4
Гермиона всегда точно знала, что хочет от жизни. Синдром отличницы, привитый с детства, сохранился, кажется, на всю жизнь. И как истинная отличница, она всегда знала, что надо делать. «Всегда» — это слишком громко, но в большинстве своем холодный разум не давал чувствам взять верх. Но этот случай был не из большинства. Гермиона трансгессирует на подъездную дорожку и окидывает взглядом дом. Белый кирпич и большое окно второго этажа отражают лучи солнца, жарящего землю до золотистой корочки. На улице снова жара, а Гермиона снова у Джорджа. Только что-то изменилось. Возможно, скошенная трава на лужайке оставляет такое впечатление, или же открытая дверь, а, возможно, и то, что предчувствие изменений преследовало Гермиону всю дорогу. Теорема превращается в аксиому, когда она заходит в дом, скидывает босоножки, проводит рукой по шее, смахивая капельки пота. — Привет, — слышит она сиплый, но такой же бархатный голос. — Здравствуй, Джор… — закончить приветствие Гермиона не может, удивленно глядя на парня. От вчерашнего Джорджа остались, пожалуй, лишь синяки под глазами и мертвая бледность, в основном — кардинальные изменения. Выглаженная рубашка в синюю клетку и черные джинсы явно смотрятся лучше той одежды, которую и одеждой-то не назовёшь. — Э… Тебе идет, Джордж, — не сдерживается Гермиона. В доме прохладнее и темнее, чем на улице, однако кожа Гермионы все еще горит. — Я немного убрался, — говорит Джордж и складывает губы в подобие улыбки. Гермиона думает, что это больше смахивает на гримасу, но лучше так, ведь если тренироваться, то со временем получается все. — Замечательно, Джордж. Действительно, замечательно, — Гермиона понимает, что любые ее слова будут недостаточны для того, чтобы выразить то, как она рада видеть, точно восставшего из пепла, вот такого Джорджа. — Хочешь чаю? — ухмыляется явно польщенный Джордж. — Я сама сделаю, — поспешно отвечает Гермиона, — вон, смотри, я тебе тут кое-что принесла, — она кивает головой в сторону сумки. Заклятие невидимого расширения скрывает размеры ее содержимого, поэтому Джордж не возражает. Гермиона берет сумку и направляется на кухню. Только когда на столе появляется половина годового запаса провизии, Джордж заметно напрягается: — Не стоило. Я — самостоятельный человек, сам бы справился. Гермиона делает вид, что не заметила этой реплики и молча ставит чайник. Хлеб кладет в кухонный шкаф; для сохранности молока и тыквенного сока занятия кулинарией с Малфоем не прошли даром. Гермиона открывает окно и вдыхает сочный летний воздух. В ноздри проникает сладкий запах ее амортенции, и Гермиона словно оказывается на уроке зельеварения шестого курса. Она готова даже поклясться, что вновь на пару секунд становится девочкой, знающей ответы на все вопросы. На все, кроме самого важного. От мечтаний отвлекает свист закипевшего чайника. Она аккуратно взмахивает палочкой и наполняет кипятком кружки. Гермиона резко вздрагивает, ощущая на шее чье-то дыхание, резко поворачивается, почти впечатываясь лицом в Джорджа. Он стоит так близко, что Гермиона может различить каждую конопушку на его лице. — Ты что? — еле выдыхает она. Джордж молчит и наклоняет к ней голову, касаясь ее губ. Гермиону обдает жаром, она охает, но не отстраняется. Джордж захватывает ее губы своими, сминает их натиском и прижимает Гермиону со всей силы к себе. Руки девушки путаются у него в волосах. Гермиона не понимает, что происходит и как вести себя в такой ситуации. Ноги подгибаются, кожа покрывается мурашками, а язык Джорджа так собственнически проникает в ее рот, что сомнений, имеет ли он на это право, не остается. Теплая ладонь скользит по бедру вверх и забирается под платье. Гермиона непроизвольно охает и пытается плотнее сжать ноги, но это не получается: Джордж резко приподнимает ее, усаживая на кухонную тумбу, и разводит колени. Губы приникают к шее, выписывают узоры и ощутимо прикусывают кожу. У Гермионы сносит крышу, она мечется, голова отказывается думать, жар сжигает ее внутри, и хочется одного — чтобы Джордж не останавливался. Все неправильности оказываются правильными, и рука вновь ползет по ноге. В этот раз Гермиона ее не останавливает. Она трясущимися пальцами расстегивает рубашку Джорджа. Этих пуговиц так много, что ей быстро надоедает, и она просто тянет в разные стороны. Пуговицы падают на пол со звяканием, так же, как и самообладание Гермионы. Она иступленно трогает руками все, до чего только может дотянуться. Джордж стягивает с нее платье и еще один ненужный предмет одежды. Джордж не дает ей опомниться, притягивает ее к себе, вновь поднимает на руки, заставляя обхватить его ногами. Голая кожа чувствует реакцию Джорджа на эту ситуацию, и она горит еще больше, хотя дальнейшее разрастание пожара, кажется, невозможно. Гермиону, полностью обнаженную, все еще одетый в брюки Джордж опускает на кровать и придавливает своим телом. Тянуть он не хочет, расстёгивает пояс, спускает джинсы и боксеры и сразу же входит в Гермиону. Она не то стонет, не то хрипит от быстрых толчков, изо всех сил сжимает руками простыни. Джордж нависает над ней, опираясь на локти, и снова прикусывает шею. Она обнимает его за спину и ногтями прочерчивает дорожку, даже не замечая этого. Джордж набирает темп, впечатывая ее в матрас. Кровать отчаянно скрипит, но за стонами Гермионы этого не слышно. Жар обещает расплескаться, сжечь Гермиону полностью, и она сильнее прижимает к себе Джорджа, вновь царапая ему спину. Он тоже что-то мычит, толкается еще пару раз, и Гермиона дергается: опаляющее пламя вырывается из-под контроля и затапливает каждую клетку тела. Джордж через пару мгновений сипит сквозь зубы и обессиленно падает на Гермиону, затихая. Впервые Гермиона не пытается придумать оправдание своим желаниям.