушают, дожидаясь нового.

Он шёл медленно, выученной походкой наследника: руки за спиной, прямой взгляд. Внутри же всё клокотало. Он знал: встреча с отцом не бывает беспричинной. Северный сад означал одно — разговор о деле. О том, насколько «полезным» стал сын за это проклятое лето.

И северный сад встретил его холодом. Свет был острый, как осколки, иней на ветвях — будто стеклянные жилы, тянущиеся в небо. Статуи вдоль аллей вытянулись в немом крике, словно застывшие свидетели. Здесь, на севере поместья, всегда было прохладнее, чем в других садах, будто сама земля сторонилась тепла.

Люциус сидел в мраморной беседке, словно статуя, чуждый любым человеческим мелочам. Его мантия лежала складками, идеальными до боли, руки покоились на подлокотниках кресла, тонкие пальцы сжимали трость. Серебряная голова змеи поблёскивала в лучах утра. Он не поднялся навстречу сыну — не было нужды.

— Драко, — произнёс он. Имя прозвучало как вызов.

— Отец, — ровно отозвался Драко, кивнув с той точностью, что показывала почтение, но не поклонение.

Некоторое время тянулась тишина, прерываемая лишь шелестом ветра. Люциус всматривался в сына так, словно пытался оценить, словно видел впервые за много месяцев или впервые на самом деле вгляделся. Драко почувствовал себя результатом роботы, одной из скульптур на финальной стадии лепки, когда мастер глубоко вдыхает и в последний раз критически оглядывает свое произведение, ища малейший изъян, незначительную неровность.

— Могу сделать вывод, что лето прошло не впустую,— произнёс Люциус наконец. Его голос не терпел возражений, в нём сквозила сама формулировка приговора. — Ты окреп. Я видел твои тренировки. И я слышал слова Беллатрисы. Она редко хвалит, но тебя — да.

Сердце кольнуло. Хвала Беллатрисы всегда была отравлена ценой. Раны под мантией, ночи, когда он сползал по стене, когда тело отказывалось слушаться. Люциусу было плевать. Главное, что тётка довольна.

— Благодарю, отец, — ответил он, ровно, без эмоций.

Люциус слегка склонил голову.
— Помни, Драко: ты — не просто мальчишка из Хогвартса. Ты — Малфой. Наш род держится не на прихотях, а на дисциплине, власти и умении верно служить, когда этого требует время. Мир меняется, и Тёмный Лорд видит, кто достоин его доверия. Он смотрит на меня. И теперь — на тебя. Не посрами нашу кровь.

Драко почувствовал, как всё внутри сжалось — не от страха, а от того же старого раздражения, которое всегда вызывали в нём отцовские речи. Слова о «наследии» и «чистоте крови» звенели пусто. Тёмному Лорду было плевать на него, плевать на любого, кроме мальчишки со шрамом. Драко знал это слишком ясно, чтобы обманываться. Но Люциус будет твердить одно и то же, пока сам не поверит в то, что кровь Малфоев весит больше, чем чужие подвиги. И в этом упорстве было что-то безумное, почти жалкое.

Драко кивнул.
— Я помню.

— Хорошо, — сказал Люциус, опираясь на трость и выпрямляясь. Его голос стал холодным, как металл. — Твой долг — подчиняться и исполнять. Не рассуждать, не сомневаться. Тёмный Лорд даёт нам место рядом с ним, и ты не имеешь права его посрамить. Помни: ошибка сына — это позор отца. Делай так, чтобы к твоему имени тянулись — и союзники, и враги.

Драко снова кивнул, лицо сохранило ледяную невозмутимость. А внутри всё скрутило от мерзкой тошноты. Имя. Род. Чистота крови. Те самые золотые оковы, которые отец называл честью.

А он сам? Где в этом месте для него?

Нигде.

Чёрт.

Люциус уже разворачивался к двери, когда словно мимоходом бросил:
— Сегодня твоя мать не выйдет проводить тебя. Она нездорова.

Фраза упала в холодный воздух, как камень в чёрную воду. Драко напрягся едва заметно, но губы остались неподвижными. Не спросил «почему» — не смел.

Он знал: мать всегда смотрела украдкой. Прятала тревогу под безупречным выражением лица, но пальцы выдавали её — белели на резной спинке кресла, когда Беллатриса заставляла его держаться на ногах в дуэлях, которые ломали дыхание. А вечером Нарцисса тихо входила в его комнату, касалась его волос, шептала, будто тайную клятву: «Ты справишься. Ты мой сильный мальчик...».

Он стиснул зубы и продолжил шагать за отцом, понимая, что этот маленький жест — «мать не будет тебя провожать» — значил больше, чем целый арсенал заклинаний. Это было настоящее оружие Малфоев: лишить тепла, оставить одного в холоде, пока сам не станешь холодом.

Они вышли во двор, где трава у ворот Мэнора всегда казалась выжженной, словно и сама природа держала дистанцию от этого дома. Фини уже позаботилась о багаже: сундуки исчезли из-под крыльца, и Драко знал — они окажутся в нужном купе, аккуратно расставленные, словно сами туда дошли. Он не удивился: в их доме порядок всегда «возникал сам» — если речь шла о вещах, а не о людях.

Люциус остановился у кованых ворот и повернулся к сыну. Лицо его оставалось непроницаемым, но тонкая складка меж бровей выдавала тяжесть мысли.

— Это будет не просто ещё один учебный год, — сказал он негромко, почти буднично, но слова разрезали утренний воздух, как нож. — Грядёт твоё первое испытание. И помни: на тебя смотрю не только я. Тёмный Лорд следит за каждым твоим шагом.

Драко выдержал его взгляд и позволил губам изогнуться в тонкой, ровной улыбке.
— Чего бы ни пожелал Тёмный Лорд, — произнёс он спокойно, будто клятву. — Это будет исполнено.

Ворота скрипнули, распахиваясь, и воздух дрогнул. Драко шагнул вперёд — и в следующее мгновение его втянул в себя перрон девять и три четверти.

Запах угля, свист гудка, визг детей, смех, гул толпы. Воздух платформы был слишком резким после мёртвой тишины Мэнора. Драко поморщился, но уголки губ дрогнули: Хогвартс. Временное убежище. Здесь можно дышать, не ощущая взгляд темных взглядов в затылок.

— Кого я вижу, — ленивый, густой голос Блейза прорезал шум платформы, как капля вина по белоснежной скатерти. Он стоял в стороне, плечом к колонне, руки в карманах, и явно ждал именно этого момента. — Дай взглянуть на твоё самодовольное ебало. Честно, за лето чуть не забыл, как оно выглядит.

Напряжение, что жгло плечи Драко, сползло вниз, как дорогая мантия, сброшенная слугой в прихожей: мягко, с ленивой неотвратимостью, складка за складкой, пока не растворилось в кончиках пальцев. Он остановился, разворачиваясь к Забини, и тонкая улыбка — остро отточенная — скользнула по лицу.

— А ты не заебался вглядываться в мужские лица? — спросил он негромко, но с такой насмешкой, что слова будто зазвенели в воздухе. — Слышал, у твоей матушки новый муж. Напомни, это седьмой?

Блейз коротко хмыкнул, оттолкнулся от колонны и шагнул ближе, толкнув Драко плечом.
— Осторожнее, Малфой, — губы его растянулись в усмешке, чёрные глаза блеснули угрозой. — Женщина безнадёжно романтична, верит в любовь. Это слово Малфоям, по-моему, не знакомо.

Драко скользнул пальцами по лацкану мантии, будто поправляя невидимую складку. Взгляд скользнул по толпе — как у охотника, проверяющего, кто поблизости.

— И слава Салазару, — тихо усмехнулся он.

Вдалеке он заметил знакомую фигуру, выделяющуюся из хаоса толпы. Кудрявые волосы Тео Нотта было сложно с кем-то перепутать.

Он двигался с той самой вальяжной походкой, будто весь перрон был подстроен под его шаг, будто расписание «Хогвартс-экспресса» составляли, сверяясь с его часами. Толпа шумела, дети визжали, матери махали руками, но Тео Нотт шёл так, словно это всего лишь дешёвая массовка, призванная подчеркнуть его выход. Мантия развевалась за каждым движением, и казалось, что он вышел не из толпы, а из-за кулис, на сцену, где публика ждала именно его появления.

— Ну здравствуйте, ублюдки, — протянул Тео, подходя. Губы искривились в насмешливой полуулыбке, глаза скользнули по друзьям: незаинтересованные, но цепкие, будто за каждым взглядом скрывался крючок.

Блейз едва заметно дёрнул уголком губ, сохранив ленивую грацию кота, который знает цену собственному покою. Драко чуть приподнял бровь — жест хозяина, которому наконец вернули дорогую вещь. Толпа вокруг гремела и ревела, паровоз оглушал свистками, клубы пара накрывали перрон. Но главное уже случилось:

слизеринская троица снова заняла своё место.

***
В купе, когда двери захлопнулись, и гул платформы остался снаружи, воздух сменился: запах угля и масла, тёплая древесина, тонкая кислинка железа. В свисте ветра в щелях будто слышались чужие уши, готовые ловить каждое слово. Деревянные панели казались слишком близкими, потолок давил, словно сам поезд слушал.

— Ну что, — протянул Забини, вытянув длинные ноги так, будто купе принадлежало ему по праву, и небрежно закинул руку на подлокотник, — мой отчим недавно вернулся из Северной Европы. Говорят, он привёз кое-какие договорённости. С великанами.

Голос его звучал вяло, но эта вялость напоминала движение змеи — медленное, скользкое, готовое в любой момент ужалить. Он усмехнулся, глядя в потолок, словно говорил о скучном матче по квиддичу, а не о том, что могло перевернуть привычный порядок жизни в половине магического мира.

— А в Пророке, — продолжил он, — пишут, что слова Поттера — ложь. Что Министерство держит всё под контролем. Даже, мать их, прогноз дождей, если верить заголовкам.

Он хмыкнул и прищурился, будто сама абсурдность этих слов доставляла ему мимолётное удовольствие.

— Мой старик, — вставил Тео, откинувшись и качнув головой так, что кудри упали на глаза, — каждую ночь пиздит эльфов, заставляя их развешивать заглушающие чары на окна. Окна, мать его. Будто защитные чары поместья позволят Фаджу подслушивать под створками.

Он рассмеялся тихо, но смех вышел резким, как нож по стеклу.

— И да, — добавил он, понизив голос, — пытается скрыть информацию даже от меня. От собственного сына. А ты, Блейз, решил вести светскую беседу о его союзах по пути в Хогвартс? Где следующая встреча? На коленках у Дамблдора?

Улыбка искривила его губы, но в ней было больше горечи, чем веселья.

Драко сидел у окна, подбородок опирался на ладонь. Взгляд скользил по тёмным облакам, которые поезд тащил за собой, будто ржавую цепь. В отражении проступал его профиль: острый, закрытый, выточенный, как кинжал. Он молчал. Слова друзей срывались в воздухе и оседали мимо — как дождь по стеклу. А внутри оставалась только тишина. Ровная, ледяная, надёжнее любых признаний.

Забини, не дождавшись реакции, щёлкнул пальцами, будто отгонял назойливую мысль.
— Отвали, Нотт, — бросил он, лениво. — Они не поверили словам самого Избранного. Даже если я ворвусь к Фаджу в кабинет, он скорее заткнёт уши, чем откроет глаза. Работа у них такая — отрицать всё, что хоть немного пахнет правдой.

Тео фыркнул, вытянулся на сиденье, руки закинул за голову, словно доказывал: ему плевать. Но пальцы подрагивали на подлокотнике, плечи были слишком напряжены.

Пальцы Драко медленно скользнули по подлокотнику — едва заметный жест, больше привычка, чем движение. Но Блейз уловил краем глаза и прищурился: за этим молчанием скрывалась не пустота, а хищная собранность.

— Знаешь, Малфой, — тихо сказал Забини, подавшись вперёд, — ты слишком спокоен.

Ответа не последовало, он был не нужен. Только лёгкий наклон головы — как у шахматиста, заметившего ход, но не спешащего его открывать.

Тишина заполнила купе. Тяжёлая, тягучая. Даже стук колёс звучал иначе — будто чеканил приговор.

Когда поезд затормозил и выпустил облако пара, толпа потекла к выходу. Каменные громады Хогвартса выросли вдали, подсвеченные последними полосами заката. Замок возвышался, как древний бастион, и даже свет казался не добрым, а испытующим.

Студенты, галдя и смеясь, высыпали на платформу, словно волна, сбившаяся в пену. Воздух был густ от пара и криков. Первокурсники толкались, теребили чемоданы, взрослые переговаривались на ходу, и весь этот хаос был привычным спектаклем, в котором каждый год менялись только новые лица, а шум оставался одинаковым.

Слизеринцы двигались плотной группой, как вымуштрованная когорта. Ничего лишнего: ни распахнутых улыбок, ни хаотичных движений. Каждый шаг — размеренный, каждый взгляд — сдержанный. Драко шёл чуть впереди, не оборачиваясь, но присутствие друзей чувствовал за спиной так же отчётливо, как вес мантии на плечах. Его взгляд скользнул по знакомому пейзажу: тёмные громады замка на холме, огни у пристани, где ждали лодки для первокурсников, чёрные силуэты карет, запряжённых фестралами, — всё такое же, каким он оставил прошлой весной. Замершая декорация, готовая повторить ту же пьесу.

У выхода с платформы дорогу им перегородили гриффиндорцы. Сомкнулись слишком плотно, слишком выверенно, чтобы списать на случайность. Красно-золотая стена — шумная, нарочито дружная, но намеренно выставленная поперёк пути. Слишком демонстративно, чтобы не быть вызовом.

Предсказуемо, первым сорвался Уизли. Голос его прорезал пространство с избыточной громкостью, с хрипотцой — от раздражения, от бессилия, от привычки за годы орать вместо того, чтобы говорить. Драко даже не повернул головы. Он позволил рыжему выкричаться, как позволял псу облаять забор.

Так было правильнее: дать врагу выставить себя смешным. И только потом ответить. Холодно. Отточенно. Одним словом, которое звучало не репликой, а выстрелом.

Толпа на секунду затаила дыхание. Казалось, даже хруст гравия под сапогами растворился в воздухе. Драко не остановился: шаг его оставался ровным, будто эта человеческая преграда была всего лишь частью декораций. Мантия качнулась и скользнула рядом с плечом гриффиндорки, золотой подружки Поттера, — не толчок, не грубость, а тонкий штрих превосходства. «С дороги». Достаточно одного касания, чтобы провести границу: они остаются позади.

В этот миг он ощутил то самое сухое удовлетворение, что искал всю дорогу. Не радость — победа была слишком мала для радости. А возвращение к привычному порядку. Всё снова на своих местах.

***
Большой зал встретил их привычным великолепием: потолок отразил пасмурное небо, и казалось, что тучи сползли под своды, готовые пролиться прямо на ряды столов. Сотни свечей парили над головами, капая мягким светом на сотни лиц. Запах жареного мяса, пряностей, свечного воска смешивался с гулом голосов. За этим показным оживлением чувствовалось иное: настороженность, готовность.

Слизерин расселся как всегда — с подчеркнутой холодной демонстративностью. Каждый взгляд будто проверял: достоин ли сосед сидеть рядом. Тео закинул ногу на ногу, лениво ковыряя вилкой в тарелке и усмехаясь чему-то, что шепнул Блейз. Тот склонился ближе, бросая насмешливые комментарии в сторону других факультетов.

— Смотри, Забини, как они улыбаются, — протянул Тео, кивнув подбородком на хаффлпаффцев. — Словно счастливы, что им сегодня разрешили сидеть за столом, а не мыть его.

Драко сидел чуть впереди, подбородок задран — ровно настолько, чтобы напоминать о его праве смотреть сверху вниз. Взгляд лениво скользил по залу. Гриффиндорцы сбились в кольцо вокруг Поттера: шумные, самодовольные, с тем выражением лиц, будто им уже раздают аплодисменты — осталось только встать и поклониться.

— Цирк для умственно неполноценных, — холодно бросил он себе под нос, наблюдая, как Уизли машет руками, будто загоняет коров. — Удивительно, что Дамблдор до сих пор не влепил Поттеру сотню очков за подвиг: явился, и, о чудо, живой.

У слизеринского стола пробежал короткий смешок — тонкий, как удар иглы. На миг всё вернулось на свои места: «мы» и «они». Чёткая граница, такая же естественная, как стены этого замка.

Появление Амбридж лишь подчеркнуло эту границу. Маленькая фигурка в кружевном розовом, нелепо сверкающая на фоне чёрных мантий, напоминала детскую игрушку, забыто оставленную посреди серьёзного собрания. Когда её голос — приторно-медовый, тягучий — прорезал зал, многие вздрогнули. Драко же только скривил губы в ухмылке.

— Кажется, Министерство решило, что Хогвартсу не хватает плюшевых декораций, — протянул он, откинувшись на спинку с демонстративной ленцой.

Блейз хмыкнул, но Тео наклонился ближе:
— Тише, Малфой. Эта декорация квакает прямо в уши Министра Магии.

— В этом и беда, — лениво бросил Драко. — Уверен, розовые очки, сквозь которые Фадж пялится на мир, она и подбирала.

Пэнси усмехнулась — остро, как тонкий клинок, созданный не для битвы, а для дуэли на публике.

Ни одна из девушек, что мелькали в его памяти, не умела смеяться так: не звонко и не приторно, а с ядом — едко, сухо, с металлическим отливом. Остальные разливали смех, как дешёвое шампанское на шумной вечеринке: пузырьки, искры и пустота. Пэнси же подавала его, как дорогой алкоголь в тяжёлом хрустале — с добавкой яда. Чтобы горло обожгло. Чтобы запомнилось.

Её ладонь легко легла на его руку — жест, не имеющий ничего общего с нежностью. Это был знак, как герб на перстне или сургуч на письме: моё. Но не для него — для зала. Демонстрация. Заявка на право. Её голос звучал тихо, но достаточно отчётливо, чтобы каждый вокруг заметил их близость и сделал нужные выводы.

Для Драко Пэнси никогда не была просто подругой детства. В её усмешках жила уверенность, что мир расколот на правильных и ненужных. В каждом движении сквозило наследие крови, привычка к превосходству, такая же естественная, как дыхание. Она держалась за него с той же решимостью, с какой держатся за фамильный герб. И он это видел.

Он позволял ей быть рядом, позволял класть ладонь на его руку, как печать их общей породы. Для него это не было ни лаской, ни привязанностью. Но в этой демонстративной близости было что-то утешительное: Пэнси служила напоминанием, что есть вещи неизменные, даже когда мир трещит по швам. Их связь была канатом, за который она держалась, чтобы не сорваться в пустоту, а он — просто удерживал в руках. Но никогда не обещал тянуть наверх.

А зал жил своей жизнью. Хаффлпаффцы заливались смехом, когтевранцы спорили вполголоса, гриффиндорцы перекрикивали всех подряд — и всё это складывалось в тяжёлый фон, похожий на дождь по стеклу. Для Малфоя это было лишь подтверждением простого правила: каждый здесь играет свою роль. До скуки предсказуемо.

Холодная ухмылка тронула его губы, когда Амбридж — розовое облако нелепости — возвестила о «новых порядках». Ни капли неожиданности. Ни капли откровения. Лишь очевидное: порядок в мире диктуют не те, кто прав, а те, у кого хватило власти, чтобы заставить остальных кивнуть.

Хогвартс менялся. Но место Малфоя в этой игре оставалось тем же — не на сцене, а над ней.

***

Урок по травологии всегда тянулся вязко, как туман в теплице. Запах сырой земли, прелых листьев и влажного камня лип к коже, забивался в волосы, просачивался в лёгкие. Драко откинулся на спинку скамьи, лениво крутя перо в пальцах. Его раздражала сама обстановка: горшки с жирными листьями, кадки с перекрученными корнями, мандрагоры, завернутые в ткани, будто их растили как наследных принцев. Он ловил себя на мысли, что место, где растения ревут и царапаются, куда больше похоже на приют для безумцев, чем на класс.

Он сидел рядом с Паркинсон и Забини, скучающе скользя взглядом по залу. Сонные лица, полуприкрытые глаза — половина курса едва держалась на ногах после ночных вылазок. Где-то сбоку тянулась нелепая перебранка Забини с гриффиндорцами — пустой фон, пока не раздался голос Поттера:

— Что случилось, Малфой? Твой отец уже репетирует очередную байку про «я был под Империусом», чтобы не попасть в Азкабан?

Фраза ударила, как пощёчина. Перо в руках Драко треснуло, и тонкий звук прозвенел для него, как гром среди тишины. В груди вспыхнула злость — холодная, отточенная, будто клинок, вынутый на морозе. Он поднялся медленно, с той нарочитой плавностью, которая сама по себе была угрозой. Каждый в теплице понял: он услышал. И ответ будет.

— Повтори, — произнёс он. Голос сорвался низко, хрипло, с металлической остротой, в которой звенела угроза.

— Люциус, — слишком спокойно сказал Поттер, будто нарочно тянул из него ярость. — Все в курсе, что твой отец один из них.

И теплица застыла. Даже мимозы, которые обычно дергались при каждом движении, притихли, словно вслушивались. Слизеринцы вытянулись, гриффиндорцы замерли. Разделение факультетов стало почти физическим: «мы» и «они».

Драко шагнул вперёд. Он чувствовал, как лицо стягивает холодом, будто скулы режут кожу изнутри. Губы сжались в тонкую линию — не улыбку, не гримасу, а след ярости.

— Следи за языком, Поттер. Или я прослежу за ним сам.
Воздух между ними натянулся, как струна. Ещё секунда — и в руках были бы палочки, и первый сгусток заклятия рванул бы в воздух. Но — нет. Мир сорвался в ином месте.

Грейнджер.

Сначала — чернильная клякса, расползающаяся по пергаменту. Пальцы дрожат, будто вены бьёт ток. Лицо бледнеет, глаза закатываются. Она дёргается, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Паника гриффиндорцев взорвала воздух мгновенно. Поттер срывается к ней с криком, Уизли гремит стулом, кулаки его дрожат от бессилия. Девчонки визжат так пронзительно, что воздух звенит. Театр. Жалкий, предсказуемый театр. Так выглядит их дружба? Стоит одной сломаться — и весь их героизм тонет в истерике.

— О, ну конечно, золотая девочка Грейнджер решила устроить спектакль, — пропела Пэнси, её смех прозвенел, как тонкая игла, пронзающая кожу.

— Какого хрена? — тихо, почти зло пробормотал Тео, нахмурившись.

Голос профессора Спраут, срывающийся, властный:
— Разойдитесь! Somnus!

Заклинание ударило по воздуху, как раскат грома. И всё стихло. Грейнджер осела на стол, будто лишилась костей, и теплица вернулась в порядок.

Драко опустился на своё место. Он сделал это так же медленно, как поднимался: с холодной уверенностью того, кто наблюдал и сделал вывод. На губах играла лёгкая усмешка.

Когда Грейнджер увели, толпа гриффиндорцев поднялась, как стая взбешённых куриц. Пахнуло паникой и соплями: Поттер, бледный, с выпученными глазами, будто собирался бежать следом; Уизли, красный как варёный рак, уже размахивал кулаками, не зная даже в чью сторону. Ещё миг — и они действительно рванули бы за дверь, если бы Спраут не рявкнула так, что даже листья на мандрагорах дрогнули.
— Сядьте. Все. Немедленно.

Гриффиндорцы осели на места, но воздух ещё долго дрожал от их возбуждения.

Тупицы, холодно подумал Малфой, скользнув взглядом по Поттеру и его рыжему прихвостню. Сначала кричат, потом мечутся вокруг своей истерички — словно шавки на коротком поводке.

Оставшаяся пара тянулась вязко, словно время само устало. Слизеринцы работали молча, сосредоточенно, и лишь изредка позволяли себе ленивые усмешки, скользя взглядом по унылым лицам красно-золотых. После урока Драко чувствовал не столько усталость, сколько раздражение — от самого факта, что приходится делить с ними воздух.

К счастью, в этом семестре общих занятий было всего три: травология, зелья и защита от тёмных искусств. Остальное время факультеты жили порознь — как и должно было быть с самого начала.

Вечером, после уроков, зелёный полумрак слизеринского подземелья встретил их привычным холодом. Каменные стены, гладкие и влажные, поблёскивали отблесками фонарей; за окнами клубилась тьма, и казалось, будто сам зал медленно дышит вместе с озером.

Диваны с зелёным бархатом были заняты группами: старшие деловито обсуждали предстоящие обязанности, младшие перешёптывались, то и дело бросая завистливые взгляды на старших. У камина раскинулся Забини, вытянув длинные ноги к огню и лениво покручивая бокал с огневиски — напитком, которому в этих стенах вроде бы не место. Тео устроился рядом, закинув руку за спинку дивана. Его голос звучал негромко, почти вяло, но за этой ленцой чувствовалось привычное напряжение — то самое, что неизменно возникало, когда речь заходила о слухах, интригах и политике.

Паркинсон придвинулась ближе, будто боялась, что кто-то посмеет занять её место рядом с ним. Её ладонь без колебаний легла на его колено. Драко не убрал её руку, не оттолкнул, но и взглядом не удостоил. Он откинулся на спинку дивана, запрокинул голову так, что свет фонарей скользнул по острым скулам, и щёлкнул пальцами. В тонких пальцах вспыхнула чёрная сигарета.

Огненный кончик загорелся сам, тёпло дрогнув в полутьме. Вдох — и в лёгких разлился терпкий холод, словно он втянул внутрь кусок ночного воздуха снаружи замка. Выдох — и дым поднялся вверх тонкими змейками, извиваясь и переплетаясь под каменным потолком, будто ожившие узоры.

Пэнси хмыкнула, словно это зрелище предназначалось ей одной, и чуть сильнее сжала его колено — как напоминание, что её пальцы всё ещё здесь. Но Драко смотрел сквозь неё. Его взгляд скользил по залу: на старших у камина, обсуждающих планы; на младших, жмущихся к скамьям, как к спасательным плотам; на горку книг в дальнем углу. Всё это казалось ему частью пейзажа — таким же неизменным, как треск огня или глухой рокот воды за окнами.

Змеиный дым продолжал тянуться под сводами, растворяясь в холодном полумраке. Драко медленно затянулся снова, выпуская в потолок тонкую струю.

У камина грохнул смех — разговор давно перешёл на сцену в теплице. Тема оказалась настолько сочной, что даже те, кто обычно держался в стороне, слушали с хищными ухмылками.

— Блять, вы видели рожу Уизли? — Маркус Трэверс заржал так, что чуть не подавился виноградом — Стоял красный как помидор, орал, будто ему яйца прищемили дверью.

— Да Уизли вообще каждый раз выглядит, будто у него хронический запор, — медленно протянул Блейз, вытянувшись на кресле. — Я бы его уже отправил к мадам Помфри. Может, у парня кишечник проклят.

— Поттер тоже хорош, — Монтэгю хмыкнул, откинувшись назад. — Встал весь герой, кулачки напряг. А морда — как у щенка, которому по жопе дали. Грязнокровка падает в обморок, а он — блять, трагедия века.

— «Грязнокровка Поттера», — Пэнси растянула слова, её смех был приторный, но злой. Ладонь на колене Драко двинулась чуть выше — демонстративно. — Даже звучит, как диагноз.

— А мне похер, как звучит, — Тео крутанул в пальцах серебряный нож и отрезал дольку яблока. — Я смотрю на ноги. А у неё они хорошие. Кукольное личико плюс ноги, к которым хочется припасть — остальное можно терпеть.

— Тео! — Пэнси вскинула брови, смех её звякнул, как битое стекло. — Да весь род Ноттов перевернётся, если их наследник заведётся на грязнокровку.

— Сомневаюсь, что мёртвым Ноттам есть дело до того, на кого встаёт мой интерес, — пожал плечами Тео. — Они мертвы. А я — живой.

— Честный ублюдок, — фыркнул Блейз, его глаза сверкнули насмешкой. — Но давай честно: Поттер её держит рядом, потому что трахает. Или хотя бы хочет трахнуть. С мозгами у него дыра размером с Запретный Лес.

— А вот у рыжего, — вставил Селвин, подтянувшись ближе, — у рыжего, я уверен, уже яйца опухли от вечной беготни за ней. Хотите ставку? Через год Поттер её натянет на фоне своих ебучих штор, а Уизли в углу будет дрочить и реветь.

— Или они втроём устроят оргию, — влез Равен Роусье, третий курс, худой, но ядовитый как плесень. — Поттер, Уизли и их грязнокровка. Любовь, дружба, магия.

— Представляю, — Тео прыснул, закинув нож за ухо. — Уизли с его рожей — и она снизу. Пиздец, романтика.

— А Поттер потом будет реветь в подушку, что Дамблдор не накинул ещё пятьдесят очков гриффиндору за выносливость, — закончил Блейз. И зал взорвался смехом.

Драко молчал. Сигарета тлела между пальцами, огонёк выхватывал резкие тени на костяшках. Он сидел откинувшись, веки полуприкрыты, взгляд — в потолок, словно всё, что происходило ниже, было лишь дешёвым фарсом, разыгранным для толпы. Смех и колкости друзей, выкрики, шутки — не больше чем фон. Слизерин всегда смеялся громче всех, когда речь заходила о чужой слабости.

Он не нуждался в словах, чтобы видеть картину яснее. Поттер с его героическим «спасу всех», Уизли с вечными истериками и гримасами — вся их бравада стоила ровно столько же, сколько сегодня в теплице стоила Грейнджер. Падение, судорожный вдох, лицо, смазанное слезами и грязью. Пустота, прикрытая громкими лозунгами.

Они кричали, метались, рвались к ней, но для него это не было трагедией. Это было представлением. Репетицией их будущего — когда мир, наконец, поставит всё на свои места.

Единственное, что действительно отзывалось в нём чем-то тёплым, было предвкушение. Мысль о том, как однажды он увидит их сломанные лица. Как смоется вся эта фальшивая уверенность. Как героизм Поттера станет прахом, как сопли Уизли смешаются с кровью, как Грейнджер перестанет быть их золотым щитом и превратится в то, чем всегда была для него — ничем.

В тот миг его губы дрогнули — почти улыбка. Не на слова Пэнси, не на шутки Тео или Блейза. А на видение будущего, которое проступало яснее любого пророчества: день, когда все эти самодовольные лица станут унылыми масками. Когда их «свет» рухнет им на головы, хороня под обломками их же надежд.

Дверь в общий зал скрипнула — нарочито громко, будто бросая вызов ленивому гулу. На пороге появился шестикурсник: высокий, чуть сутулый, с тёмными волосами, падающими на глаза. Дамьен Росье. Он всегда выглядел так, будто попал сюда случайно и ищет выход, но так и не решается уйти.

Компания у камина сбавила обороты, взгляды скользнули к двери.
— Малфой, — произнёс он ровно, без лишних эмоций. — Снейп ищет тебя. Немедленно.

Гул голосов стих на миг. Даже Тео, уже разинувший рот для очередной пошлости, осёкся. Имя профессора всегда разрезало воздух так, словно кто-то хлестнул кнутом.

Драко медленно выпустил дым, змея скользнула по воздуху, рассекла пространство между ним и Росье, и только после этого он отнял сигарету от губ. Он поднялся без спешки, как человек, которому принадлежит право решать, когда вставать, кинул тлеющую сигарету в камин и вышел вслед мимо Росье.

Коридоры Слизерина всегда пахли одинаково: каменной сыростью, будто стены пропитаны водой из подземного озера, и тяжёлым лаком, которым годами натирали старые двери. Свет факелов отражался в полировке так, что казалось — в глубине коридора открываются ходы в другое, мрачное пространство. Драко шагал один, звук его шагов отдавался глухо, как удары сердца в пустой комнате.

Именно там, на повороте у витража с изображением змеи, шум разорвал тишину. Голоса били в камень — громкие, неуместно человеческие в этом холодном месте. Драко замедлил шаг.

— Но это несправедливо! — пронзительно выкрикнул тонкий голос. Звук разошёлся эхом, будто сама крепость насмехалась над словом.

Драко свернул и увидел картину: длиннолицый шестикурсник-староста, тянущий скуку в каждом движении, отчитывал круглолицего первокурсника. Тот стоял, раскрасневшийся, кулаки сжаты так крепко, что костяшки побелели, подбородок дрожал, но он упрямо держался — комком уязвлённого достоинства на фоне строгой фигуры старшего.

— Я всё сделал правильно! — упрямо повторил мальчишка. — Просто не так, как в ваших дурацких правилах!

Драко остановился, позволив себе задержаться в тени арки. Уголки губ дрогнули в тени холодной усмешки. «Несправедливо». Слово, которое звучало как пароль в их мире, но не открывало ни одной двери. Им всегда прикрывались слабые. Герои, которые не знали, что героизм — это лишь другой вид глупости.

— Ты просто раскидал барахло, — устало закатил глаза староста. — Уберёшь в шкаф — и точка.

Первокурсник надулся, как жаба, щеки налились, глаза блестели от злости и слёз. Казалось, что ещё миг — и он лопнет прямо здесь, разбрызгав своё «несправедливо» на стены.

Драко скользнул взглядом по сцене — неторопливо, холодно, с тем же вниманием, с каким разглядывают скучную шахматную партию, где фигуры слишком слабы, чтобы заслужить реального интереса.

— Не уберу! Я волшебник, а не домовой эльф! — выкрикнул он и дёрнулся, будто хотел гордо уйти.

Драко остановил его коротким, лениво-ледяным:
— Стоп.

Он шагнул ближе. Мантия прошелестела по каменным плитам. Тишина в коридоре сгустилась. Первокурсник обернулся и, встретившись с бледным, отточенным лицом Малфоя, невольно отступил на полшага.

— Значит, ты решил спорить со старостой? — голос Драко был негромким, но каждое слово ложилось тяжело, словно камень. — Храбрый поступок... особенно для того, кто даже размер собственной мантии угадать не сумел.

На губах его появилась хищная усмешка.

— Я просто хотел... — пробормотал пухляш, теряя уверенность.

— «Просто хотел»? — перебил Драко, наклонив голову набок. — Это формула для слабаков. Для тех, кто воображает, что желания сами по себе чего-то стоят. Может, в Гриффиндоре и считают упрямство добродетелью. Здесь — нет. В Слизерине ценят результат.

Слова отозвались в тишине так же холодно, как стук трости Люциуса о мрамор. Первокурсник побледнел, но всё ещё стоял с нелепо сжатыми кулаками.

— Смотри, — Драко сделал шаг ближе, и его тень разлилась по полу, накрыв круглое лицо мальчишки, будто клякса чернил на чистой странице. — Ты сделал по-своему? Прекрасно. Но если твой способ не признан — значит, он никчёмен. Мир не раздаёт награды за «почти получилось». Запомни это.

Он говорил сухо, будто цитировал выученные с детства истины, и в его голосе не было жалости.

Слёзы блеснули в уголках глаз первокурсника. Он пытался держать подбородок высоко, упрямо, но эта поза выглядела нелепо, как слишком большая мантия на худых плечах. И всё же в этом упрямстве было нечто... узнаваемое.

«Храбрость и отсутствие мозгов, — подумал Малфой. — Та самая смесь, что превращает людей в гриффиндорцев».

— Совет, — продолжил Малфой, легко постукивая пальцами по бедру, будто отбивал ритм собственных слов. — В Слизерине твоя храбрость — не доблесть, а глупость. Здесь выживают не те, кто орёт «нечестно» во всю глотку, а те, кто умеет превратить само «нечестно» в преимущество.

Слова его отозвались в каменном коридоре глухо, будто капля упала в колодец. Староста уловил взгляд Малфоя и, не дожидаясь прямого приказа, отступил в сторону. Его облегчение было почти осязаемым — воздух словно вздохнул.

Когда он проходил мимо, краем глаза всё же уловил, как мальчишка остался стоять — кулаки всё так же нелепо сжаты, губы закушены до крови. В этом было что-то одновременно жалкое и почти трогательное, будто насекомое, которое пытается расправить крылья в дождь.

Малфой не замедлил шаг, но уголок губ дрогнул ещё раз, тенью усмешки. В Гриффиндоре за такую позу наверняка сорвали бы аплодисменты, окрестили «смелостью», похлопали по плечу, утёрли сопли и нарекли героем. Здесь — это выглядело как приглашение на растерзание.

Его шаги вновь зазвучали уверенно и одиноко. Тьма коридора сомкнулась за его спиной, поглотив первокурсника вместе с его крошечной, никчёмной храбростью.

Впереди ждал Снейп. И если честно, Драко больше интересовало, зачем профессор решил позвать его сейчас, чем судьба мальчишки, который слишком рано попробовал расшатать систему.

Тьма уже плотным покрывалом укутала Хогвартс, когда Драко Малфой скрылся за дверью кабинета зельеварения. В полутьме холодных подземелий тускло мерцали факелы, отбрасывая дрожащие тени на стены. Кабинет профессора Северуса Снейпа был мрачным, почти гнетущим: вдоль стен высились пыльные полки, на которых рядами стояли стеклянные банки с отвратительным содержимым – кусками неведомых существ, трав и слизистых веществ, плавающих в зельях всевозможных цветов. В воздухе витал тяжелый запах древесного дыма вперемешку с пряными нотами ингредиентов, а в дальнем углу безучастно поблескивал медный котёл, в котором едва уловимо пузырилось какое-то варево. За дубовым столом, склонившись над разложенными свитками пергамента, сидел сам профессор Снейп.

Услышав шаги, Снейп медленно поднял голову. Его лицо, освещённое дрожащим светом свечи, казалось высеченным из камня – ни одной лишней эмоции, только холодное спокойствие в чёрных глазах. Он жестом пригласил Драко войти и магией прикрыл за ним тяжёлую дверь – та с глухим стуком затворилась, отрезая малейший звук внешнего мира.

– Профессор, – произнёс Драко ровно, без дрожи, подбородок поднят, взгляд твёрдый. Он стоял прямо, почти вызывающе, словно бросал тень на собственное беспокойство.

Снейп некоторое время молчал, изучающе глядя на крестника. Тишину нарушало только мерное капанье воды где-то за стеной да шелест пламени в лампе. Наконец профессор заговорил низким усталым голосом:
– Рад, что вы не заставили себя долго ждать, мистер Малфой. – Его вежливые слова не смягчали ледяного тона. Снейп отложил перо и выпрямился. – У меня к вам разговор. Присаживайтесь.

Драко молча опустился на предложенный стул перед столом, закрывая свои эмоции за стальными стенами собственной окклюменции. Холод древесины спинки ощущался даже сквозь школьную мантию. Он впился взглядом в лицо Снейпа, пытаясь прочитать по его бледному, суровому выражению хоть что-нибудь о причине вызова. Но Снейп, как всегда, был непроницаем.

— Драко, — начал Снейп неожиданно мягко, почти наставническим тоном, откинувшись на спинку кресла. Его длинные пальцы сомкнулись в привычный «домик», тень скользнула по лицу. — Сегодня вечером у меня состоялся разговор с профессором Макгонаглл и самим директором Дамблдором. Обсуждалась одна... деликатная трудность. И связана она с мисс Грейнджер.

При упоминании этого имени Малфой едва заметно поморщился. Презрение, вспыхнувшее в серых глазах, он даже не пытался скрыть. Но Снейп, будто не заметив этой реакции, продолжил тем же ровным, вымеренным тоном:

— Вы, должно быть, помните события прошлого года. Нападение дементоров у озера, во время каникул... — он сделал паузу, и в памяти Драко смутно всплыло: да, что-то было в самом конце учебного года. Но он не придавал значения — очередные беды Поттера и его свиты. — Девочка тогда пострадала. Точнее, пострадал её разум. Дамблдор выражает беспокойство: говорят, мисс Грейнджер мучают кошмары, провалы в памяти... следы встречи с дементором куда глубже, чем кажется. Её разум понёс урон, и обычными средствами тут не справиться.

Драко слушал, и раздражение поднималось медленно, как ледяная вода. Его вызвали поздним вечером ради Грейнджер? Ради её истерик и кошмаров? Мысль о том, что кто-то может подозревать его, скользнула и тут же растаяла — он не собирался оправдываться.

Снейп говорил ровно, с той тенью презрения, что всегда пряталась в его голосе. Зелья, сознание, методы — всё звучало как скучная лекция, пока не прозвучало:

– Директор надеется, что я смогу помочь ей вернуть ментальное равновесие – сварить какое-нибудь редкое зелье для лечения травмы разума. – На губах Снейпа скользнула тень усмешки. Он медленно покачал головой. – Разумеется, никакое зелье не способно склеить расколотое сознание. Я учтиво предложил... иной подход.

Снейп сделал акцент на последних словах, и Драко заметил хищный блеск в его глазах. Пальцы профессора чуть подрагивали от сдерживаемого возбуждения, когда он переплёл их у подбородка.

– Я предложил обучить мисс Грейнджер окклюменции. – Голос Снейпа прозвучал резко, слова, казалось, отскакивали от каменных стен. – И рекомендовал в качестве её партнёра для практики вас.

Наступила звенящая тишина. Драко застыл, не веря своим ушам. Он моргнул несколько раз, пытаясь осознать услышанное.

– Блять, что?! – вырвалось у него прежде, чем он успел сдержаться.

Грубое восклицание рассекло воздух и отозвалось эхом под каменными сводами. Снейп лишь вскинул бровь, и в чёрных глазах вспыхнуло предупреждение — короткая вспышка пламени в бездонной тьме. Драко прикрыл глаза, позволяя мгновение тишины остудить язык. Когда он открыл их вновь, взгляд его скользнул в сторону — на банку с уродливым тритоном, плавающим в мутной жидкости, — и задержался там, как будто в этом чудовище было больше смысла, чем в только что услышанном.

— Подбирайте выражения, мистер Малфой, — голос Снейпа прозвучал тихо, но вкрадчиво-убийственно. Ни одна черта его лица не дрогнула; только губы сомкнулись в тонкую линию. — Я понимаю, новости... неожиданны.

Драко резко выдохнул носом, сдерживая раздражение, скрежет зубов отозвался внутри металлическим привкусом. Он медленно поднял глаза на наставника.

– Вы... предлагаете, чтобы я учил её? – процедил он холодно, каждое слово будто крошилось льдом. – Окклюменции?

Снейп кивнул медленно, уголки его губ тронула тень мрачной усмешки — тонкой, почти издевательской. Казалось, вспышка ярости крестника доставляла ему странное удовольствие.

— Именно, — произнёс он тихо. — Мисс Грейнджер страдает от повреждений разума. Фрагменты воспоминаний, нелепые страхи — всё это последствия близости к дементору. Ни одно зелье не удержит её от распада. Ей необходимо научиться владеть собственным сознанием, собрать себя по осколкам. И окклюменция, как ни странно, — единственный путь.

– Почему я? – голос Драко взвился резче, чем он рассчитывал. Он резко поднялся со стула, пальцы вцепились в его спинку. – Вы сами владеете этим искусством лучше всех. Разве не логично, чтобы именно вы занимались ею?

Слова сорвались слишком резко, дерзость в них звенела оголённым лезвием. Драко понял это сразу, но проглотить их обратно было уже невозможно. В душе он пытался оправдать себя логикой — Снейп действительно был мастером, кому же ещё учить? Но где-то глубже он чувствовал: дело не в логике, и уж точно не в Грейнджер.

Снейп медленно поднялся. Его худой силуэт вытянулся тёмной тенью на стене, распахнувшейся, словно крыло летучей мыши. Он обошёл стол; мантия едва слышно скользила по камню, и каждый её шорох звучал, как предвестие удара.

— Вы слишком юны, чтобы понимать некоторые вещи, – прозвучал шелестящий голос над самым ухом Драко. Снейп склонился к нему, и Драко ощутил на щеке холодное дыхание. – Дамблдор, как ни странно, согласился на моё предложение лишь при условии, что партнером для тренировок станет студент. Вы. Думаю, директор надеется, что совместные занятия помогут стереть между вами и мисс Грейнджер давнюю вражду. – В голосе Снейпа послышалась насмешка. – Наивная надежда, конечно. Но, – его тон потемнел, стал жёстче, – это открывает для нас с вами отличную возможность.

— Вы слишком молоды, чтобы понимать некоторые вещи, — голос Снейпа зашелестел над самым ухом. Он наклонился ближе, и Драко ощутил на щеке дыхание — холодное, с привкусом мяты и едкой горечи. — Дамблдор, как ни странно, согласился на моё предложение лишь при условии, что партнёром станет студент. Вы. Директор, вероятно, воображает, будто общие занятия сотрут вашу взаимную вражду с мисс Грейнджер. — В голосе прозвенела тонкая насмешка. — Забавная иллюзия. Но, — его тон потяжелел, приобрёл стальную остроту, — именно она даёт нам с вами редкую возможность.

Драко замер, не отводя взгляда от чёрных глаз крестного. Отсветы свечей играли на их поверхности, но за огнями таилось нечто иное — опасный, лихорадочный блеск. «Возможность». Слово ударило в сознание тревожным эхом.

— Я уже уведомил Тёмного Лорда о новой перспективе, — почти шёпотом произнёс Снейп, и эти слова обрушились, как приговор. – Упустить её было бы неразумно. Ведь согласись, мальчишка, попасть в разум Гермионы Грейнджер, лучшей подруги Поттера и любимицы Дамблдора, – столь ценный шанс выпадает не каждый день.

Драко в задумчивости нахмурил брови. Темный Лорд знает... Снейп донёс до него эту идею. Стало быть, это приказ. Пусть пока завуалированный под школьное мероприятие – на самом деле, поручение самого Лорда. Перспектива пробраться в мысли Грейнджер теперь представлялась в ином свете. Если она действительно близка с Поттером и посвящена в дела Ордена Феникса... Возможно, в её голове найдутся секреты, что заинтересуют Волдеморта.

– Вы ожидаете, что я буду тратить время на нее, марать руки об эту грязнокровку... – прошипел Драко, упрямо выпрямив спину. Он вскинул подбородок: смесь гнева и отвращения исказила черты аристократичного лица. – Это ниже моего достоинства. Я не нянька для сумасшедшей выскочки.

Снейп молча выслушал вспышку ярости. Его лицо окаменело, глаза сузились до щёлок. В ту же секунду профессор метнулся вперёд, и прежде чем Драко успел отшатнуться, крепко сжал пальцами ворот мантии юноши. Костлявая рука Снейпа была как стальной капкан, он рывком поднял мальчишку на ноги. Стул с грохотом опрокинулся назади.

— Слушай внимательно, — прошипел он, придвигая своё бледное лицо так близко, что дыхание обжигало кожу. — Ты — всего лишь избалованный мальчишка, вышитый из серебряных нитей своего рода. И если ты думаешь, что громкое имя даёт право капризничать перед лицом Тёмного Лорда, ты ещё глупее, чем выглядишь.

Голос его не был громким – он звучал холодно и угрожающе, от чего слова жалили сильнее крика. Драко положил руку поверх его предплечья, не делая рывок, чтобы откинуть, но сжимая достаточно, чтобы показать, что он не боится. Он никогда прежде не видел крестного в таком гневе.

– Профессор... – хрипло выдавил он, но Снейп встряхнул его за шкирку, заставляя замолчать.

– Вы хотели славы, мистер Малфой? – продолжал Снейп, отступив на шаг назад, глаза сверкали бесноватым огнём. – Хотели показать свою преданность Тёмному Лорду? Так вот он, шанс проявить себя – пусть и не так, как вы воображали. Да, ваш первый приказ – возиться с, как вы изволили выразиться, "грязнокровкой". И вы его выполните. Без жалоб, без этих жалких гримас отвращения. Вы докажете, что стоите доверия.

Каждое слово падало, как удар хлыста. Снейп, казалось, ожидал ответа, но Драко сконцентрировал разум на обратном отсчете, пытаясь урегулировать пульс, что грозился разорвать его на части, как тикающая бомба.

– Запомните, Драко: приказ Тёмного Лорда не обсуждается. Если я доложу, что вы отказались исполнять его волю только из-за уязвлённой гордости... – Он не договорил. В мучительной паузе Драко ясно представил, что ждёт того, кто ослушается Волдеморта. Что ждет его семью.

– Я понял, профессор. – Он выпрямился, слыша глухую хрипоту в собственном голосе. – Темный Лорд может быть спокоен.

Юноша чувствовал леденящую пустоту внутри. Вчера он был всего лишь студентом, плетущим интриги. Теперь же первый приказ обратился для него унизительным испытанием. Помогать Грейнджер, смотреть ей в глаза – от одной мысли подступала тошнота. Но выбора не было.

– Вот теперь разумно. Помните, это задание – не прихоть. Тёмный Лорд рассчитывает через вас получить ценные сведения. И я лично буду наблюдать за ходом этих... уроков. От вас требуется одно – быть собой и выполнять указания. Завоюйте доверие мисс Грейнджер, втерейтесь к ней в голову под благовидным предлогом. В нужный момент извлеките всё, что может быть полезно. Ясно?

Драко молча кивнул. Горло саднило, будто в него вогнали холодное железо. В висках всё ещё звенело после выкриков крестного, а в груди клокотала глухая, отчаянная ярость, которую приходилось прятать глубже, дальше, за непроницаемой стеной окклюменции.

Грязнокровка. Моё первое задание — грязнокровка.

Он почувствовал, как пальцы непроизвольно сжались. Хотелось развернуться, ударить кулаком по столу или в лицо самому Снейпу.

Сам профессор, удостоверившись в его молчаливом согласии, обошёл стол и снова сел в своё кресло. Будто и не вспыхивал только что гнев. Он придвинул к себе перо и надвинул свечу поближе к свиткам, давая понять, что разговор окончен.

— Отправляйтесь на Астрономическую башню, мистер Малфой, — бросил он сухо, не удостаивая крестника взглядом. — Мисс Грейнджер ждёт вас. Ваш первый урок начинается.

На секунду Драко показалось, что он ослышался.
В животе похолодело, словно туда плеснули ледяного зелья. Воздух в кабинете стал вязким, как чёрное масло. Он едва смог вдохнуть, но лицо оставалось прежним — спокойным, даже лениво-отчуждённым.

– Как скажете, профессор,– он кивнул, задумчиво нахмурив брови, и развернулся на каблуках, покидая кабинет зельевара.

Дверь кабинета Снейпа захлопнулась за спиной с таким глухим стуком, будто по ту сторону стены кто-то старательно запирал клетку. Подземелья встретили привычной сыростью и холодом, похожим на тонкий нож, которым режут воздух вдоль горла. Свет факелов соскальзывал по камню жирными бликами, как масло по клинку; тени скруглялись вокруг углов, превращая коридор в кишку гигантского зверя, медленно переваривающего всех, кто в нём живёт. Запах старого лака на дверях, мокрой извести и соли подземного озера смешался с еле ощутимой горечью зелий; Хогвартс дышал, но это дыхание было рваным, хриплым — будто из груди выворачивали рёбра.

Блистательный шахматный ход — только фигура на клетке он, а не те, кто его разыграл. Снейп с его вечным стеклянным голосом; Дамблдор с туманом из слов; и тот, чьё имя втекает в кровь, холодя кожей — Темный Лорд. Все трое щёлкнули пальцами, и доска сама придвинулась к нему. Выбор? Разве что выбрать скорость, с которой он должен подчиниться.

Первое задание. Со вкусом ржавчины на языке. Грейнджер. Грязнокровка Поттера, золотая праведница, бесконечный справочник с ушами. Правильная девочка с правильной спиной, на которой держится правильный мир. Пока держится.

Драко поймал себя на крошечной надежде — смешной и мерзкой, как любой самосаботаж: что она не придёт. Что её «честь», «принцип» разобьются о его имя, как вода о каменную кромку. Услышит «Малфой» и побежит обратно в свою красно-золотую нору, жаловаться на несправедливость.

Ну конечно. Ирония — как верёвка на шее: чем сильнее дергаешься, тем уже петля.

Лестница к башне начиналась внезапно, как обрыв: арка с выщербленным снаружи камнем и узкая винтовая лестница. Ступени — с отточенными до блеска краями, отполированные веками страха и ночных свиданий. Лестница всегда напоминала ему глотку — поднимаешься в темноту, упираясь ладонью в холодную стену, и кажется, будто сама башня тебя проглатывает.

Дверь на площадку башни оказалась тяжелее обычного. Металл ручки обжёг ладонь, как лёд. Драко вышел наружу — и мир хрустнул. Воздух наверху всегда другой: тоньше, чище, жестче. Ветер, как надсмотрщик с ключами, прошёлся по площадке, перетряхнул плащ, свистнул в зубах. Камень был проморожен, как стекло внутри могильной плиты.

Он пришел первым, и это был подарок, который хотелось принять, не разбираясь с условиями.

Драко подошёл к кромке парапета и облокотился, впуская холод в запястья. Закинул голову — и взгляд упал на созвездие Дракона. Тонкие звёздные линии складывались в зверя, который не летает, а ползёт кольцом вокруг полюса. Старухи-астрономы шептали, что и у него когда-то было солнце в пасти; теперь — лишь звёздная крошка на зубах.

Драко прикрыл глаза и выдохнул. Всё это чертовски его заебало. Не в том смысле, в каком нытики грызут воздух — «устал, не могу, помогите». Нет. Он ненавидел быть тем, кто делает вид, что все эти спектакли что-то значат. Уроки. Баллы факультетов. Задания на зельях. Всё это казалось фарсом — будто грядущая война, сметая стены замка, пощадит тех, кто исправно приходил к началу занятий.

Ручка двери скрипнула. Ветер втиснулся в проём, прошёлся по каменному полу, и петли пискнули, словно ржавчина вытолкнула свой крик в ночь. Шаги прозвучали осторожно.

Драко не обернулся. Стоял, закинув голову к небу, и созвездие Дракона, свернувшееся в дугу, мерцало над ним, словно издевалось: даже звёзды знали цену его участи.

Он позволил себе тонкую усмешку — резкую, холодную, почти незримую, тайну для самого себя. И, не двигаясь, произнёс:
— Забавно. Я был уверен, твоя пресловутая добродетель удержит тебя подальше от меня.