***
Сын не появлялся в родном доме давно, давно здесь не пахло его резким парфюмом, давно не разбирали скрипучую кровать, ждущую в полумраке пустой спальни. Так давно... Еще вчера он был ее маленьким мальчиком, ее гордостью, ее ответственностью, сегодня же Драко служил Темному Лорду наравне со взрослыми волшебниками, скитаясь из одного конца страны в другой. Нарцисса нервно стучала пальцами по антикварному столику, думая об ушедшем. – Боишься? – осклабилась сестра, испустив нервный, нездоровый смешок. – Он вырос, возмужал, многого добился. Дай ему спустить пар. Мальчишки есть мальчишки, Цисси, – продолжала Бэлла, рассматривая цветочный узор на старинной фарфоровой чашке. – Он рано повзрослел, такие времена сейчас... Дай ему немного повеселиться с новой игрушкой. Вырастет, женится и забросит ее в дальний угол за ненадобностью.
Но Нарцисса продолжала стучать по отполированному много веков назад дереву. Драко, разумеется, заслуживал мгновение отдыха, но хозяйка большого поместья все ещё сомневалась в том, что подарок её сестры пришёлся кстати. Подарить Драко человека... Беллатриса полагала, что причиной волнения ее младшей сестры была грязнокровость врученной трофеем девчонки, настоящей же причины Нарцисса не раскрывала. За подобные взгляды её могли наказать в новом просвещенном обществе, лишенном определенной доли гуманизма. Сестра весело сербала чай, двумя пальцами держа тонкую ручку старой фарфоровой чашки. Нарцисса все ещё считала, что грязнокровки – те же люди, пусть и волшебники из них и не самые лучшие и желанные члены общества при новом укладе. Только редкий чистокровный маг поддерживал её мнение, ещё более редкий высказывал его вслух, защищая несчастных. Грязнокровок отлавливали, как диких зверей, теперь их вручали друг другу, как подарки, иметь дома плененного волшебника – престижнее, чем фамильного домашнего эльфа. И, разумеется, семейство Малфой не могло споткнуться, не попав в ногу со временем. Нарцисса обещала мужу, что перенесет его кровать во двор, если в доме появится раб, но Драко... Ведь Драко давно уже не жил с ними, только навещал, чтобы передать привет. Люциус переговорил с Тёмным Лордом, обсудил заслуги сына и убедил того сделать ему подарок. Гермиону Грейнджер, самую известную из плененных ныне грязнокровок, самую желанную, самую гордую. Таков уклад, таков порядок, таков мир, принесенный Темным Повелителем. Нарцисса пыталась отбросить прочь свою никому не нужную жалость, но плечи её вздрогнули, едва волшебница услышала очередной стук на втором этаже. Она невольно подняла взгляд, заметив, что пролила чай на белоснежную скатерть. Одно дело – знать, что сын использует в своих интересах живого человека где-то там, на другом краю огромной страны, но совсем другое – слышать, как он занят этим... Беллатриса громко усмехнулась, делая очередной глоток. – Да, – тихо заметила Нарцисса, нервно расправляя длинную юбку своего изумрудного платья, – Ты права, это только от стресса, от ответственности, что на нем лежит. Он... Он хороший мальчик. Это его не испортит.
***
Хороший мальчик. Драко хотел, чтобы не только мать, но и общество считало его таковым. Юноша приподнялся, белый потолок не давил на него, он покоился слишком высоко. Драко так отвык от высоких потолков, скитаясь по стране по поручениям Темного Лорда... Хороший мальчик. Образ хорошего "мальчика" сильно отличался от образа хорошего мужчины или хорошего волшебника, еще дальше он лежал от понятия «хороший гражданин». Малфой плотнее сжал губы, в очередной раз думая об этом. Взгляд его лениво скользил по высокому белому потолку, задерживаясь на солнечных бликах, пропускаемых приоткрытыми шторами. Интересно, это она распахнула их, впуская в комнату свет? «Нет, нет, никогда в жизни», – подумал он, прикусывая губу. «Грейнджер никогда не даст свету разбудить меня раньше положенного, это ведь украло бы у нее лишние минуты покоя». Наплевать, пусть цепляется за них столько, сколько сможет. Время все равно не на ее стороне. В новом мире на его плечи легли новые обязанности, новые возможности лежали за линией горизонта, только протяни к ним алчущую руку. Драко лениво потянулся в кровати, наслаждаясь выходным. Приятно было оставить день в родительском доме, последнее время Малфою не приходилось проводить здесь много времени. Служба Тёмному Лорду предполагала полную занятость, и даже обзаведясь собственным жильем, Драко не ощущал себя его полновластным хозяином. Дома он бывал день или два в месяц. – Утро, Грейнджер, – улыбнулся Драко, натягивая поводок. – Только посмотри на барельефы, – проговорил он громко, пальцем указывая на камин, чей желтовато-зеленый камень изрезали фигурками шипящих змей. – Красиво, а? Где бы ты такое смогла увидеть... Благодарности за возможность не последовало, гриффиндорка не ответила, отводя взгляд. Гермиона сидела возле его кровати, поджав под себя ноги. Тени под её глазами говорили о том, что она вновь не спала всю ночь. Впрочем, ничего удивительного. Драко хорошо понимал, какие мысли мучают эту головку в темноте его покоев. – Ты дрожишь, – улыбнулся он, замечая озноб девушки. – Знаешь, Грейнджер, а ведь я не запрещал тебе спать в моей кровати. Он звал её. Драко не мог сказать прямо, статус не позволял ему проявлять доброту к ней теперь... Но ведь Гермиона не была глупой, должна была понять его, с благодарностью принять невысказанное вслух приглашение. Гриффиндорка, вне всякого сомнения, знала, чего именно он хотел от неё. Упрямая сука. Грейнджер ожидаемо отвернулась вместо ответа, понимая, что за отказ или дерзкое слово она вновь получит от него удар. Гнев уколол Драко, и чёрная кожа поводка вновь натянулась, из лёгких Гермионы вырвался растерянный выдох. Она почти заскулила, и Малфой ощутил, как похоть течёт по его венам, волной проходя по жилистому телу. В комнате действительно царил холод, он заставлял Малфоя спать под одеялом в эту приятную летнюю ночь. Драко специально распорядился не топить камин, он надеялся, что воля Грейнджер будет сломлена, и девчонка попросится к нему ближе. Драко думал об этом, думал о том, как она робко поднимет взгляд, как её искусанные сухие теперь губы будут лепетать несвязную стыдную просьбу, как он великодушно пригладит её кудрявые волосы, заслужив робкое «спасибо, господин». Одна только мысль об этом заставляла его блаженно прикрывать глаза. – Иди сюда, – громко сказал Малфой, натягивая поводок. – Живее, ну. Не заставляй меня снова брать палочку. Её уже не нужно было прятать. На каждую палочку, существующую теперь в мире Магической Британии, накладывали чары, не позволявшие магглорожденным прикасаться к зачарованному древку, «низшие» из волшебников были лишены возможности колдовать, отрезаны от магии самым легким из способов. Даже если бы Гермиона очень хотела, она бы не смогла воспользоваться колдовством теперь, и эта мука заставляла Малфоя трепетать от удовольствия. Лучшая ведьма своего поколения, самая старательная ученица беспомощна, безоружна, бесполезна... Принадлежит ему каждой клеточкой своего никчемного тела. Драко снова потянул поводок, но девушка не двинулась с места. К своему удовольствию Драко заметил, что губы её сжались плотнее. Гермиона боится его. До чего волнующее чувство. Драко нравилось замечать, как гордость её трескается, и под сухой коркой прячется жалкое подобие некогда величественной волшебницы. Ему нравилось видеть этот контраст, вспоминать, как она задирала нос, не обращая на него внимания. Иногда Малфой вспоминал, как отец ставил ему в укор разрыв в табеле Драко и Гермионы. Есть ли у неё преимущество теперь? Драко и хотел бы снова натянуть поводок, затащив её на кровать, словно упрямую кобылку в стойло. Только она ведь начнёт вымученно кашлять, на этой бледной сейчас шее расцветает ярко-красный след врезавшегося в плоть ошейника... Нет, это не то, чего ему хотелось теперь. Малфой вновь потянулся, отбросив в сторону тонкое одеяло, спрятанное в темно-зелёную материю. Он свесился с кровати, поднимая Гермиону к себе легко, точно куклу.
Она не сопротивлялась, понимая, что будет только хуже. Удивительно, как много времени ей потребовалось, чтобы понять. Год она скрывалась в лесах и пещерах близ Лондона, ещё год возглавляла жалкое сопротивление, а потом год провела в заточении. Тёмный Лорд и не думал казнить её, желая сломить волю оставшихся грязнокровок, показав, как легко сгибается её хребет. Малфой никогда не расспрашивал, что с ней творилось под его зорким взглядом, все, что он знал – девчонку прислали ему лишенной невинности, побитой и тощей. Драко усадил её сверху, расположив тонкие девичьи ноги по обе стороны от своих бёдер. Разумеется, на нем не было ничего, на Гермионе – только ошейник и краска смущения. Она попала в его руки не так давно, чтобы привыкнуть к этому жадному взгляду, к этим неряшливым касаниям, к усмешке, словно навсегда застывшей на его лице. – Что, слишком туго? – спросил Малфой, натягивая поводок так, что гриффиндорке пришлось наклониться ниже, почти касаясь его груди волосами. – Ты можешь попросить меня, я остановлюсь, обещаю. Девушка плотно сжала губы, отводя взгляд. "Сука", – подумал Малфой, не ослабив хватку. Он владел ею не так долго, чтобы окончательно подмять под себя, но терпение исходило быстро. Иногда Драко просто хотелось, чтобы она послушно ложилась рядом с ним, уткнувшись своим милым носиком в его плечо, вместо этого грязнокровка тихо похныкивала, сидя в своём углу, вскидывая руки, стоило ему приблизиться к ней, чтобы попытаться успокоить. Малфой больше не просил её ни о чем. Он поднялся, положив обе свои ладони на её бедра, заставляя Гермиону обхватить руками его шею, прижаться к нему. Она не любит этого, не любит быть сверху, не любит видеть в процессе его лицо, чувствовать на своей шее его зубы. Только кто позволит ей делать выбор теперь? Теперь Драко решал за неё, теперь и до конца ее жалкой жизни, срок которой способен отмерить лишь он. Этим утром он сжалился, смочил пальцы слюной, чтобы коснуться гриффиндорки. Та вздрогнула, невольно прижимаясь ближе к своему пленителю. В комнате действительно было холодно, Драко чувствовал, как затвердели соски Гермионы, как она прижимается к нему помимо своей воли. Слизеринец хотел бы, чтобы однажды не холод стал тому виной. Он дразнил её недолго, но лишь потому, что не желал терпеть. Страшась его властного взгляда, Гермиона опустила голову Малфою на плечо, желая поскорее покончить со всем, забыться в очередном приступе рыданий. Драко чувствовал сладковатый запах её шампуня: корица и яблоки, он сам его выбирал. Чувствовать ее страх – пытка, сотня чувств разрывала его нутро. Малфой вошел медленно, дразня себя, искушая, точно сам дьявол, инкуб, потерпевший неудачу. Гермиона тихо вскрикнула, ноготки её привычно вонзились в его кожу, заставляя слизеринца податься вперёд. Драко знал, что гриффиндорка ему не поможет. Он облокотился спиной об изголовье старинной кровати, положил руки на бедра девушки, заставляя её подниматься и опускаться над ним. По телу пленницы пробежала дрожь боли. Он имел её всю прошлую ночь, Малфой не удивился. Слизеринец верил, что через боль приходит послушание, через боль изгоняется гордыня. Она не плакала, только скулила, вцепившись ему в спину. В комнате пахло потом, холодный утренний воздух сотрясали звуки. Тело касалось тела, взмокшая кожа гриффиндорки скользила в его руках, и Драко чувствовал, как напрягся низ ее живота. Малфой кусал шею Гермионы, чувствуя, как та дрожит все сильнее и сильнее. Чем быстрее он отпускал её бедра, тем громче становился сдавленный писк, слетающий с её плотно сжатых губ. "Скажи, что тебе больно, попроси меня остановиться, попроси быть нежным с тобой, давай же", – думал он, желая проявить милосердие сегодня, сжалиться над ней, положить рядом и зацеловать её щеки. Только гриффиндорка упрямо молчала, принимая свою судьбу. Влага коснулась его плеча, Малфой понял, что Гермиона снова заплакала, не выдержав очередного мгновения близости. Что-то шевельнулось в его душе, что-то медленно заворочалось под рёбрами, но Драко не услышал внутренних уговоров, отбрасывая их прочь, в самый темный угол сознания. Он продолжал вколачиваться в это тело все быстрее, до самого конца, заставляя ее почувствовать каждый сантиметр. Он вновь не оставил ее, кончая, а гриффиндорка уже не пыталась спрыгнуть. Малфой не знал, что будет делать, если она понесет, он не желал думать об этом сейчас. Тело рабыни продолжало трястись не то от боли, не то от холода, не то от слез, проливаемых ею. Драко осторожно погладил ее, отстраняя от себя, чтобы посмотреть в это лицо. – Смотри-ка, почти сошёл, – произнёс он позже, поглаживая её щеку. Под бледными пальцами волшебника алел яркий след его же ладони, неделю назад он дал девчонке пощёчину. Кое-где проступали светло-коричневые следы сходящего синяка. Гермиона зажмурилась от боли, но вновь промолчала, продолжая сидеть на Малфое сверху. Её хорошенькое лицо осунулось, на нем остались только заплаканные красные глаза, так отчаянно избегающие прямого взгляда. – Болит? – спросил юноша, не ожидая ответа, но Гермиона, смущенная порывом слабости, нехотя кивнула, зажмурив глаза. Драко опешил. На мгновение ему показалось, что он принял за согласие самый обычный наклон головы, непроизвольный, ничего не значащий. Гриффиндорка не поднимала взгляда, но Драко мягко погладил белеющий синяк на её щеке, заставляя девушку вздрогнуть от нового касания. – Черт, конечно, болит. Я принесу тебе мазь, и... Нет, я сам обработаю его, – говорил юноша, чувствуя, что что-то вновь просыпается в нем. – Ты замёрзла? Молчи, – тут же добавил он, волнуясь, что она вновь заупрямится. – Просто сиди здесь. Малфой наклонился вперёд, поцеловал её взмокший лоб. Он пытался не улыбаться, медленно шагая к двери, пытался не оборачиваться, надеясь, что Грейнджер хватит мозгов закутаться в одеяло и попытаться согреться в этом чертовом холоде. Перед глазами он все еще видел ее заплаканное лицо, ее дрожащее тело, ее тоненькие запястья, помещавшиеся в одной его ладони. Сегодня он залечит синяки на ее щеке, завтра заставит её улыбнуться, принеся с собой какую-нибудь книгу или яблочное пирожное. Он заставит её улыбнуться, ведь так? Малфой прикрыл глаза, думая о том, что ждёт его через месяц или через год, через чертово десятилетие в этом грязном мире. Что, если она будет улыбаться ему каждое утро? Что, если будет приходить в кровать сама, целовать, не закрывая глаза... Будет ли он так счастлив, как в это долгое мгновение, после того, как она ответила на его вопрос слабым кивком? Заберется ли она к нему в кровать, если замерзнет холодной летней ночью? Он увидит. Он скоро увидит... Ведь так?