Не тот ребёнок
Я не сумасшедшая.
Я нормальная. Работаю бухгалтером, у меня нет историй про призраков, никакой склонности к истерикам. Я всегда была рациональна, как калькулятор.
До этого лета.
Моему сыну Артему — восемь. Обычный мальчишка: шумный, неаккуратный, любящий динозавров и макароны с сыром. У него всегда было особое выражение лица, когда он пытался обмануть меня, как будто сам с собой торгуется внутри. Я знала его запах, его походку, как он всхлипывает, когда сонный. Я знала своего сына.
Я отправила его в летний лагерь на три недели, обычный, как у всех. Ему нравилось, это была не первая поездка. Он прыгал от счастья перед отъездом и целовал меня в щеку, кричал:
— Пока, мам! Я тебе напишу!
Он не написал. Ни письма, ни звонка.
Но я знала, как там устроено — дети забываются, играют, у них свои дела.
И вот — день возвращения. Автобус подъехал к школе, я стояла с цветами и шоколадкой, как идиотка.
Он вышел... и что-то сразу пошло не так.
Он улыбался, сказал "привет", взял мою руку, как обычно. Всё выглядело нормально.
Но не было нормально.
Он был... слишком спокойным.
Артем никогда не любил пристёгиваться в машине, а тут застегнул ремень сразу, сам. Не капризничал. Не задавал тысячу вопросов. Просто сидел. Смотрел в окно.
Молча.
Глаза — как стеклянные.
Вечером он не просил мультики. Сел за стол и ел молча. Макароны с сыром. Сказал:
— Спасибо, мама. Очень вкусно.
Слишком вежливо. Слишком чисто. Он ел аккуратно, не крошил, не капал кетчупом.
Я стояла у мойки и смотрела на него.
Он заметил. Поднял взгляд.
И улыбнулся.
Широко. Необычно. Как будто не понимал, как именно надо улыбаться, просто растянул рот, как в кино.
Я не спала ночью.
Слышала, как он ходит по коридору.
Медленно. Ровно. Шаг за шагом.
Я лежала в кровати, сердце колотилось, как барабан.
Он остановился у моей двери.
Не заходил. Не стучал. Просто стоял.
Я не знаю, сколько это длилось.
Потом шаги снова — медленно, будто не ноги, а метроном.
И тишина.
Наутро я спросила его:
— Тём, ты просыпался ночью?
Он посмотрел на меня.
Долго.
Слишком долго.
Потом сказал:
— Нет.
И снова эта улыбка. Фальшивая. Пластиковая.
Прошло три дня.
Я нашла в его рюкзаке чужую одежду. Не нашу. Не его. Не из лагеря. Она была грязная, пахла болотом.
Я набрала номер вожатой — она помнила его. Сказала, что Артём был тихим, странным. Говорил мало. Много сидел один, смотрел на деревья. Ночью ходил по лагерю, будто лунатик.
— Мы думали, у него стресс. Он странно улыбался. И однажды... он пропал на полдня. Нашли в лесу. Говорил, что играл в прятки.
Я повесила трубку.
Потом начала смотреть старые фото — до лагеря. Снимки, видео...
Он другой.
Выражение лица — живое, наивное, детское.
А сейчас — будто он играет роль.
Каждый жест — копия, как выученная программа.
Сегодня ночью я не выдержала.
Я проснулась от хруста — шаги по коридору.
Я вышла в темноту, на цыпочках, сердце в горле.
И увидела.
Он стоял посреди кухни.
Лицом к стене.
Руки вдоль тела.
И шептал. Шёпотом, от которого мурашки по ногам:
— Она не знает... Она думает, я её сын... Она ещё не знает...
Я сделала шаг — пол скрипнул.
Он мгновенно обернулся.
Словно ожидал.
— Мама, — сказал он, — ты чего не спишь?
Голос — ровный, но в глазах...
Ничего.
Никакого страха, никакого удивления. Только пустота.
Я не знаю, кто это.
Я не знаю, что пришло в мой дом из того лагеря.
Но это не Артём.
Я чувствую это кожей. Мозгом. Внутренностями.
Он не спит.
Он стоит у моей двери по ночам.
И каждую ночь я слышу этот шёпот:
— Она не знает... Но скоро узнает...