1. Человек без точки
У Жизни для каждого припасена История, нужно лишь быть достаточно смелым, чтобы в нее ввязаться — или достаточно мудрым, чтобы обойти ее стороной.
О том, что действительно красиво, хочется говорить просто — эти истории не требуют лишнего, может, лишь пары рассыпанных тут и там пригоршней тусклых снежных блесток; о том, в чем нет красоты, хочется рассуждать пространно, непременно метафорично, в надежде, что это скроет бедность содержания.
Я буду говорить красиво.
* * *
Осень на излете — птица, сдавшаяся урагану. Он бросает ее куда вздумается, она широко раскрывает крылья и ничего не боится, потому что бояться уже поздно, нужно — как там говорят? — расслабиться и постараться получить максимум удовольствия.
Мое удовольствие заключено в нечастых встречах в коридорах школы, в том, как он громко смеется — я бы даже назвал его смех неприлично громким, но кто я такой, чтобы первым бросать в него камень? — в том, что я научился чувствовать его присутствие кожей, а потом уже видеть глазами. Он мог бы стать астрономом, политиком, рок-звездой, может, жонглером или шпионом, мог бы управлять космическим кораблем, бороздящем просторы вселенной, но, когда он заполнял стандартный для всех поступающих в наш колледж опросник, его ответом на “кем вы видите себя через десять лет” было: “Человеком” — именно так, с большой буквы, без точки в конце. Я тогда даже спросил его, куда она делась, а он без промедления выдал:
— Человек не должен быть ничем ограничен. Даже точкой.
Вот так. Его к нам, конечно, взяли, хотя история с его отчислением из прошлого места учебы была туманной — то ли особо жестокая драка, то ли наркотики, то ли разврат, кто его разберет. Личное дело пришло к нам с пометкой “Отчислен за вопиющие неоднократные нарушения режима учебного заведения”, а это никогда не сулило ничего хорошего. Но он блестяще прошел все тесты, и стало понятно, что голова у него пусть и бедовая, но ясная, и мы с коллегами решили рискнуть.
Риск оправдался. Поттер слился со стенами и высокими сводами, ничем не выделялся из толпы — мальчишка и мальчишка, что с него возьмешь? Первые пару месяцев я едва замечал его у себя в классе, а потом рассмотрел и уже не мог оторваться — в дни практических занятий он наблюдал за реакциями в пробирках и колбах, как за магическим ритуалом, его глаза загорались, пальцы цеплялись за край стола, он… Хотя, я, конечно, тогда еще так о нем не думал, нет, я лишь отмечал его увлеченность, непохожесть; это потом я стал отыскивать в памяти эти крошечные драгоценности, огранял их, вставлял в оправу минувшего и любовался. Теперь же мои сокровища пылятся в самом темном углу подсознания, и я достаю их на свет лишь в исключительных случаях — когда игнорировать больше нет сил.
Улицы падали под ноги влажным от измороси отражением неба и солнц фонарей, когда я шел домой в тот день. Хотелось окунуться в свою обыденность и этим спастись от всего нового, что мне приходилось чувствовать уже тогда: жаркое биение пульса, прячущееся в длинные рукава, колкие кончики пальцев, скользящие по контрольной, подписанной его именем, беспричинная на первый взгляд радость от кивка, которым он удостаивал меня, заходя в класс.
Он был подростком — я шагнул в увядающую взрослость, но отчего-то чувствовал себя как никогда юным и робким, жаждущим искры его взгляда из-за детских круглых очков. Кровь неслась по венам, и шум в ушах заглушал звуки окружающего мира — не было мира, нет, не было никакого мира, кроме момента, в котором он по-настоящему замечал меня. Это случалось внезапно, он просто останавливался в тесном коридоре и смотрел — не изучал, не пялился, просто смотрел, но никогда не заговаривал первым. Мне приходилось на ходу бросать банальности вроде:
— Поттер, поторопитесь, если хотите успеть на следующую лекцию.
Или:
— Ваша контрольная работа — одна из лучших в классе. Поздравляю.
Как будто высший балл по химии мог бы быть для него достижением. Академические успехи не слишком его увлекали, он хорошо учился лишь от того, что не умел иначе, все выходило само собой. Все выходило само собой — так я себя успокаивал тогда.
Так вот в тот день, в третью пятницу ноября, я неожиданно встретил его на улице. Дождь растворился в воздухе, Поттер растворился в дожде, я — в них обоих, едва приметив его худую фигуру на скамейке в парке возле школы.
— Почему вы здесь? Лекции давно закончились, пора бы домой.
— Я не хочу домой, — он раздраженно повел плечами, — нечего мне там делать.
— Вы же не можете просидеть здесь до утра.
— Раньше же мог.
Я представил его, одного, ночью, среди древесной черноты и расплывающихся клякс кустов, и мне стало не по себе.
— Этого никак нельзя допустить. Поднимайтесь, я провожу вас. Где вы живете?
Он неопределенно махнул рукой в сторону одинаковых домиков, но остался сидеть.
— Поттер, вы уже не ребенок, и я не хотел бы читать вам нотаций о том, что такое поведение безрассудно. Мне казалось, что вы вполне разумный человек.
— Так и есть. Поэтому я туда и не иду.
Я думал не дольше удара сердца.
— Значит, переночуете у меня.
Он посмотрел на меня — он будто посмотрел сквозь меня — обреченно опустил голову и поднялся на ноги.
— Вы же не оставите меня в покое?
— Не планировал.
Мы шли коротким путем через окраину, и я лихорадочно пытался сообразить, есть ли у меня чистое постельное белье и не слишком ли убог мой дом. Пытался предположить, о чем он подумает, увидев ветхость давно просящих ремонта полов и стен, испещренных подробной картой трещин на тусклом изумруде краски. Но он, казалось, и не заметил ничего, кроме дивана, на который сел с явным намерением не двигаться с места.
— Чаю? — я снял пальто и аккуратно повесил его, стараясь на смотреть на Поттера, но все равно то и дело бросая на него взгляд.
Он кивнул.
У молодых людей его возраста часто бывает этот слишком видимый надрыв, затянутый стежок на полотне жизни, как бы говорящий каждому — смотри, я особенный, видишь, какой я тонкий, сколько во мне боли? У Поттера это было видно сильнее прочих, но отчего-то мне не хотелось нетерпеливо отвести взгляд, бросив желчное “перерастешь”. Мне хотелось защитить его, вот этими своими руками спасти его, как спасают из огня завороженных пламенем поджигателей.
Я обещал говорить красиво, но, наверное, этого не выйдет. Всей красочности языка не хватит, чтобы заделать в моей истории одну зияющую брешь, поэтому я должен сразу сказать — я не любил его. Когда вы узнаете все до конца, то, возможно, скорбно склоните голову, подожмете губы, может, пожалеете меня мысленно — не нужно. Я не любил его, я шел в эту бездну с широко открытыми глазами и благодарил Бога за каждый шаг, встречающий твердую землю.
Зачем тогда, если не во имя (или по вине) любви? Я тоже думал, что у всего должна быть причина, и если ты не ответил себе на вопрос “почему я так поступаю”, то не смей и мысленно двигаться в том направлении. Я думал так, но правда заключается в том, что это — ложь.
Я не любил его.
Он сидел на моем диване, дул на чай, делал крошечные глотки и чему-то сдержанно улыбался. Я смотрел на него из темного угла кухни, словно паук на жертву, я теперь это понимаю. А тогда мне казалось, что я позволяю себе лишь то, что может быть позволено, и ни мыслью больше, нет, я лишь балансировал на краю разумного — интересно, думал я, у него мягкие волосы? А ноги — ноги наверняка сильные и гибкие, такие, что в любой момент готовы сорваться на бег. Что же касается губ — по этой скользкой дорожке я предпочитал не ходить даже в уме.
— Профессор, — он позвал меня не повышая голоса, будто знал, что я совсем рядом.
Для приличия я подождал пару секунд прежде, чем ответить.
— Да, мистер Поттер?
— Вы нужны мне.
Эта история — не клубок ладно смотанных ниток, а случайные кляксы на белизне, никак не связанные между собой, но тем не менее рожденные из одного пера. Одно не вытекает из другого, не ведет за собой третье, нет. Просто в определенный миг чернил стало так много, что чистой бумаги совсем не осталось, и я забыл, что когда-то было иначе. Я забыл, что когда-то его не было.
Я подошел к нему спокойно и решительно. Я выжидал.
— Могу я поговорить с вами? — он даже не смотрел на меня, зато я гладил абрис его профиля взглядом.
— Попробовать стоит.
— Мне кажется, что только с вами и стоит говорить, — он чуть помолчал, отпил из чашки, поставил ее на пол возле дивана. — Сэр, если один человек не похож на других, разве это делает его плохим? Я, само собой, не говорю о преступниках и сумасшедших, это отдельная каста. Но если человек просто родился иным, принял это и никак не противопоставляет себя нормальным людям, — его “нормальным” ощутимо горчило, — разве можно его в этом винить?
— Можно, — я сел в кресло напротив него, — можно, но это глупо, мистер Поттер. Каждый человек чем-то непохож на остальных, если покопаться. Но пока я не узнаю, в чем конкретно проблема, я не смогу дать более точного ответа на ваш вопрос.
Он поднял бровь, глянул на меня и отвел глаза.
— Мои тетя и дядя не то чтобы плохие люди, просто они помешаны на том, чтобы быть как все, а я в эту схему не вписывался никогда. Ну и потом они внезапно застукали меня, — он зажмурился и выдохнул, — с парнем.
— И теперь у вас дома война?
— Война — это двусторонняя битва, а у нас геноцид. Я никак не реагирую, дома стараюсь не появляться, жду, может, они успокоятся немного. А, может, и нет. В любом случае, виноватым я себя не считаю, потому что таким уж родился, ничего не поделать.
* * *
Ничего уже не поделать, глупый мальчишка? Вернуться назад во времени, чуть подкрутить шестеренки часов вечности в обратную сторону и не принимать тебя в колледж, может, принять, но отказаться брать на свой курс или вовсе не замечать.
Потом, когда вопреки всем законам слагаемые в этой истории переменятся, переменив и сумму, ты спросишь, жалею ли я о том, что мы встретились, а я отвечу, что не жалею ни капли, и промолчу, что порой мне кажется — я был рожден только ради этой встречи.