MONOMANIA

Кромешная тьма, не позволяющая разглядеть собственные руки, давила на психику. Открывая и закрывая глаза, силясь хоть что-то рассмотреть, Гермиона прислушивалась к собственному организму. Все было плохо. Чертовски плохо, если говорить откровенно. Боль в груди не позволяла глубоко дышать, правая рука была вывернута под неестественным углом, ноги, сдавленные тяжелым металом оков, не слушались, а рана на животе снова кровила.

Окружающая тишина не позволяла чувствовать себя в безопасности. Не давала уверенности, что рядом никого нет. Слуховые галлюцинации заставляли резко оборачиваться, повреждая и без того травмированное тело. Принося очередную боль.

Сырость и запах гнили подсказывали, что находилась Гермиона под землей. В подвале. А может в темницах очередного древнего поместья, коих в магическом мире было слишком много. После войны большинство из них было непригодно для жизни, на восстановление требовались большие деньги, которых у министерства не было. Но вот удерживать пленницу без шанса на спасение они все еще могли.

Помещение, в котором она находилась, напоминало тюремную камеру, единственным выходом из которой была тяжелая металлическая дверь. Стены, каменные и влажные, не имели даже намека на окно или вентиляционное отверстие. Несколько сваленных в кучу вонючих тряпок служили постелью, а ржавое ведро в углу — уборной. Умыться или смыть грязь хотя бы с рук не представлялось возможным. Сумеречный свет рассеивался в пространстве, не позволяя разглядеть темницу детальнее.

Пошевелившись, Гермиона постаралась вернуть правой руке верное положение, но лишь сдавленно простонала от пронзившей тело боли. Была бы под рукой волшебная палочка, все легко можно было бы исправить, но заветный артефакт был сломан и выброшен уже... сколько? Несколько дней, а может недель назад?

Изредка Гермионе приносили еду. Если это можно так назвать. Черствый, покрытый мхом плесени кусок хлеба и пара глотков ржавой вонючей воды с примесью нескольких капель восстанавливающего зелья. Тогда же посетитель чарами очищал ведро. Это были единственные моменты, когда в руках своего тюремщика Гермиона видела палочку. Все остальное время он, или они, находились без нее.
Если считать, что кормили Гермиону раз в день, а по ощущениям и того реже, то выходило, что заперли ее одиннадцать дней назад. И ровно столько же раз ее избивали, резали и ломали. Лекарства хватало лишь на то, чтобы она продолжала жить, оставляя при этом боль и страдание.

Впрочем, Гермиона старалась не отчаиваться. Ее должны были искать, а значит рано или поздно все закончится. Очень хотелось бы, чтобы рано, но вера в спасение таяла с каждым днем. Каждый новый визит ее личного палача укреплял мысль о том, что скоро будет поздно. Боль не прекращалась ни на минуту, сознание часто уплывало, окутывая спасительной тьмой, но лишь до следующего появления неизвестного мужчины.

Война окончилась без малого два года назад. Официально. На деле же продолжалась по сей день. Смерть Волдеморта ознаменовала победу, но пожиратели не были глупы. Только завидев, как их предводитель пал без чувств, они скрылись, и притом очень надежно. Операции по поиску и устранению угрозы предпринимались авроратом регулярно, но увы, успешностью не отличались. Преступления и разбои продолжались, а на «Золотое трио» была объявлена негласная охота среди пожирателей. Знамя мести в виде темной метки преследовало каждый их шаг, пока не настигло по крайней мере одну из них.

Гермиона возвращалась домой из министерства, где в отделе аналитики разрабатывала с остальными очередной план захвата преступной группировки, когда с тихими хлопками ее окружили трое людей в черных мантиях и масках пожирателей. Она успела среагировать, отбивая первые несколько проклятий, но их было много для юной девчонки, только ощутившей вкус свободной жизни.

Нет, Гермиона никогда не забывала, что война еще длится, но последнее время о нападениях пожирателей слышно не было, путь домой считался безопасным, а потому она не ждала нападения. Парализующее и связывающее заклинания ужалили одновременно, одно попало чуть ниже ключицы, второе — четко между лопаток. Опрокинувшись навзничь на асфальт и больно приложившись головой, она еще успела увидеть направленную в лицо палочку, прежде чем сознание поглотила тьма, рассеявшаяся уже в этом пропитанном сыростью подвале.

Что от нее хотели похитители, Гермиона не знала. Казалось, их не интересовало ничего, что она могла бы дать. Ни пересмотр дела, снятие обвинений, взамен на ее жизнь; ни, возможно, деньги, чтобы исчезнуть из страны. Ни даже информация. Они были поглощены желанием отомстить. За себя или смерть повелителя, сказать было сложно. Как и то, который из троих приходил к ней. А может, они сменялись, но разницы ощутить было невозможно.

Каждый раз, когда скрипела ржавыми петлями металлическая дверь, Гермиона сжималась в ком в самом углу своей тюремной камеры, понимая, что ее ждут очередные страдания. Пытки были изощренными. Эти монстры никогда не применяли магию, ломая ее кости собственными руками. Острым клинком прорезая кожу, потроша внутренности и любуясь своим творением. Они маниакально смеялись, сотрясаясь всем телом, прежде чем обернуть ее торс жестким ремнем и сжимать ребра, пока не послышится хруст.
Именно здесь Гермионе впервые «посчастливилось» познакомиться с собственными внутренностями, когда лезвие рассекло кожу и мышцы на животе. Кровь хлестала как из открытого крана, а под разошедшимися краями виднелись органы. Что именно это было, Грейнджер думать не желала, прижимая к ране кусок грязной ткани, пока не подействовала очередная мизерная доза зелья. С тех пор поперек живота был кровоточащий порез, но по крайней мере через него изучить анатомию не получалось. Эту рану ублюдок обновлял регулярно, с садистским удовольствием оттягивая края разреза в стороны, не позволяя излечиться полностью.

На ней не было живого места, каждый участок кожи был поврежден. Порезы, гематомы, сломанные кости и отбитые внутренности. Ожоги. Этот изверг курил почти каждый раз, заходя в темницу, и все его сигареты, обыкновенные маггловские, были потушены об открытые участки женского тела. И здесь он не повторялся никогда, выбирая для пытки участки еще здоровой кожи. Впрочем, скоро места для своих игр он больше не найдет.

Гермиона кричала, вопила от боли, корчась в муках все это время, но ни разу не попросила пощады, понимая — ждать ее не придется. Никто из этой троицы, а может, это был кто-то один, не отпустят ее живой. Их поведение говорило лишь о том, что ей не жить, а как долго продлятся муки зависит только от того, когда они наиграются.

Глядя в кромешную тьму, Гермиона часто себе представляла, как дверь открывается с противным скрипом и в помещение, вместо ее палачей, входят авроры, снимают тяжелые цепи и транспортируют ее в Мунго. Даже смешно, что она, та самая Гермиона Грейнджер, не унывающая и всегда знающая, что делать, готова была положиться на посторонних людей. Но ведь у нее не было палочки, как и сил на сопротивление. Истерзанное тело почти не слушалось. Да и как выбраться из незнакомого места она не знала. Она видела, хоть и смутно из-за приглушенного света, только габариты своей темницы. Что же было за ее пределами, оставалось тайной. Возможно в коридоре за дверью десятки таких же монстров, готовых убить при первом же шаге к свободе. А может здание окружает неприглядный лес, через который в ее состоянии все равно не пробраться. А может она и вовсе находится в окруженном ледяными водами замке, похожем на Азкабан. Гермиона была в ловушке, жизнь медленно утекала из ее тела, но надежда, болезненная и слабая, все еще теплилась в груди.

Дверь скрипнула в очередной раз и, в сопровождении тихой музыки, льющейся из коридора, в комнату вошел человек в черной мантии и маске. Они всегда выглядели одинаково, почти никогда не разговаривали с ней, только насмехались. Гермиона засучила ногами по полу, сдвигаясь подальше к стене, ощущая, как обнаженная кожа спины — одежда давно превратилась в рваные лохмотья — царапается об острые камешки.

Мужчина подошел максимально близко, нависая над Гермионой. Она чувствовала его липкий взгляд, изучающий покрытое клочьями ткани, кровью и грязью тело. От этого взгляда хотелось скрыться, но она больше не рисковала двигаться. Простояв так некоторое время, ее мучитель хмыкнул и шагнул назад, высовываясь на секунду за дверь, а после вернулся с треснувшей тарелкой, на которой скромно примостилось ее пропитание. Корка хлеба и кружка с отбившейся ручкой.

— Ешь.

Он практически швырнул свою ношу об пол, но тарелка чудом уцелела, а вода лишь немного расплескалась. Выбирать не приходилось и Гермиона была слишком голодна, забирая дрожащими негнущимися пальцами съестное. Хлеб был почти дубовым, на языке ощущался мерзкий вкус плесени, но это не имело значения, когда желудок, казалось, начал переваривать сам себя. Вода, застоявшаяся, склизская и пропитанная запахом тухлятины, отдавала таким же неприятным вкусом заживляющего. Сейчас зелье ощущалось сильнее и это значило лишь одно — ей понадобится все желание жить, силы и лекарство, чтобы завтрашний день наступил. Сегодня будет хуже, чем раньше.

Ее палач стоял неподвижно, наблюдая за тем, как она пытается есть. Он дождался и того, что кружка опустела, прежде чем издать нечто похожее на смешок и забрать посуду. Впрочем, забрал он ее лишь для того, чтобы с грохотом кинуть о стену и оставить острые осколки на полу.
Схватив за волосы, что превратились в жесткий спутанный ком, он отволок Гермиону в центр ее камеры, чтобы после швырнуть на пол, как раз туда, где острыми краями впивались в тело керамические осколки. Металлические оковы врезались в лодыжки, стирая кожу в кровь. Боль в ребрах усилилась, лишая возможности сделать вдох, оставляя на поверхности лишь булькающие хрипы. Эти звуки не заставили мужчину изменить манеру поведения, не вызвали жалости или желания помочь. Наоборот, он будто вдохновился звучанием, ощутил прилив сил. Дернув за покалеченную руку, он с удовольствием вслушался в сдавленный стон и вывернул конечность сильнее.

— Ты даже не представляешь, как приятно смотреть на твои мучения, сучка!

Голос казался смутно знакомым, но в мареве боли Гермиона не могла вспомнить, где слышала его раньше. Он смотрел. И от этого взгляда внутри все сворачивалось в тугой узел страха и отчаяния. Она никогда прежде так не боялась. Даже когда в поместье Малфоев сумасшедшая Беллатриса пытала Круциатусом и на живую вырезала на руке слово «грязнокровка». И хоть в тот момент их жизни висели на волоске, ей не было так страшно, как в это самое мгновение.

Неизвестный пожиратель снова дернул Гермиону за руку, на этот раз поворачивая на спину и заставляя распластаться на покрытом мелкими камнями и осколками полу. Он срывал то, что с трудом можно было назвать одеждой, хохоча и вырисовывая на ее коже неведомые узоры тонким острием клинка, смоченным в каком-то зелье. Иначе объяснить, почему неглубокие порезы горели огнем, Грейнджер не могла. Лезвие коснулось раны на животе, раскрывая ее чуть сильнее, и кровь снова хлынула ручьем. Гермиона оглядывалась вокруг, ища выход, хоть какую-то возможность прекратить пытку, но шансов на спасение просто не было. Ни одного. И только когда последняя рваная тряпка исчезла с ее тела, Гермиона поняла, что лучше было умереть.

— Сейчас будет самое интересное, — мужчина склонился над ней, обдавая лицо горячим дыханием с едва заметным мятным запахом. Гермиона бы удивилась, что ее мучитель следит за гигиеной ротовой полости, если бы не боялась так сильно того, что сейчас случится. — Мы отлично развлечемся.

Стоны, больше похожие на хриплые всхлипы, звучали совсем тихо, когда мужчина с силой сжал ее бок, привлекая ближе. И без того треснутые ребра хрустели, впиваясь острыми краями в мягкие ткани и прокалывая легкие. Дышать не было никакой возможности, вместо воздуха с булькающим звуком из ее рта сочилась кровь, и Гермиона грезила о том, чтобы погрузиться в темноту. Она мечтала, чтобы ее жизнь завершилась, чтобы не пришлось чувствовать того, что ее пленитель уготовил, но те крохи заживляющего зелья, добавленные в воду, сейчас не давали ей ни умереть, ни хотя бы потерять сознание.

Взгляд, пустой и безэмоциональный, следил за трещиной на влажной стене, когда ее ноги раздвинули. Мужчина быстро разделался со своим нехитрым одеянием, оголяя только пах, но большего ему и не было нужно. Несколько раз он провел по члену рукой, демонстрируя новое орудие пытки, и вошел единым движением, повреждая слизистую. Это было больно, но не больнее, чем горело сейчас в грудной клетке, вывернутой руке и развороченном животе. По грязным щекам текли неконтролируемые слезы, но сознание отгородилось от происходящего, защищая свою хозяйку.

Гермиона больше не чувствовала ничего.

Эмоции, еще недавно не дававшие ей отчаяться, сейчас покрылись коркой льда, промерзая до дна и без шанса на оттепель. Единственное, о чем Гермиона мечтала сейчас — покой. Пусть даже в сыром, пропахшем плесенью и кровью подвале, но в одиноком ожидании смерти. Полчаса назад она желала спасения, но не теперь. В одно мгновение что-то сломалось внутри, заставляя абстрагироваться от происходящего.

Ее палач, насильник и, возможно, убийца что-то бубнил ей в ухо, облизывая кожу, обдавая противным жарким дыханием, но Грейнджер не улавливала звуков, не чувствовала рвотных позывов и даже боли. Теперь нет. Вся ее жизнь именно в этот момент разделилась на до и после, где в «после» лишь желание прекратить.

Сколько продолжалось насилие, Гермиона не знала. Чувствовала лишь, что мужчина ее перевернул на живот и, прижимая щекой к полу, заставил подняться на колени. От каждого его движения в груди пекло, по ногам с живота и промежности стекала кровь, в щеку и колени впивались осколки. Порезы, оставленные тонким острием ножа, пульсировали болью. Он что-то пыхтел за спиной, но это не имело значения.

Клинок, отброшенный в сторону, поблескивал в слабом источнике света, идентифицировать который Гермиона так и не смогла. Кинжал манил, обещая окончание мук, если только она смогла бы дотянуться до деревянной резной рукояти и воткнуть острие прямо в глотку своему мучителю. Но спасение было слишком далеко, а тело не слушалось, лишая возможно единственного шанса на спасение.

Гермиона смотрела на клинок и прислушивалась к тихому звучанию популярной маггловской песни, что все еще доносилась из-за двери, безмолвно шевеля губами, повторяя слова. Только это все еще позволяло ей отвлечься от происходящего, сделать вид, что ничего не происходит, тем самым спасая от всего ужаса, что навалился на плечи.

I believe I can fly
I believe I can touch the sky
I think about it every night and day
Spread my wings and fly away (Песня R. Kelly — I believe I can fly)

Гермиона не отказалась бы обзавестись крыльями и улететь из этого места, вернуться к старой жизни или начать новую. Впрочем, именно сейчас жизнь утратила всякий смысл и мечты о свободе больше не витали на границе сознания. Единственное, о чем удавалось здесь мечтать - смерть.

Она здесь умрет.

See I was on the verge of breaking down
Sometimes silence can seem so loud
There are miracles in life I must achieve
But first I know it starts inside of me, oh (Песня R. Kelly — I believe I can fly)

Чудеса? Нет, их не существует. Есть только мужчина за спиной, чьи движения приносят лишь боль. Его стоны, звучавшие по-девичьи тонко и до тошноты мерзко, набирали обороты, даря надежду на то, что скоро пытка прекратится. И правда, не успела песня завершиться, как он впился пальцами в бедра Гермионы, с силой прижимая ее зад к своему паху и дернулся, проскулив на высокой ноте. Оргазм насильника стал спасением для жертвы.

Или не стал?

Он ничего не сказал, отстранившись и толкнув Гермиону, с ухмылкой наблюдая, как она распласталась на грязном полу, скорчившись от боли. Не имея сил пошевелиться, она просто продолжила смотреть на клинок, не желая видеть своего мучителя. А он смотрел на нее. Знал, что она видит перед собой, но не предпринимал попыток убрать оружие, ведь не сомневался — ей до него не добраться. Он смотрел, как сперма вытекала из влагалища и, посмеиваясь, заталкивал ее обратно пальцами, смешивая с выделяющейся оттуда же кровью.

А после он закурил, наполняя тесное помещение дымом. Он поднял клинок и играл им, переворачивая на пальцах, словно дразня, показывая, что вот оно, спасение. Так близко, и одновременно так далеко. Красный огонек на кончике сигареты раздваивался, рисуя в воздухе смазанные полосы, когда он подносил ее к губам и опускал снова. А потом затушил, прикладывая к внутренней стороне бедра, туда, где наверняка еще виднелись следы его спермы и крови, заставляя свою жертву сжаться и с усилием втянуть воздух сквозь сжатые зубы. Вдох заставил закашляться, выплевывая на грязный пол кровавые капли, а боль почти заставила потерять сознание. Почти.

Сколько прошло времени, прежде чем ублюдок наигрался, Гермиона не знала, но когда дверь скрипнула, а после с хлопком закрылась, отрезая от кошмара хоть ненадолго, она постаралась перебраться в свой угол, где разбросанные вещи помогали хотя бы не повреждать разодранную кожу еще сильнее. Вот только не вышло. Боль в теле, что раньше концентрировалась в большей степени в ребрах, рассеченном животе и вывернутой руке, сейчас не позволяла не то, что шевельнуться — даже моргать не представлялось возможным. Спасительный сон, а может обморок, обрушился на Гермиону неожиданно, даруя все-таки хоть каплю покоя. Единственная мысль, мелькнувшая в сознании перед погружением в темноту — пусть это закончится. И уже не важно чем.

Нож, обещающий освобождение, мучитель забрал, унося вместе с ним и единственный шанс решить самой — смерть или продолжение мучений.

Тьма, в которую провалилась Гермиона, периодически сменялась картинками. Видимо, сознание возвращалось на секунды и уползало вновь. Каждый раз открывая глаза, она видела все ту же темницу, пол, залитый ее кровью. Она чувствовала, что травмы заживают, хоть и не до конца, но по крайней мере дышать стало легче, а кровь больше не лилась потоком: только сочилась и подсыхала внушительной коркой.

Казалось, что с прошлого визита тюремщика прошло намного больше времени, чем обычно. Желудок давал о себе знать, напоминая о голоде и жажде, но никто не приходил. Впрочем, Гермиона не чувствовала разочарования по этому поводу. Скорее наоборот, ее холодное тело согревала надежда, что к новому визиту похитителя она уже будет мертва. Без съестного и новой порции зелья она не протянет долго, но оно и к лучшему.

Она все еще находилась между сном, явью и обмороком, когда дверь скрипнула, открываясь. Гермиона зажмурилась, сжимаясь в комок. Она так и не смогла сдвинуться с места и сейчас ей казалось, что врезавшиеся осколки вросли под кожу и останутся там навсегда.

В прошлые разы, когда дверь открывалась, Грейнджер молилась. Мерлину, Магии, всем известным маггловским богам. Сейчас в голове было пусто. Только звук приближающихся шагов. Страх сковал внутренности и заставил сердце биться быстрее, ведь она четко осознала одно — сейчас мучителей было несколько. И прежде чем провалиться в темноту, она все же заставила себя открыть глаза, с ужасом вглядываясь в размытые силуэты, нависающие над ней. А после сознание уплыло, даруя ей такой желанный покой и надежду, что она больше не очнется