Сражаюсь, верую, люблю

Воздух в тронном зале был густым от напряжения, пропитанным запахом сырой земли и страха. Лорд Воландеморт стоял перед своей свитой, излучая ауру ледяной ярости. Его глаза горели нетерпением, но в них таилась и глубокая фрустрация. План захвата Министерства Магии, столь тщательно выстроенный, упёрся в непреодолимое препятствие – недостаток сил.

— Недостаточно волшебников. - Оскалился он, и это слово повисло в воздухе, как ядовитый туман. - Недостаточно тех, кто готов пролить кровь ради моей славы, и всему виной ты.

Его взгляд остановился на фигуре, стоящей чуть поодаль, дрожащей от страха. Это была Целительница, чьё имя, казалось, было забыто даже ею самой в этом царстве тьмы. Её руки, привыкшие к исцелению, теперь были сложены в мольбе, а глаза, некогда полные сострадания, были расширены от ужаса. Гермиона не смогла вовремя исцелить пострадавших, не смогла выполнить приказ, и теперь её ждала кара.
Эрик, стоявший в тени колонны, чувствовал, как его сердце сжимается в груди. Он не был сторонником Воландеморта, но его судьба была переплетена с этой тёмной силой, и он был вынужден подчиняться. В последнее время, однако, что-то изменилось. В Грейнджер, в её тихой стойкости, в её невысказанной боли, он увидел нечто, что заставило его сердце биться иначе. Он видел в ней искру жизни, которую Воландеморт стремился погасить. Он чувствовал, как к ней зарождается нечто большее, чем просто сочувствие – робкая, запретная любовь.

Воландеморт поднял свою палочку, и воздух вокруг Гермионы заискрился. Эрик знал, что последует. Он знал, что это будет не просто наказание, а демонстрация власти, призванная сломить волю и посеять страх. Он видел, как её тело напряглось, как она закрыла глаза, готовясь к невыносимой боли.

— Круцио! - Прозвучал ледяной голос Воландеморта.

Заклятие ударило, и Целительница согнулась пополам, её тело сотрясалось от невидимых ударов. Из её горла вырвался сдавленный крик, который, казалось, эхом отразился в самой душе Эрика. Он видел, как её кожа покрывается красными пятнами, как её мышцы сводит судорогой. Он чувствовал её боль как свою собственную, и это было невыносимо. Эрик хотел броситься вперёд, хотел крикнуть, хотел остановить это, но его ноги были прикованы к земле невидимыми цепями. Он был всего лишь пешкой в игре Воландеморта, и его чувства, его зарождающаяся любовь, были ничтожны перед безжалостной волей Тёмного Лорда. Он видел, как его собственное бессилие растет, как оно душит его, как оно превращает его в безмолвного свидетеля чужих страданий. Он смотрел на Гермиону, на её искаженное от боли лицо, и в его сознании проносились картины того, что могло бы быть. Он видел, как они могли бы быть вместе, вдали от этого мрака, в мире, где царила бы не боль, а исцеление. Но эти мечты были так же хрупки, как и жизнь Целительницы под ударами заклятия.

Когда Воландеморт, наконец, закончил, и Грейнджер упала на пол, едва дыша, Эрик почувствовал, как его собственное тело дрожит. Он видел, как её тело, измученное и сломленное, лежало на холодном камне, и в этот момент он понял, что больше не может оставаться в тени. Его бессилие породило решимость.
Собрав всю свою волю в кулак, он вышел из тени и подошёл к Гермионе. Она лежала на полу, её глаза были закрыты. Он осторожно помог ей сесть, поддерживая её дрожащее тело.

— Гермиона... - Прошептал он, его голос звучал чужим и хриплым.

Она открыла глаза и посмотрела на него с недоумением и страхом.

— Эрик? Что ты...

Он не дал ей договорить. Мужчина подхватил её на руки и, стараясь не причинить ей боли, понёс в лазарет.

В больничном крыле он бережно опустил её на кровать. Он знал несколько исцеляющих мазей и способов поставить на ноги, без магии, которым его научили ещё в детстве. Он применил их к её ранам, стараясь быть максимально осторожным.
Гермиона наблюдала за ним, её взгляд был полон вопросов. Когда он закончил, она села на кровати, всё ещё дрожа от пережитого.

— Почему? - Спросила она, её голос был слабым и хриплым. - Почему ты это сделал, Эрик? Ты служишь Воландеморту. Ты видел, как он меня мучил, и ничего не сделал. А теперь ты здесь, помогаешь мне?

Эрик отвёл глаза, не в силах выдержать её пронзительный взгляд.

— Я не знаю. - Сказал он, его голос был полон отчаяния. - Я не мог просто смотреть. Это неправильно.

— Неправильно? - В её голосе прозвучала горькая усмешка. - Ты, который участвовал в стольких ужасных вещах, вдруг решил, что это неправильно? Ты же сам присягал ему. Ты сам готов убивать и мучить.

— Я знаю. - Признал он, его плечи опустились. - Я знаю, что я сделал, и я не оправдываю себя. Но я не Воландеморт, я не могу быть таким, как он.

Эрик смотрел на неё, и в его глазах боролись два мира. Один – мир долга, мир приказа, мир, где Гермиона была лишь объектом. Другой – мир, который он так старательно пытался подавить, мир, где её уязвимость, её стойкость, её несломленный дух, даже после пыток, пробуждали в нём нечто новое, нечто пугающее и притягательное одновременно. Он видел её страдания, и это причиняло ему боль, боль, которую он не мог объяснить, боль, которая не имела ничего общего с его привычной жестокостью.
Он видел, как Гермиона пытается улыбнуться, как в её глазах мелькает искра надежды, и эта надежда была для него опаснее любого оружия. Если она увидит в нём не врага, а спасителя, если она поверит в его помощь, это будет означать, что он потерял контроль. Потерял контроль над собой, над своими эмоциями, над своей миссией.
Тогда, в порыве самосохранения, в попытке удержать ускользающую власть над собой, он оттолкнул её. Не физически, нет. Его руки не коснулись её. Это было отталкивание взглядом, отталкивание словом, отталкивание самой своей сущностью.
Он решил не подпускать её к себе. Решил похоронить эти пробуждающиеся чувства глубоко внутри, запереть их на замок из стали и льда.

Эрик вышел из лазарета, оставив Гермиону наедине с её болью и тишиной. Он шёл по коридору, чувствуя, как внутри него бушует буря. Он ненавидел себя за свою слабость, за то, что позволил себе почувствовать что-то к ней. Эрик знал, что должен забыть её, стереть из памяти, как стирают ненужные данные. Но образ её глаз, полных боли и надежды, преследовал его, словно навязчивая мелодия.
Он остановился у окна, глядя на темное небо, усыпанное звездами. Каждая звезда казалась ему далекой и холодной, как его собственное сердце. Он знал, что сделал правильный выбор, что он удержал себя от пропасти. Но почему-то эта победа ощущалась как поражение. Он был одинок в своей борьбе, и эта одиночество было невыносимо.

Гермиона же, оставшись одна, закрыла глаза. Она чувствовала, как её тело постепенно приходит в себя, но рана в душе была глубже. Она не понимала Эрика, но в его грубости она уловила отголоски чего-то другого, чего-то, что заставляло её сердце биться быстрее. Возможно, он не был таким, каким казался. Возможно, в его холодной маске скрывалось что-то, что она, возможно, никогда не сможет понять. Но одно она знала точно: этот человек, который был жестоким снаружи, теперь стал для неё загадкой, которую ей хотелось разгадать. И эта загадка, как ни странно, давала ей силы жить дальше.