Untitled Part 5
Квиддичные матчи Гермиона не любила. Сама она так и не освоила толком полеты на метле, да и правила квиддича казались ей не совсем логичными. Следить за мельтешащими на головокружительной скорости студентами было тревожно — если игра затягивалась, у Гермионы неизменно начинала болеть голова. Она успокаивала себя тем, что для этих детей падение с метлы — наибольшая угроза в жизни. Уж всяко лучше, чем быть преследуемой Волдемортом и его приспешниками, или оказаться живым крестражем, или страдать под пытками. Все, что грозило игрокам — несколько скучных дней в медицинском крыле, вот и все.
Несмотря на отсутствие энтузиазма, Гермиона всегда поддерживала своих подопечных и искренне радовалась, когда им изредка удавалось победить. Их восторг в такие моменты был настолько искренним и незамутненным, что у нее тоскливо сжималось сердце — ведь совсем недавно на месте этих мальчишек были Гарри, Рон, Драко. И куда только подевалось их беззаботное детство? Впрочем, поводы для ностальгии у Гермионы появлялись нечасто. У Слизерина ожидаемо сохранялась мрачная слава — факультет был самым малочисленным, игроков набирали чуть ли не из всех желающих, а потому, зачастую, Слизерин в квиддиче пас задних. Многие чистокровные семьи отправляли своих детей в школы волшебства за рубежом. Гермиона не знала, в чем заключалась главная причина: то ли в страхе, что детям придется нести на себе тень чужой вины, то ли в гордыне, которая — даже теперь! — не позволяла им отдавать детей под опеку «грязнокровки».
«Зато в учебе они не отстают», — утешала себя Гермиона. Иногда она с грустью глядела на себя в зеркало: на волосы, стянутые в тугой узел, на впалые щеки и сжатые в плотную нить губы и думала, что все сильнее становится похожей на профессора МакГонагалл. Не то, чтобы это было плохо, просто... У Гермионы тоже было полно свободного времени, которое она тратила на дополнительные занятия с отстающими учениками и на то, чтобы контролировать каждое их движение. Особенно в последний месяц... С Драко она не виделась уже ровно месяц.
Гермиона поплотнее запахнула мантию, усаживаясь на скамейку. Раздался оглушительный свист, и игра началась. Сегодня Слизерину не везло: уже минут через десять разрыв в очках стал таким огромным, что спасти их могло только чудо — пойманный снитч. Но слизеринский ловец не отличался особой внимательностью — мальчишка был ловким и вполне справлялся в тех случаях, когда снитч проносился прямо перед его глазами, но высматривать его и после бросаться в головокружительные пике он не любил.
Вскоре и зрители ощутимо заскучали: вокруг все чаще раздавались перешептывания, никак не связанные с квиддичем. Несколько преподавателей, которые не были деканами факультетов, и вовсе тихонько ретировались. Гермиона и сама бы ушла — ей нужно было проверить не один десяток свитков, подготовить ингредиенты для следующего занятия, — но, конечно, она не могла себе этого позволить. Она обязана была разделять со своими учениками не только эйфорию редких побед, но и горькую чашу частых поражений. Поэтому она внимательно наблюдала за игрой, даже тогда, когда стало ясно, что команду Слизерина не спасет даже чудо.
Когда публика оживилась, Гермиона подумала, что наконец-то показался снитч. Она напрягла зрение, пытаясь рассмотреть блеск золотистых крылышек на фоне мрачного темно-свинцового неба, но все оказалось тщетно. Гермиона повернулась к директору МакГонагалл, которая сидела по левую руку от нее, но та смотрела куда-то в сторону, на один из боковых выходов. Гермиона тоже повернулась туда, куда, как казалось, теперь пялились все. Сначала она увидела массивную фигуру Хагрида и только потом...
Он был единственным, кто все еще следил за матчем. Голова его была запрокинута, белоснежные волосы трепали резкие порывы ветра.
— Разве он...
— Его же оправдали, да?
— Писали в «Ежедневном Пророке», но ведь он...
— ...погиб...
— ...или пропал без вести...
— Кто это вообще такой? — пронзительным высоким голосом воскликнула какая-то девчушка с младших курсов. Она, конечно, и знать не знала, кто такой Драко Малфой.
— Миссис МакГонагалл, — умоляюще прошептала Гермиона. Та посмотрела на нее внимательным изучающим взглядом, медленно кивнула.
— Иди, — сказала она и едва слышно пробормотала: — А я-то думала, что меня уже ничем не удивить.
Гермиона сглотнула плотный ком, вставший в горле. Пока Гермиона шла между рядами, то и дело наступая кому-то на ноги и бормоча несвязные извинения, она ни разу не выпустила Драко из виду. Может, просто боялась, что если отвернется, то он растворится, будто предрассветный туман.
Он не опустил головы, когда Гермиона подошла. Все так же смотрел в небо, где наконец-то — стало ясно по возросшему шуму — показался снитч.
— Тебе не стоит стоять здесь, у всех на виду, — пробормотала она, не зная, как поступить. Она хотела коснуться его руки, но не решалась. Внимание многих детей вернулось к матчу, который перешел к заключительной стадии, но ребята постарше и преподаватели, все еще глядели на Драко, а теперь и на Гермиону, которая замерла перед ним соляным столбом.
Гермиона вдруг испугалась — да, его оправдали, похоронили и присыпали память о нем сизым пеплом, но... Как много еще здесь было тех, кто помнил войну, кто потерял на ней близких, кто оплакал, но не забыл. И теперь, смотря на Драко, — да хоть трижды оправданного! — они вряд ли испытывали радость из-за его неожиданного воскрешения. Гермиона кожей могла ощущать волны недоумения и медленно разгорающейся злости, они омывали ее своими темными водами.
— Совсем плохи, — произнес Драко, и через миг трибуны взорвались ревом — Гриффиндор поймал снитч.
— Тебе не стоит стоять здесь, — повторила Гермиона, наконец-то встречаясь с ним взглядом.
— Думаешь, кто-то запустит в меня Авадой? — дернув уголком рта, спросил Драко. Он огляделся вокруг, даже кивнул кому-то.
— Драко... — прошептала она умоляюще.
— Мне нужно было тебя увидеть, — проговорил он, отбрасывая ехидство, словно душный покров. — Ты не приходила, и тогда я решил...
Гермиона могла бы напомнить ему, что он сам прогнал ее, что это он вычеркнул ее из своей жизни, он не стал бороться. Но вот он стоял перед ней — Драко Малфой — в бывшем чистокровный маг, а теперь сквиб-отшельник, утративший не просто магию, а все свое естество. Стоял возле квиддичного поля, среди людей, которые когда-то были частью его жизни, под ношею десятков тяжелых взглядов, под отзвуком недоуменных шепотков. Кому-то он наверняка казался жалким, будто старый шелудивый пес, которого выгнали, а он все равно приполз на брюхе к хозяйскому порогу, но только не Гермионе. Она знала, как много мужества ему потребовалось, чтобы переступить через болезненное упрямство и закостеневшую гордость — Драко ведь считал, что это все, что у него осталось.
— Я рада, что ты так решил, — тихо проговорила Гермиона, осторожно касаясь его руки. «Рада, что вернулся домой», — подумала она, но смолчала. — Пошли.
***
В детстве Гермионе казалось, что в подземельях ужасно неуютно: темно, холодно, влажно. Ей чудилось, что стены там покрыты плесенью, а по углам прячутся огромные голодные пауки. Не зря же слизеринцы были такими язвительными и постоянно недовольными — как тут радоваться жизни, когда ты замурован в каменной гробнице! Впервые ее впечатление пошатнулось тем летом, которое она провела в Хогварстве вместе с Драко. Впрочем, тогда она мало внимания обращала на окружающую обстановку — они с Драко почти не вылазили из кровати. Тем летом они узнавали друг друга по-настоящему. Понимая, что вскоре им предстоит расстаться на неопределенное время, они ценили каждый украденный у судьбы миг.
Но только теперь Гермиона стала воспринимать слизеринские подземелья иначе: полюбила их путанные коридоры, в которых воздух звенел эхом призрачных шагов, и сумрак, которого больше не боялась, и жар щедро растопленного камина. Она и сама не знала, почему так произошло — быть может, оттого, что она теперь была связана со Слизерином, или из-за того, что это был родной факультет Драко. Или оттого, что подземелья меньше всего пострадали во время сражения и остались, по сути, единственной «старой» частью Хогварста.
Причины были неважны. Главным было то, как уютно и спокойно она себя почувствовала, как только переступила порог своей комнаты — как будто вернулась домой. Она украдкой посмотрела на Драко, больше всего в эту секунду желая, чтобы и он ощутил себя так же, чтобы отогрел наконец-то закоченевшее сердце. Но по лицу его ничего не удалось прочесть, и тогда Гермиона пробормотала:
— Присаживайся, я разожгу камин.
— Здесь будто бы ничего и не изменилось, — помолчав, сказал Драко.
— Так только кажется, — пожала плечами Гермиона, протягивая руки к жаркому пламени камина. Замерзшие пальцы болезненно заныли, напоминая ей те дни, которые они провели в поисках крестражей. — На самом деле изменилось почти все.
— Гермиона, — позвал ее Драко. — На самом деле я пришел не для того, чтобы поболтать о Хогвартсе. И не затем, чтобы ностальгировать о прошлом.
— Зачем же ты пришел, Драко?
Тебе ведь больше не удастся скрыться, Малфой! Не получится притвориться мертвым, затеряться в хижине на краю света. Только подожди, дай время, и за тобой начнут охоту — репортеры, жадные до сплетен, зеваки, желающие удовлетворить любопытство. И враги — Драко, неужто ты забыл, как много у тебя врагов? Что оказалось настолько важным, чтобы извлечь тебя из раковины, к которой, кажется, приросла твоя плоть?
— Извиниться, — произнес он.
— Извиниться? — эхом отозвалась Гермиона. — Тебе не за что передо мною...
— Гермиона, посмотри же ты на меня! — потребовал Драко, и она повернулась, взглянула на него из-за плеча, вся облитая ярко-желтым пламенным светом, словно сияющая изнутри. — Еще утром мне казалось, что мне и жизни не хватит, чтобы извиниться за все, в чем я провинился перед тобой. За детство, за слова, которые говорил тебе. За то, что полюбил тебя и не отказался, хотя и знал, что ни к чему хорошему это не приведет. За то, что не уберег в Мэноре, за то, что не был для тебя опорой, в которой ты нуждалась. За брак, который связал тебя по рукам и ногам. За трусость, за слабость, за... — он вдруг осекся, словно ему не хватало воздуха, сделал резкий свистящий вдох, а потом прибавил едва различимым шепотом: — Но сейчас я гляжу на тебя и думаю, что извиняться мне нужно лишь за то, что я никогда не смогу бросить тебя. Вот здесь, — Драко постучал пальцем по виску, — понимаю, что должен, обязан, но... не могу. Если ты все же захочешь все прекратить...
— Замолчи! — прервала его Гермиона. Ноги ее затекли, но она все же поднялась на них, ощущая, как бежит по сосудам кровь. Она прошла эти несколько шагов, которые разделяли их, обхватила Драко ладонями за щеки и произнесла: — Если ты и должен за что-то извиняться, то лишь за упущенное время. Его мне и правда до слез жаль. Тебе придется хорошо постараться, чтобы его мне возместить.
***
Гермиона сняла мантию, позволив ей растечься черным озером у ее ног, стянула белье, оставаясь перед Драко нагая. Она знала, что он смотрит: не только из-за того, что слышала его сбившееся дыхание, но и потому, что взгляд его был обжигающим, словно пламя костра. Странно, но она совсем не смущалась — горе стерло все напускное и ненастоящее. Гермиона отбросила тяжелую копну волос за спину, распрямила плечи и встретила потемневший взгляд напротив.
Драко принялся расстегивать мелкие пуговки на рубашке, и вскоре она присоединилась к мантии Гермионы. На его груди и предплечьях виднелись шрамы — может, от Сектумсемпры, брошенной в него Гарри много лет назад? от наказаний Волдеморта? — вряд ли Драко и сам помнил, откуда каждый из них. Гермиона с тоской подумала, что их на нем слишком много — меток, напоминающих о прошлом. Их можно было убрать или хотя бы сгладить, но она знала, что Драко не согласится. Свои собственные шрамы — от кинжала Беллы и когтей Фенрира — она ведь тоже не убрала. Забыть было бы проще, но отчего-то казалось, что помнить — правильно. И Гермиона помнила.
Драко тем временем разделся полностью, но действовать не торопился. Это напоминало их первую близость в этих подземельях — тогда он тоже давал Гермионе возможность успокоиться и наконец-то решиться. В тот раз его руки и губы избавляли ее от ощущения чужих прикосновений на коже, в этот — от холода одиночества.
Гермиона положила ладонь ему на грудь, туда где сильно билось сердце. Ее родное сердце.
— Ты вернулся? — на грани слышимости прошептала она. Драко не торопился отвечать — знал, что за этим коротким вопросом кроется очень многое. Вернулся ли он? Так, чтобы вопреки? Чтобы до самого конца? Видеть ее — маглорожденную! — переполненной магией, слившейся с ней воедино, и не завидовать, не ненавидеть ее за то, что она обладала тем, что Драко имел по праву рождения и утратил — был ли он к этому готов?
Драко посмотрел в ее глаза, которые в свете камина казались янтарными, на губы, вкус которых он любил больше всего на свете, на ее грудь и живот. Он вдруг ясно представил ее вынашивающей их сына — как наполнятся молоком ее груди, каким тугим и плотным станет ее живот. Представил этого мальчика — маленького мага, такого же зазнайку, как и его мама. Улыбка скользнула по его губам — он не хотел и не мог ее сдержать. Драко накрыл руку Гермионы своей ладонью, прижал еще теснее и произнес:
— Да.
И поцеловал ее. Выпил ее смех, ее слезы. Тоску их долгой разлуки.
***
— Ты уверена, что это необходимо? — замерев напротив входа в кабинет директора, нерешительно пробормотал Драко. — МакГонагалл меня терпеть не может.
— Во-первых, директор МакГонагалл, — ткнув его локтем под ребра, сварливо поправила Гермиона. — Во-вторых, не преувеличивай, в крайнем случае она просто тебя недолюбливает.
Драко зыркнул на Гермиону, фыркнул и махнул рукой.
— Очень обнадеживающе... — пробормотал он, но отступать было поздно. Гермиона уже произнесла пароль и теперь поднималась по каменным ступенькам. Драко не оставалось ничего другого, как последовать за ней.
— Я уж думала, что вы настолько увлеклись друг другом, что не явитесь и заставите меня маяться от любопытства всю ночь, — воскликнула Минерва МакГонагал, стоило им переступить порог директорского кабинета. Гермиона смущенно отвела взгляд, Драко же только пожал плечами, наоборот пристально глядя в выцветшие глаза напротив. Он только немного преувеличивал, когда говорил, что МакГонагалл не любит его. В школьные годы он считал, что она к нему несправедлива, что придирается, пытаясь укрепить позиции Гриффиндора и ослабить Слизерин. Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что не нравился ей лишь потому, что сам по себе был не самым приятным ребенком. Нельзя было винить ее за подозрительность, которую она не слишком успешно пыталась скрыть за радушным гостеприимством. — Присаживайтесь!
Драко кивнул, первый отводя взгляд, — соревноваться с этой женщиной было ох как непросто!
— Директор, извините, что я...
— Все в порядке, Гермиона, — отмахнулась МакГонагалл. — Хотите чая? Я бы предложила вам лимонных долек, — она улыбнулась, развела руками, — но я так и не сумела полюбить их так, как любил Альбус.
Драко вежливо улыбнулся ей в ответ. Он понимал, что она делает это с добрыми намерениями, пытаясь разогнать напряжение, которое неминуемо возникло в кабинете, но он сам предпочел бы перейти к делу и оставить эти реверансы на следующий раз.
— Чая будет достаточно, спасибо, — отозвался он, все же подыгрывая ее маленькому спектаклю.
Чай был заварен и выпит. За все это время они перекинулись от силы десятком слов — о погоде, ремонте в Хогвартсе, квиддиче. Драко решил, что если МакГонагалл не заговорит по существу в ближайшие минуты, то он сделает это сам. Но вмешиваться ему не пришлось — первой заговорила Гермиона.
— Директор МакГонагалл, — отставляя чашку и за миг закутываясь в полог официоза, проговорила она, — это я пригласила к вам Драко. Вы всегда были добры ко мне, и я надеюсь на ваш совет. И, если вы посчитаете это возможным после всего, что я расскажу, то и на вашу поддержку.
— Гермиона, я стара, но не глупа, — отмахнулась МакГонагалл. — Признаюсь, видеть вас, мистер Малфой, было неожиданно, но не настолько, как вы, возможно, предполагали. Ваш след потерялся во время войны и так и не был найден и то, что вас объявили погибшим... Ну, вы просто хорошо скрывались, видимо, — она развела руками и поспешила прибавить: — Я ни в чем вас не обвиняю, Драко. Все мы допустили много ошибок и заплатили за них сполна. Думаю, не ошибусь так же, если предположу, что у вас отношения. Это, признаюсь, необычно, учитывая... — Минерва задумчиво покачала головой, потом тихо пробормотала: — Хотя нет, о чем это я. Мир, к счастью, изменился после войны, так что... Я рада за вас. Немного шокирована, немного сомневаюсь в своем психическом здоровье, — она характерно изогнула бровь, — но все же рада. И как же давно вы вместе?
— С шестого курса, — ответил Драко. МакГонагалл опустила чашку, так и не донесся ее до рта.
— Оу, — только и произнесла она.
— Мы с Драко женаты, профессор, — если слова Малфоя удивили МакГонагалл, то Гермионины оказали на нее не меньшее влияние, чем Ступефай. Драко даже подумал, что ей станет плохо — конечно, картина мира, в которой Минерва МакГонагалл все знала лучше других, только что знатно пошатнулась.
— Поздравляю, — с едва уловимой вопросительной интонацией, будто не уверенная, что это уместно, все же произнесла МакГонагалл. — Гермиона, все это время...
— Да, — кивнула та. Покосилась на Драко, взглядом спрашивая разрешения. Он слегка повел плечами. Будь у него выбор, он бы пошел за советом к кому-то другому — Снейпу, в первую очередь, конечно. Тот мог ворчать сколько душе угодно, но он никогда не бросал Драко на произвол судьбы, ни разу не отмахнулся от его проблем. Или к родителям — особенно маме. Когда-то она была такой сильной и стойкой — гораздо сильнее отца. Это благодаря ей существовала их семья, это она несла на своих плечах всю тяжесть их непростых судеб. Но не стало Люциуса — и не стало ее силы. А потом и самой ее — тоже не стало. Драко даже к Дамблдору бы охотнее обратился — он терпеть не мог этого старого интригана, играющего в шахматы человеческими жизнями, но не мог отрицать, что власть у того была невероятной. Но они все были мертвы — оставалась одна лишь Минерва МакГонагалл. — У Драко были причины, чтобы... — Гермиона замешкалась, подбирая слово поделикатнее, и Драко, закатив глаза, пришел ей на помощь.
— Прятаться все эти годы. Она хочет сказать, что я прятался все эти годы, — он посмотрел на нахмуренную Гермиону, красноречиво ухмыльнулся. — Что?
— Я хотела сказать отсутствовал. Отсутствовал все эти годы.
— Так какие причины? — прервала их молчаливый спор Минерва. — Драко? — она посмотрела на него с едва уловимым вызовом. — Расскажешь?
Произнести это слово казалось невозможным. Оно было таким же неотвратимым, как Авада Кедавра. И таким же болезненным, как Круцио. Драко сглотнул горечь, растекшуюся во рту, осмотрел портреты бывших директоров на стенах, чтобы потянуть время — некоторые из них спали, другие с интересом пялились на него. И тут он почувствовал прикосновение Гермионы — она нашла его руку, переплела их пальцы, и слово стало просто словом. Он ощутил, что может об этом говорить.
— Я стал сквиббом, директор МакГонагалл.
***
Иногда — почти всегда, если говорить откровенно! — Драко казалось, что весь мир против него. О нем писали газеты — первые полосы пестрели его фотографиями, заголовки соревновались в изобретательности. Некоторые колдографии были старые, еще со школьных времен, на новых он сердито отмахивался от назойливых репортеров, кривил тонкие губы, зло сверкал глазами, жалея, что взглядом невозможно убить. Они называли его «падшим принцем» — черт его знает почему. Наверное, людям просто нравилось, как это звучало — такая себе стандартная сказочка о поверженном зле.
Были и те, кто не упускал возможности обвинить его во всех бедах магического мира. Волдеморт был мертв, большая часть Пожирателей осуждена пожизненно, а злость все еще не угасла — тлела, дожидаясь искры. Драко и стал такой искрой. Он понимал многих из этих людей — тех, кто потерял близких, похоронил их и оплакал, но так и не ощутил облегчения. Им казалось, что избавиться от боли, засевшей занозой где-то у сердца, они смогут, если будут что-то делать. И они делали — оббивали пороги Министерства магии, требуя судить «правую руку Волдеморта», давали интервью, припоминая жуткие преступления Драко, к большей части которых он не имел ни малейшего отношения. Ему слали письма с проклятиями и угрозами, подстерегали, стоило ему переступить порог Хогвартса, осыпали оскорблениями.
А сколько вокруг было праздных зевак! Тех, кто просто хотел взглянуть на него одним глазком! Дети в Хогвартсе слагали про него страшилки — одна причудливее другой. Некоторые — самые бойкие — с жадным интересом просили рассказать его о Темном Лорде. Война для этих детей была далеким прошлым, чем-то из их смутного детства, а не тем, что оставило на душе и теле глубокие рубцы.
— Нужно подождать, — увещевал Гермиону Гарри, когда они наконец-то встретились втроем. Драко был благодарен Поттеру за его сдержанность, — тот не пытался притворяться его лучшим другом, но и не выказывал никакой антипатии — и за то, что он не привел с собой свою жену. От мысли, что когда-то ему придется пересечься с семейством Уизли его передергивало. — Перетерпеть.
— Я устала терпеть, Гарри, — смахнув со лба непослушную прядь волос, сердито проговорила Гермиона. К своему чаю она не притронулась, он уже успел покрыться маслянистой пленкой.
— Гермиона, правда всем давно известна. Мы ведь рассказали о помощи, которую Малфой нам оказывал, еще тогда, когда похоронили его. Прости, Малфой, — Поттер криво улыбнулся ему.
— Ничего, — отмахнулся Драко. — Место, кстати, неплохое, я наведывался туда пару раз. Можно будет использовать в будущем. Ай, — вскрикнул он, когда Гермиона больно наступила каблуком на носок его ботинка. — Что? Я учусь быть практичным!
— Не говори о смерти, — попросила Гермиона, и Драко тут же посерьезнел. — Гарри, может нужно напомнить об этом еще раз? Одно дело оправдать его и... похоронить, — тяжело сглотнув, все же выговорила она. — Совсем другое — оправдать Драко теперь, когда он жив.
— Думаю, проблема в том, что ты так долго скрывался, — устало потерев шею, признал Гарри. — Многие думают, что раз ты прятался, то тебе было что скрывать. Некоторые и вовсе считают тебя преемником Темного Лорда. Люди верят в то, во что хотят верить, — заметив, как скривился Драко, пожал плечами Гарри. — Если бы ты открыл...
— Нет, — непререкаемо отказался Малфой. — Я не стану объявлять об этом. Точно не на весь магический мир.
Он досадливо побарабанил пальцами по столу, упрямо пялясь на деревянную поверхность стола. Уж лучше пускай его ненавидят, чем глумятся. Или — и того хуже! — жалеют. Лишился магии, стал сквиббом — смех, да и только! Он понимал, что и для Поттера, и для Гермионы это во многом была надуманная проблема — их детство прошло в мире магглов, они умели приспосабливаться к нему, знали, чего ждать. А Драко... Для него мир без магии не существовал.
— Ладно, забудем об этом, — примирительно сказал Гарри. — Он отхлебнул из своей чашки, снял очки, повертел их в руках, близоруко щурясь. Пробормотал: — Гермиона, Джинни просила пригласить тебя на ужин. Сказала, отказы не принимаются.
— Будет кто-то еще? — спросила Гермиона, уже догадавшись по виду Гарри, что это один из тех ужинов «с прекрасным парнем», который нацелен на то, чтобы наконец-то найти ей пару.
— Миссис и мистер Уизли... Может, быть Рон, если сможет, — пробормотал он.
— И? — поторопила его Гермиона.
— Какой-то знакомый Джинни, — вздохнув, признался Гарри. Он вновь нацепил очки на нос, пробормотал: — Она же не знает, Герм, вот и пытается...
— Сосватать тебя? — вдруг вклинился в разговор Драко, широко ухмыльнувшись. — Они все рыжие, как ее братец?
— Драко, — умоляюще выдохнула Гермиона. — Не начинай. И вообще... — она помолчала, словно обдумывая свои слова. — Я думаю, что пора объявить о нас, как думаешь?
— О чем именно?
— Малфой! — закатила глаза Гермиона. — Сколько можно!
— И насколько это плохая идея? — посерьезнев, спросил Драко. — От одного до десяти.
— И почему она плохая?
— Потому что ты, Гермиона, из героини войны превратишься в парию. А то и в предательницу — с них станется! Она измажут тебя в грязи с головы до пят. Будут следить за тобой, делать твои снимки из-за угла, придумывать о тебе небылицы.
— Наконец-то я стану знаменитей тебя, — обращаясь к Гарри, подмигнула Гермиона. Тот фыркнул, отсалютовав ей полупустой чашкой. Но Драко их веселья не разделял: он устало покачал головой и прибавил:
— Тебе кажется, что слава героини войны и подруги Поттера защищает тебя, Гермиона. Может, ты даже надеешься, что твоя репутация сможет немного обелить и мою, — Гермиона стушевалась под его взглядом, тем самым признавая, что у нее и правда были такие мысли. — Но на деле сбросить с пьедестала можно любого. Испачкать любые хорошие поступки, переврать факты, вывернуть все так, как выгодно. Поверь мне, ты не захочешь проверять, насколько жестоки могут быть вчерашние друзья. И точно не захочешь быть мишенью для презрения и ненависти.
— Пойду-ка я, — кашлянув, чтобы нарушить гнетущую тишину, установившуюся за их столом, сказал Гарри: — принесу нам выпить чего-нибудь покрепче.
— Сейчас раннее утро, — глухо отозвалась Гермиона.
— Плевать, — на ходу отмахнулся Поттер. Вероятно, он просто хотел оставить их с Драко наедине.
— Я больше не хочу прятаться, Драко, — помолчав, спокойно проговорила Гермиона. Она смотрела прямо перед собой, но вряд ли видела перед глазами грубую каменную кладку стены. Взор ее сейчас был направлен внутрь, к самому сокровенному, и она вытаскивала это наружу, тянула нить за нитью. Казалось, что Гермиона сейчас говорила не с Драко или не только с ним. В первую очередь она расставляла все по местам для самой себя. — Это не из-за упрямства, не из-за тщеславия, не из-за глупых наивных надежд. Я понимаю, о чем ты говоришь. И мне и правда страшно. Уверена, что будут те, кто отвернется от меня. Кого-то мне придется потерять. Но будут ведь и другие: такие как Гарри, директор МакГонаггал, профессор Снейп, Пэнси. Те, кто останутся на нашей стороне, что бы там ни было. Но самое важное, то, что мы с тобой останемся на одной стороне. У меня были годы, чтобы обдумать это. И если так случится, что на чаше весов окажешься ты и весь остальной мир, я все равно выберу... — Гермиона нервно дернула головой, словно выныривая из вязкого сна. Взглянула на Драко сердитым лихорадочным взглядом, прошептала скороговоркой: — Ты же знаешь, не вынуждай меня это повторять, не здесь. И не препятствуй мне. Ты обещал, что вернулся навсегда. Тогда отдай мне наконец-то то, что мое по праву.
— Что? — склонив голову к плечу, с любопытством спросил Драко. Все, о чем сейчас он мог думать, так это то, как сильно она изменилась, как повзрослела, какой женщиной она стала. О том, как хорошо, что она так и не сдалась, когда он совсем утратил веру.
— Право носить твое имя, — меж тем отозвалась Гермиона. — Право называться твоей женой.