Моя одержимость

Декабрь пришёл тихо.

Ни бурь, ни внезапных снегопадов — просто однажды утром Габриэль проснулся и понял: воздух стал другим. В нём появился тот особенный морозный привкус, который невозможно спутать с осенью.

В камине тихо потрескивали дрова, разнося по комнате сухой, терпкий запах горящей древесины. Огонь бросал на стены тёплые блики, от которых они казались чуть живыми, как поверхность воды. В углу, на подоконнике, стояла чашка с остывшим чаем, а рядом лежала раскрытая книга, которую он так и не дочитал.

За окном медленно падал снег. Крупные хлопья кружились, задевая стёкла, и таяли, оставляя прозрачные дорожки влаги.

Габриэль сидел в кресле, закинув голову на спинку. Он не спешил вставать, не спешил ничего делать. В такие утренние часы мир казался каким-то отгороженным, как будто за пределами дома время идёт иначе.

Где-то наверху, на втором этаже, раздался приглушённый скрип половиц — лёгкий, осторожный, почти неслышный. Габриэль повернул голову, прислушался. Звук затих, и снова остался только огонь, снег и тихое дыхание дома.

Декабрь. Настоящий, зимний, с длинными вечерами и ранними сумерками. И, как всегда, с чем-то новым, что ещё не успело проявиться.

Улица за окном тонула в беспросветной тьме, и казалось, что сейчас глубокая ночь, а не раннее зимнее утро. Эта мгла создавала особую атмосферу, погружая в задумчивость, почти сравнимую с дрёмой. По холодной каменной лестнице, едва освещённой тусклым светом, медленно спускался Том. На нём была лишь пижама, и он слегка ёжился от утренней прохлады дома. Заметив мягкое сияние, льющееся из гостиной, он направился туда.

В комнате, у камина, сидел Габриэль. На его коленях лежал шерстяной плед, а сам он, отбросив привычные формальности, был одет в простую пижаму — не в строгую рубашку и брюки, как обычно. Тёмные волосы юноши были растрёпаны, в лёгком беспорядке, что придавало ему непривычно расслабленный вид. Том бесшумно подошёл ближе и заглянул в лицо Габриэля. Тот, заметив мальчика, повернулся и тихо улыбнулся. Пламя камина отражалось в его зелёных глазах, играло бликами на бледной коже, словно лаская её тёплым светом.

— Декабрь... представляешь? — полушёпотом произнёс Габриэль.

Том слегка приподнял брови, обдумывая эти слова, а затем повторил, будто пробуя их на вкус:

— Декабрь... — задумчиво протянул он.

Габриэль кивнул, его взгляд всё ещё был прикован к огню.

— Скоро конец года. Ты можешь в это поверить? — спросил он, снимая плед с колен и заботливо накидывая его на плечи Тома, который опустился на мягкий ковёр у кресла.

Том молчал, глядя на танцующие языки пламени. Через мгновение он пожал плечами, равнодушно ответив:

— Ты удивлён? Мне кажется, это не стоит такого внимания. Год закончится, начнётся новый...

Габриэль чуть наклонился вперёд, мягко положив руку на макушку мальчика. В его глазах мелькнула тень грусти — Том, похоже, не разделял его тихого восторга.

— Люди придают этому времени особое значение, — тихо сказал он. — Всем кажется, что новый год будет лучше прежнего. Но... — он сделал паузу, глядя на Тома, — что, если старый год закончится, а новый так и не наступит?

Том фыркнул, не отрывая взгляда от камина, но в его молчании чувствовалась лёгкая искра любопытства, словно слова Габриэля задели что-то в его душе.

Магия зимнего мрака постепенно таяла и сгорала под первыми лучами ленивого солнца. Свет разрезал небо малиновыми стрелами, заставляя его сгорать на глазах.

Снег за окном вспыхивал розовым, отражая эти стрелы, и в тусклом свете всё казалось немного нереальным. Было ощущение, будто мир затаил дыхание, позволяя себе редкое мгновение покоя перед началом нового дня.

— Пойдём готовить завтрак, — негромко сказал Габриэль, поднимаясь из кресла. Его голос прозвучал в тишине особенно ясно, словно нарушил заклинание утра.

Том, по привычке не задавая вопросов, поднялся следом. Он шёл за Габриэлем по узкому коридору, следя за тем, как мягкая ткань его домашней одежды чуть колышется при движении. На кухне их встретил полумрак, в котором слабое сияние раннего солнца смешивалось с золотистым светом лампы над столом.

Запах сухих трав, оставленных в вазочке на полке, перемешивался с терпким ароматом дерева, сохранившего тепло от камина. На подоконнике стояли два небольших глиняных горшка с тимьяном и розмарином — Габриэль всегда держал их в доме, даже зимой.

Начался их утренний ритуал, выверенный до мелочей. Габриэль, почти беззвучно двигаясь, доставал с полок нужные продукты. Том помогал: подавал миски, ножи, тарелки, иногда поправлял скатерть на столе. Их движения были тихими, согласованными, как будто они готовили вместе уже много лет.

Иногда мальчик отвлекался и смотрел в кухонное окно. За стеклом снежинки кружились в медленном, почти вальсовом танце, цепляясь за ветви деревьев. Иней, легший по краям стекла, светился в слабом утреннем свете. Том ловил себя на мысли, что конец года — это действительно что-то странное. Ещё совсем недавно он жил в другом месте, с другими людьми, и дни казались одинаковыми и пустыми. А теперь — вот он, на кухне с Габриэлем, и полгода пролетели, будто их никогда и не было.

— Странно… — пробормотал он себе под нос, расставляя на столе приборы.

— Что странно? — спросил Габриэль, не поднимая глаз от разделочной доски.

— Что я живу здесь всего шесть месяцев… а ощущение, будто всегда, — тихо ответил Том.

Габриэль на мгновение задержал движение ножа. Его взгляд стал чуть мягче, но он не ответил. Вместо этого он продолжил готовить, словно слова Тома нужно было не обсуждать, а просто сохранить.

Когда всё было готово, они сели за стол. В комнате было тепло, и пар от чашек с чаем поднимался лёгкими струйками, растворяясь в воздухе.

Ложки тихо звенели о фарфор, хлеб хрустел при каждом отломленном куске.

— Ты ведь не любишь Рождество, — заметил Габриэль, отпивая чай из чашки.

Том пожал плечами.

— Не вижу смысла. Один день в году, а все вокруг ведут себя так, будто это что-то меняет.

Габриэль медленно размешал сахар, наблюдая, как он исчезает в глубине тёмного чая.

— Иногда смысл не в том, чтобы что-то менялось. Иногда — в том, чтобы позволить себе верить, пусть даже на один день...

Том не стал спорить. Ему нравилось слушать, как Габриэль говорит эти странные, спокойные вещи — не пытаясь переубедить.

Габриэль, закончив убирать со стола, поставил кружку в раковину. Вода, тонкой струйкой стекавшая из крана, казалась особенно громкой на фоне тишины зимнего утра. Он вытер руки о льняное полотенце, чуть замер, глядя куда-то поверх подоконника. За стеклом медленно кружил снег — не спеша, будто лениво, большими, рыхлыми хлопьями. В сером свете кухни снежинки казались почти золотистыми, когда прилипали к стеклу и тут же таяли.

Габриэль смотрел так, будто что-то обдумывал, и Том, ковыряясь вилкой в остатках каши, почувствовал, что вот-вот услышит от него что-то необычное.

— Том, — негромко сказал Габриэль, поворачиваясь.

Мальчик поднял глаза, держа вилку в воздухе.

— М-м?

— Одевайся потеплее. Пойдём в лес, — произнёс он с той уверенностью, в которой не было ни вопроса, ни сомнения.

Том нахмурился.

— В лес? Зачем?

Габриэль отложил полотенце на край стола, будто давая себе время, и только потом спокойно ответил:

— Хочу срубить ель. Настоящую. Для дома.

Он сказал это просто, без лишней интонации, но в этих словах было что-то, что согрело Тома сильнее, чем камин. Настоящая ель. Не та, что продаётся на рынке, а та, которую нужно искать, выбирать и уносить через снег. Том вдруг понял, что это — не просто прогулка.

Он чуть склонил голову, разглядывая Габриэля. Юноша выглядел как всегда — собранный, чуть отстранённый, в тёмной пижамной рубашке с закатанными рукавами, но в глазах было то тихое, едва уловимое выражение, которое Том научился замечать: когда Габриэль мысленно уже там, куда собирается.

— Хорошо, — сказал он и едва заметно улыбнулся, стараясь, чтобы это выглядело не слишком радостно.

Габриэль коротко кивнул.

— Тогда через десять минут встречаемся у двери.

Том спрыгнул со стула, чувствуя, как где-то внутри разливается тепло. Он пошёл в свою комнату, шаркая носками по деревянному полу. Потянулся за свитером, натянул шерстяные носки, сунул руки в рукава старой куртки, которая пахла дымом и сухими травами.

В коридоре уже стояли сапоги. Габриэль, одетый в тёмное пальто, с шарфом, что-то перекладывал в сумке — верёвку, топорик, перчатки. Его движения были точными, почти бесшумными, как всегда, когда он готовился к делу, в котором нет места спешке.

— Не забудь шапку, — напомнил он, не оборачиваясь.

Том надел вязаную шапку и, чувствуя, что она немного сползает на глаза, поправил её так, чтобы видеть дорогу. Он всё ещё не понимал, зачем Габриэль решил наряжать дом, ведь сам он не любил шумных праздников, но от этой затеи было какое-то правильное чувство — как будто так и должно быть.

Они вышли за дверь, и холод мгновенно обжёг лицо. Снег хрустел под сапогами, а утреннее солнце, лениво пробиваясь сквозь серые облака, окрашивало всё вокруг в бледно-золотистые оттенки. В их маленьком дворе снег лежал нетронутым, и первый след оставил Том, когда спрыгнул с крыльца.

Габриэль шёл чуть впереди, и Том, догоняя его, почувствовал странное удовольствие от того, что они идут в одном темпе. Дом остался за спиной, будто мир, в котором они живут, сузился до этой тропы, ведущей в лес.

Ветки старых яблонь в саду были обледенелыми, и от каждого шага казалось, что звуки становятся чище. Где-то вдали, в белой тишине, потрескивала замёрзшая река. Том подумал, что, наверное, именно такие дни остаются в памяти — без спешки, без разговоров, когда даже слова кажутся лишними.

— Нам нужна ель с ровным стволом, — сказал Габриэль, не оборачиваясь. — Но главное — чтобы она тебе нравилась.

Том промолчал, но улыбка сама появилась на его лице.

Лес дышал зимним покоем. Под ногами упруго скрипел снег, и каждый их шаг отзывался приглушённым хрустом, словно деревья прислушивались к их движению. Небо было бездонно-голубым, чистым до рези в глазах, и бледный зимний диск солнца висел над горизонтом, щедро разливая свет, но не тепло. Лучи мягко падали на белые шапки сугробов, от чего снег искрился тысячами крошечных звёзд.

Габриэль шёл впереди, осторожно, но уверенно, протаптывая дорожку. Снег брал его по икру, иногда вязко тянул за сапоги, но юноша двигался без остановок, будто знал точное направление. Лёгкое, почти невидимое дыхание вырывалось из его губ и мгновенно рассеивалось в морозном воздухе. Время от времени он оборачивался, чтобы убедиться, что Том идёт следом, и в его взгляде мелькало то мягкое одобрение, от которого мальчику становилось чуть теплее.

Том шагал за ним, вглядываясь в его спину. Он редко говорил в такие минуты, предпочитая слушать — снег, тишину, свои мысли. Мороз щипал щеки, покалывал кончик носа, и каждый выдох вырастал в лёгкое облачко пара. Снег, лежавший по краям тропы, казался нетронутым, как белое полотно, и мальчику нравилось, что их двое — и больше никого, будто весь этот лес был только их.

Деревья стояли неподвижно, голые ветви тянулись к небу, а ветер, едва ощутимый, тихо путался в них, заставляя тонкие сучья звенеть. Порой вдалеке срывался ком снега с ветки, падая мягким глухим звуком, и это казалось едва ли не событием.

— Мы пойдём глубже, — сказал Габриэль, оборачиваясь через плечо. — Там тише. И ели там другие — не такие, как у дороги.

Том кивнул, не ускоряя шага. Он знал: Габриэль сказал, что срубит ель только ту, которую он, Том, одобрит. И это почему-то грело изнутри, хотя сам праздник для него ничего не значил. Не ёлка была важна, а то, что Габриэль считал его мнение главным.

Они шли всё дальше, и дом за их спинами постепенно исчезал, растворяясь в бело-серой гуще стволов. Лишь редкий просвет между деревьями позволял заметить его тёмный силуэт, но и он вскоре пропал. Теперь они были вдвоём — в тишине, где звуки рождались только из их шагов и далёкого дыхания ветра.

Габриэль шёл легко, и его настроение, казалось, поднималось с каждым шагом. Он оглядывал деревья, следил за рельефом сугробов, отмечал в уме укромные места, где снег лежал особенно ровно и чисто. Том, глядя на него, ловил себя на том, что чувствует почти то же: спокойствие и странную уверенность, будто в этом неторопливом пути скрывался какой-то смысл, известный только им двоим.

Иногда ветка низко свисала над тропой, и Габриэль придерживал её, чтобы Том прошёл. Иногда он, не оборачиваясь, слегка протягивал руку назад — и мальчик на мгновение касался её варежкой, словно проверяя, что они по-прежнему рядом.

Солнце, хотя и ленивое, постепенно поднималось выше, и лес светлел. Снег становился чуть прозрачнее, в нём проступали голубоватые тени. С каждым шагом тишина становилась плотнее, и в ней было что-то уютное, как в зимнем утре, когда ещё никто не проснулся.

И, может быть, Том не верил в рождественские чудеса, но сейчас ему казалось, что само их путешествие по этому заснеженному лесу — уже чудо. Пусть и без блеска гирлянд.

— Посмотри, Том, — сказал Габриэль, оглядывая лес. — Здесь много ёлок, но не все годятся для праздника. Нам нужна крепкая, стройная, с густыми, мягкими ветвями, чтобы она могла держать украшения и пахла настоящей зимой — словно кусочек леса в доме.

Том медленно осматривал деревья. Одни ели стояли тощие, с редкими, почти голыми ветками, иголки на них уже пожелтели и сыпались от ветра. Другие — поодаль — были изогнуты, как старики, с сучьями, торчащими в разные стороны, и с корой, покрытой трещинами. Но тут взгляд Тома остановился на одном дереве — высоком, с крепким прямым стволом и густыми, словно пушистые подушки, ветвями. Оно казалось таким живым, будто вот-вот вдохнёт свежий морозный воздух.

— Вот это! — уверенно сказал Том, указывая пальцем. — Оно сильное и красивое.

Габриэль улыбнулся и кивнул, как будто подтверждая правильность выбора.

— Хорошо, Том. Я сейчас покажу тебе одно заклинание — оно срубит дерево без всякого топора. Так будет быстрее и аккуратнее.

Он осторожно вынул из рукава изящную палочку, гладкую и тёмно-коричневую, словно сделанную из древнего дерева, и стал покручивать её между пальцами. Глаза у него загорелись особым светом — смесью спокойствия и сосредоточенности.

— Отойди чуть назад, чтобы быть в безопасности, — тихо сказал он.

Том послушно отступил на пару шагов, с любопытством наблюдая за Габриэлем.

Юноша поднял палочку, сделал плавный взмах, словно косой рассёк воздух, и с силой произнёс:

— Секо максима!

Из палочки вырвался яркий луч света — тонкий, как лезвие ножа, — который прорезал воздух и впился в середину ствола выбранной ели. Свет будто прожёг кору, проникая глубоко внутрь.

Минуту длилась тишина, и только едва слышное карканье вороны нарушало спокойствие. Ель стояла неподвижно, казалось, не реагируя на магию.

Том поднял бровь и, чуть наклонив голову, спросил с легкой тревогой в голосе:

— Не сработало?

Габриэль лишь улыбнулся, чуть прищурившись, и сказал:

— Подожди, — словно приглашая мальчика быть терпеливым.

И вдруг послышался хруст — глубокий и раскатистый, словно дерево само не выдержало натиска невидимой силы. Ствол еле заметно задрожал, а затем, словно подкошенный, с громким треском и звуком падающих сугробов, огромная ель медленно опрокинулась на землю.

Вокруг посыпался пушистый снег, окутывая всё белым покрывалом, и лес вновь погрузился в тишину, наполненную только свежестью морозного воздуха и легким запахом хвои.

Том восхищённо следил за каждым движением Габриэля, когда тот непринуждённо срезал дерево одним чётким взмахом палочки. Снег тихо осыпался с ветвей, а ствол с мягким скрипом упал на белое покрывало.

— И как это донести до дома? — с сомнением спросил Том, прищурившись.

Габриэль легко смахнул с пальто снег, будто это было незначительной мелочью, и спокойно ответил:

— Мне кажется, ты уже неплохо освоил Вингардиум Левиоса. Хочешь попробовать поднять ель?

Он протянул палочку, и Том уверенно взял её, чувствуя знакомый вес в руках. Может, донести дерево он и не сумеет, но поднять — вполне.

— Вингардиум Левиоса! — чётко произнёс мальчик.

Воздух дрогнул, и дерево медленно, словно нехотя, приподнялось над снегом. Том осторожно отвёл руку в сторону, и ель послушно повторила движение, покачиваясь в воздухе. Но силы быстро иссякли: он опустил палочку и выдохнул, щеки чуть раскраснелись от напряжения.

Он повернулся к Габриэлю, ожидая оценки. Юноша смотрел на него с мягкой, одобрительной улыбкой, глядя прямо в глаза. В его взгляде была тёплая радость за успехи мальчика и… гордость. Гордость за то, что именно он подтолкнул Тома к этому умению, а тот так легко и быстро усвоил урок. Но в этой лёгкости, в этом врождённом таланте скрывалось и нечто, что слегка тревожило Габриэля. Потенциал. Слишком сильный, чтобы не бояться его последствий.

— Превосходно, Том, — тихо сказал Габриэль, и в голосе не было ни капли снисхождения, только искренняя похвала.

Он легко поднял ель, будто это не стоило ему ни капли усилий, и направился в сторону дома. Том шагал рядом, поглядывая на дерево и украдкой — на Габриэля. В каждом его движении было что-то… безупречное. Даже снег на воротнике не портил этот образ — скорее подчёркивал его, как штрих художника, который завершает картину.

Снег хрустел под ногами, и мороз щипал щеки. Дорога к дому тянулась вдоль редкого леса, тёмные ветви которого укрывались белым. Габриэль шёл впереди, и Том вдруг понял, что хочет быть похожим на него — не только в умении владеть магией, но и в той уверенности, которая была у него в каждом слове и жесте.

Габриэль это чувствовал. Чувствовал взгляд мальчика на себе, эту тихую, ещё детскую, но уже упрямую жажду силы и знаний. И именно это ощущение заставляло его насторожиться. Он знал: у любого дара есть оборотная сторона. Чем выше поднимается маг, тем глубже может пасть.

Он крепче перехватил палочку в ладони и перевёл взгляд на дорогу, будто пытаясь отогнать лишние мысли. Сейчас — зима, снег и предстоящий тёплый вечер у камина. Остальное подождёт.

Они установили ель в углу гостиной, закрепив ствол в тяжёлой металлической подставке. Том придерживал дерево, пока Габриэль, пригнувшись, туго закручивал винты. Запах хвои быстро наполнил комнату, смешавшись с прохладой зимнего дня. Дерево стояло величаво, но пусто — голые ветви казались слишком серьёзными.

— Где у тебя игрушки? — спросил Том, рассматривая крону.

— На чердаке, — ответил Габриэль. — Но предупреждаю… там, пожалуй, целый музей.

Они поднялись по узкой деревянной лестнице, ступени которой откликались на каждый шаг мягким, но глубоким скрипом. Воздух менялся — становился суше, плотнее, словно в нём таились голоса прошлого.

Габриэль толкнул тяжёлую створку, и она открылась с глухим, недовольным вздохом петель.

Чердак оказался огромным, почти залом, с высокими балками под крышей, между которыми свисали тёмные полосы паутины. Лучи света из единственного узкого окна пробивались внутрь под углом, и в их золотистой пыли медленно кружились крошечные частицы.

Вдоль стен громоздились сундуки, некоторые с медными замками, другие обтянутые потемневшей кожей. Между ними — старые картины в резных рамах: на одной изображён мрачный лес, на другой — строгий портрет волшебника с пронзительным взглядом.

По центру чердака стоял большой котёл для зелий, у стен — ещё несколько поменьше. На длинном узком столе лежали связки птичьих перьев, серебряные ножи с потемневшими клинками, и стеклянные колбы, на дне которых сохранились сухие следы разноцветных порошков.

В дальнем углу висела пустая клетка для сов, немного перекошенная, но всё ещё прочная. Рядом стояла стойка с несколькими свитками пергамента, перевязанными бечёвкой.

Том остановился, разглядывая всё вокруг с лёгким восхищением и настороженностью. Этот чердак дышал чем-то древним, и в каждом предмете таилось ощущение, что он хранит в себе историю, которую лучше не тревожить.

— Здесь… — тихо произнёс он, — как будто время остановилось.

Габриэль подошёл к массивному сундуку у стены, провёл рукой по его крышке, оставив чистую полосу среди вековой пыли. Замок щёлкнул, и внутри оказались завернутые в мягкую ткань ёлочные украшения — хрупкие стеклянные шары, хрустальные фигурки фантастических зверей, серебряные нити.

— Вот, — сказал он, доставая один из шаров. — Эти пережили больше зим, чем мы с тобой вместе взятые.

Том и Габриэль спустились с чердака осторожно, стараясь не задеть стены и мебель углами тяжёлого сундука. Деревянные ступени поскрипывали под их шагами, а в воздухе стоял запах пыли и старого дерева. Сундук, обитый потемневшей латунью, выглядел так, словно пролежал на чердаке целую вечность.

В гостиной Габриэль поставил его у ёлки, стряхнул с ладоней пыль и, присев на корточки, открыл массивную крышку. Изнутри повеяло терпким ароматом сухих трав и времени — лёгкая смесь хвои, воска и старого текстиля. На самом верху лежала большая ткань, в которую были заботливо завернуты хрупкие ёлочные игрушки.

— Ну же, Том, давай начинать, — с лёгкой улыбкой подтолкнул его Габриэль.

Мальчик подошёл ближе и осторожно взял первую игрушку. Это был хрустальный олень с тонкими, но массивными по форме рогами. Когда он попал в лучи зимнего солнца и отблески огня из камина, крошечные грани на его поверхности заиграли всеми оттенками янтаря и льда. Том с затаённым дыханием подвесил фигурку на ветвь, следя, как она чуть дрожит, отражая свет.

Габриэль тем временем достал из сундука несколько стеклянных шаров, каждый — с золотистой или серебряной росписью, местами слегка потёртой временем. Они раскладывали игрушки на стол, а затем по одной переносили их к ёлке. Каждый шар находил своё место: где-то ближе к свету, чтобы блеск был ярче, где-то в глубине ветвей, создавая мягкое свечение.

Среди украшений попадались фигурки ангелов с тонкими крыльями из паутинки перьев, старинные гирлянды из блестящих бусин и даже пара крошечных домиков с нарисованными окнами, за которыми словно горел свет. Габриэль вешал игрушки уверенно и быстро, а Том двигался медленнее, тщательно подбирая место для каждой, как будто это был особый ритуал.

Вскоре на ветвях засияли разноцветные огоньки гирлянды, и комната наполнилась мягким, тёплым светом, в котором смешивались блики хрусталя и стекла с уютным мерцанием камина.

Габриэль склонился над ёлкой, поправляя нижние ветви — длинные пальцы осторожно расправляли колючие лапы, чтобы игрушки не запутались в хвое. Том сидел на полу, по-детски скрестив ноги, и перебирал коробку с ёлочными украшениями.

Тишина была уютной, но она всё же тянулась тонкой нитью — словно кто-то мог её случайно задеть и порвать.

— Ты правда так любишь украшать ёлку? — спросил Том, не поднимая головы, но голос его прозвучал внимательно, почти испытующе. — Это… потому что ты делал так в детстве?

Габриэль не сразу ответил. Его взгляд задержался на тонкой стеклянной игрушке в руке — бледное отражение свечи дрожало на её поверхности. Он повесил её чуть выше, на прочную ветку, и только потом произнёс:

— Нет.

В голосе не было ни тени раздражения или печали, только спокойствие, от которого слова казались ещё более весомыми.

Том поднял глаза.

— Тогда почему? Они… твоя семья… не украшали ёлку? Или… не звали тебя помогать?

Габриэль чуть качнул головой, снова занявшись ветвями.

— У меня не было такой семьи. И звать было некому.

Том нахмурился, задумчиво сдвинув брови. В детских глазах смешались любопытство и осторожность.

— То есть… — он запнулся, подбирая слова, — твои родители…

— Мертвы, — сказал Габриэль, всё тем же ровным тоном, как будто говорил о чём-то неизменном, давно принятом.

Эта фраза легла в комнату тяжёлым, но тихим грузом. Том отвёл взгляд, опустив в ладони блестящий стеклянный шар, и вдруг почувствовал, что не знает, куда его теперь повесить.

Несколько секунд они оба молчали. Слышно было лишь лёгкое потрескивание веток, которые Габриэль поправлял, и редкий шорох игрушек в коробке.

— Понимаю, — тихо сказал Том, хотя на самом деле понимания было мало. Ему просто казалось, что так нужно ответить.

Габриэль обернулся к нему, и в уголках его губ мелькнула лёгкая тень улыбки. Он протянул руку, взял из ладоней Тома шар и повесил его на ветку чуть выше детской головы.

— Не нужно понимать. Достаточно, что мы украшаем ёлку сейчас.

Том посмотрел на старшего, пытаясь уловить в его глазах хоть что-то, что раскроет смысл сказанного. Но там было лишь спокойствие — ровное, глубокое, будто утреннее озеро.

В итоге он просто взял из коробки следующую игрушку и протянул её Габриэлю. Тот принял её так же осторожно, как и всё в этом доме, и вновь вернулся к тихому делу, будто их разговор был не признанием, а естественной частью вечера.

За большими окнами художественной школы бушевала зимняя вьюга. Снежинки вихрем кружились в воздухе, завывая в трещинах старых рам, и холодный ветер рвал занавески. Внутри же было тепло и спокойно — приглушённый свет ламп мягко освещал просторное помещение, где собирались ученики.

Том занял место за мольбертом и разложил перед собой кисти, карандаши и листы бумаги. Его взгляд был сосредоточен, а движения — размеренны. Он внимательно слушал учителя, который стоял у доски и объяснял тему урока — особенности светотени и передачу объёма на плоскости.

— Обратите внимание, — начал преподаватель ровным голосом, — как свет падает не просто на поверхность, а формирует объём, оживляет форму. Тень — это не просто отсутствие света, это пространство, которое создаёт ощущение глубины и рельефа. Не стоит рисовать тень как просто чёрное пятно. В ней есть полутона, отражённый свет, переходы... Важно учиться видеть эти нюансы.

Том время от времени поднимал глаза к доске, пытаясь уловить суть каждого слова. Потом снова опускал взгляд на свой набросок, в котором аккуратно выводил линии, стараясь применить только что услышанные знания. Его рука двигалась мягко, почти осторожно — он старался поймать игру света на бумаге, передать глубину и объём.

Если где-то линия не соответствовала задумке или тень получалась неестественной, он замедлял движения, задумчиво смотрел на работу и брал ластик, чтобы аккуратно исправить ошибку. Том не спешил — он знал, что в искусстве важно терпение и внимательность к деталям.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая только голосом учителя и лёгким шорохом ластиков и карандашей по бумаге. За окном вьюга раздувала холодный воздух, но внутри было тепло от усилий и сосредоточенности.

Иногда преподаватель подходил к Тому, мягко направлял взгляд на те участки рисунка, где можно было усилить свет или добавить глубины тени. Том кивал, воспринимая советы, но выбирал, как и что исправлять, по своему внутреннему ощущению.

Пока буря вовне не утихала, он продолжал работать, погружённый в процесс, словно время вокруг остановилось. Для него этот урок был не просто очередным занятием, а возможностью приблизиться к идеалу, к тому моменту, когда изображение заиграет настоящей жизнью.

Урок продолжался, и за окнами по-прежнему ревела зимняя вьюга, но внутри классе царила уютная атмосфера сосредоточенности. Учитель спокойно рассказывал о нюансах света, и все дети старались уловить каждое слово.

Рядом с Томом тихо переговаривались несколько учеников, шёпотом обсуждая, что, по их мнению, подарят им родители на Рождество. Их голоса были легкими, полными ожидания и предвкушения.

Рядом с Томом, на его левом плече, тихо зашептались двое мальчишек — Джордж и Питер. Их голоса едва доходили через шум от кистей и шелест бумаги:

— А что ты хочешь получить на Рождество? — спросил Джордж с искренним детским восторгом.

— Думаю, новый набор красок, — ответил Питер, прищуриваясь, словно представляя будущий подарок. — Или может быть коньки. Мама говорила, что если я буду учиться хорошо, то они мне их купят.

— А я хочу игрушечного рыцаря! — выдохнул Джордж с блеском в глазах. — Настоящего, с мечом и щитом.

Том невольно прислушался к их разговору, его пальцы слегка остановились на кисти, будто задумались. Он посмотрел на мальчиков и про себя подумал:

«Какие они наивные... так легко верят в эти истории про Санту Клауса и подарки. Готовы быть послушными, чтобы получить игрушки, словно это самая важная цель. Так глупо и жалко...»

Он откинулся на стуле и внутренне закатил глаза. «Магия — это не какая-то рождественская сказка или забавный миф. Это сила, которая существует на самом деле, но её не рассказывают детям. И Санта Клаус — просто выдумка, удобное оправдание взрослым, чтобы дети не задавали слишком много вопросов».

— Ты правда веришь в Санту? — тихо спросил Джордж, взглянув на Питера.

— Конечно! — ответил тот, улыбаясь и чуть наклонив голову. — Это чудо, оно приносит подарки тем, кто себя хорошо вел.

— А что, если Санта — это просто мама с папой? — пробормотал другой мальчик, сидевший рядом, словно раскрывая страшную тайну.

— Нет, не может быть! — возразил Джордж, широко раскрыв глаза. — Это же волшебник!

Том в этот момент уже смотрел в окно, где снежинки мягко падали, и думал: «Для кого существует мозг?»

Он снова взял кисть и аккуратно провёл ею по бумаге, погружаясь в рисунок, пытаясь скрыть свою отстранённость и внутреннее непонимание. В классе звуки кистей и тихие голоса ребят переплетались с речью учителя:

— Помните, когда вы рисуете тень, не делайте её просто чёрным пятном. Это пространство для игры света, для выражения характера. В каждой тени — своя история.

Том глубоко вздохнул, стараясь поймать этот урок, и на мгновение позволил себе представить, что свет и тень — это не только краски, но и эмоции, которые он давно пытается понять.

Том спустился на первый этаж тихо, но Габриэль сразу уловил в его движениях что-то напряжённое, будто мальчик несёт с собой тень от только что пережитого.

— Что случилось? — негромко спросил он, когда Том поравнялся с ним.

Тот выдохнул, словно сбрасывая тяжесть с плеч:

— Целый урок слушал, как мои одноклассники болтают о подарках и Санте Клаусе. И всё время думал, как бы им сказать, что его не существует… Хотел бы посмотреть на их реакцию и плач, — уголки его губ дрогнули, — но приходится сдерживаться.

Габриэль повернул к нему удивлённый взгляд, и они вместе вышли на улицу. Снег лежал плотным, мягким ковром, а в воздухе кружились редкие снежинки. Их шаги оставляли чёткие отпечатки на белой поверхности, холодный воздух, пахнущий дымком каминов и хвойными ветками, щипал кожу. За невысокими каменными заборами темнели кусты, укутанные снегом, а в окнах соседних домов мягко горел золотистый свет.

Пока они шли вдоль тихой улицы, мимо заснеженных изгородей и лавок с закрытыми ставнями, Габриэль неожиданно легко рассмеялся. В воображении вспыхнула картина: Том, бросающий карандаш на пол, резко поднимается и на весь класс выкрикивает, что Санты не существует. Он даже представил замершие лица детей и растерянную учительницу, прижимающую руки к груди.

Том заметил эту улыбку, едва заметное свечение на лице юноши, и напряжение в его плечах растворилось. Он позволил себе тоже улыбнуться, пусть и чуть сдержаннее, глядя, как снег медленно ложится на тёмные волосы Габриэля. На миг ему показалось, что они идут одни во всём мире — только их шаги и тихий шорох снега.

— Если бы ты это сделал, — сказал Габриэль, слегка качнув головой, — думаю, реакция твоих одноклассников запомнилась бы им надолго.

Том коротко хмыкнул, но в глазах мелькнула тень довольства.

Они дошли до угла, где улица открывалась к маленькой деревенской площади. На центральной ёлке горели гирлянды, и где-то вдалеке слышался негромкий смех. Габриэль бросил взгляд на Тома — тот всё ещё был спокоен, но в его лице не осталось утренней напряжённости.

— Зайдём за хлебом? — спросил он.

Том кивнул, и они двинулись дальше, оставляя за собой две параллельные цепочки следов на свежем снегу.

— У тебя хлеб всё равно вкуснее получается, — заметил Том, когда они почти дошли до магазина.

Это была маленькая пекарня в историческом здании Лондона. Когда-то тёмный лак на деревянной двери слез, обнажив светлую, потёртую древесину, а позолоченная ручка облупилась от времени и множества рук, что открывали её на протяжении многих лет. Габриэль открыл дверь и, слегка наклонившись, пропустил Тома вперёд.

Внутри было тепло, и жар медленно просачивался сквозь пальто, отогревая замёрзшие тела. Они сделали несколько шагов, и Том огляделся. Вдоль стены тянулась стеклянная витрина, за которой лежала выпечка: румяные буханки, блестящие от глазури пироги, печенье с сахарной корочкой. Аромат был густым, печным, сладковатым, и в нём пряталась та самая рождественская пряная нотка — корица, жжёный сахар, чуть-чуть гвоздики.

Лампы под потолком мягко разливали тёплый свет, а у окон стояли небольшие столики, за которыми можно было посидеть, наблюдая за улицей и снегом.

— Здравствуйте, — сказал Габриэль, расстёгивая пуговицы пальто и обращаясь к женщине за прилавком.

Она была полной и румяной, с работящими руками и живыми, яркими глазами. На ней был белый фартук и колпак, сбившийся набок.

— Добрый день, молодой человек. Чего желаете? — задорно ответила она, с интересом глянув на Тома.

Габриэль легко подтолкнул мальчика к витрине:

— Выбирай.

Том, не колеблясь, уверенно сказал:

— Минс-пай, два скона и эклёр.

— Здесь или с собой? — уточнила женщина, взглянув на Тома и Габриэля.

— То, что заказал он, — здесь, — Габриэль кивнул в сторону мальчика, — и ещё мне кофе, а ему — эрл грей. А с собой… две буханки деревенского хлеба.

— Будет сделано, — с улыбкой ответила пекарь.

Она назвала сумму, и Габриэль, сунув руку в карман пальто, достал кошелёк. Монеты мягко звякнули, когда он стал отсчитывать их, склонившись над ладонью. Женщина приняла оплату и начала ловко собирать заказ: аккуратно переложила минс-пай и скон на маленькие тарелки, поставила чашки, налив в одну густо пахнущий чай, в другую — крепкий кофе.

Том, не дожидаясь, пока всё будет готово, выбрал столик у окна. Отсюда была видна улица с редкими прохожими, кутающимися в шарфы, и белыми хлопьями, лениво падающими на тротуар.

Через пару минут Габриэль подошёл, неся поднос. На нём выпечка лежала на маленьких фарфоровых тарелках, а напитки слегка дымились. Он поставил всё на стол, сел напротив и первым делом взял свою чашку.

Сливки мягкой струйкой упали в чёрный кофе, растекаясь облаком, и Габриэль, чуть прищурившись, размешал их ложкой, добавив сахара. Том в это время уже откусил кусок скона и запил его чаем, обхватив кружку ладонями, словно стараясь согреть пальцы.

Габриэль поставил чашку на стол и, откинувшись на спинку стула, спросил:

— Ну, расскажи, как там твоя художественная школа? Держишь планку?

Том, не отрываясь от тарелки, спокойно откусил кусок слойки.

— Да… На прошлой неделе преподаватель сказал, что мой рисунок повесили в холле. Говорят, он лучше всех передал перспективу.

Габриэль приподнял бровь.

— “Говорят”?

— Ну, да, — Том пожал плечами, будто речь шла о чём-то обыденном. — Просто я видел, что остальные старались, но… у них не очень вышло.

Габриэль тихо усмехнулся, глядя на него поверх чашки.

— Ты это сейчас сказал с таким видом, будто повесить работу в холле — дело обычное.

— А что тут особенного? — Том сделал глоток чая и облокотился на стол. — Если умеешь, то умеешь.

— Вот уж действительно, — с иронией протянул Габриэль. — Скромность украшает… хотя не всех.

Том слегка улыбнулся краем губ.

— Я же не хвалюсь. Просто констатирую факт своего таланта.

Габриэль тихо улыбнулся, глядя на мальчика, и покачал головой.

— Ты, может, и стараешься выглядеть скромнее, — сказал он, беря чашку, — но скрываешь это… честно говоря, так себе.

Том чуть прищурился, но уголки его губ всё же дрогнули.

— Я просто говорю, как есть.

— Вот именно, — ответил Габриэль, отпив кофе, — и в этом всё дело.

Вернувшись домой, Габриэль снял с плеча пальто и аккуратно положил бумажный пакет с хлебом на кухонный стол.

— Хлеб лучше оставим здесь, — сказал он, — пусть не остывает раньше времени.

Том с интересом наблюдал, как Габриэль распаковывает выпечку и раскладывает её по тарелкам. Тёплый аромат сразу наполнил комнату, словно пригласив к отдыху и разговору.

После ужина в кухне ещё долго висел аромат свежего хлеба и тёплого чая, но Том и Габриэль уже предпочли уединиться в гостиной. Зажёгся камин, в мягком мерцании огня играли тени на стенах, создавая атмосферу покоя и умиротворения. Воздух наполнялся лёгкой дымкой от пламени, а приглушённый свет лампы на столике делал комнату особенно уютной и тёплой.

Они устроились на диване — Том опустил голову на колени Габриэля, а тот, скрестив ноги, одной рукой осторожно провёл по тёмным волосам мальчика. Другой рукой он держал большую книгу — сборник древних легенд и сказаний, которые порой читали вслух друг другу. Голос Габриэля был ровным и спокойным, мягко убаюкивающим.

Том слушал, убаюканный этим звуком, сливался с теплом и безопасностью, что исходило от юноши и огня в камине. Его дыхание становилось всё ровнее, веки тяжелели, и постепенно он погружался в полусон. Голова мальчика едва касалась колен Габриэля, а рука — расслабленно свисала с дивана.

В какой-то момент книга тихо выскользнула из рук Габриэля и упала на пол с мягким стуком. Юноша остановился, глядя на Тома, который уже тихо сопел, полностью отдавшись отдыху. Габриэль улыбнулся — в этой тихой и трогательной сцене было что-то особенное, почти священное. Осторожно, стараясь не разбудить мальчика, он аккуратно вытащил руку из-под головы Тома и плавно поднялся с дивана.

Держа Тома на руках, он ощутил его лёгкость и хрупкость. Внутри Габриэля что-то сжалось от ответственности и одновременно — от трогательной нежности к этому ребёнку, который, несмотря на всё, доверял ему.

Они прошли через тёмный коридор и поднялись по лестнице, ступени которой скрипели под их шагами. В доме стояла тишина — лишь изредка доносился приглушённый звук часов и лёгкий шум ветра за окном. Открывая дверь в комнату Тома, Габриэль сделал это так бережно, словно боялся нарушить какую-то хрупкую магию момента.

В комнате царил полумрак — занавески слегка колыхались от ветра, а на стенах отражался серебристый свет луны. Габриэль аккуратно уложил Тома в кровать, покрытую тёплым одеялом с вышитыми узорами. Мальчик, словно всё ещё находясь в полёте, не открывал глаз и не шевелился, ощущая вокруг лишь спокойствие и безопасность.

Габриэль присел рядом на край кровати и посмотрел на мальчика, изучая его лицо — такое невинное, расслабленное и безмятежное. В душе юноши разливалось сладкое чувство грусти и нежности — одиночество и сладкая горечь воспоминаний о мире, который он оставил далеко позади, смешивались с надеждой на будущее.

Он медленно встал, подошёл к окну и слегка зашторил плотные шторы, чтобы лунный свет не тревожил Тома во сне. Ещё раз посмотрел на мальчика, стоя в тишине, словно боясь нарушить этот момент покоя.

Наконец, тихо вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь. В коридоре воздух казался прохладнее, но внутри Габриэля всё горело каким-то тёплым светом, который он не мог объяснить словами.

Вернувшись в гостиную, он сел у камина и на мгновение задумался, погружённый в воспоминания и чувства. Наступало Рождество — время надежд, перемен и светлых ожиданий. Габриэль понимал, что несмотря на все испытания и потери, которые выпали на его долю, сейчас он здесь, рядом с Томом, и это было главное.

Том проснулся среди ночи. В комнате царил густой мрак, и только завывание ветра за окном разрывало тишину своей холодной песней. Кажется, даже часы притихли, чтобы не мешать этому звуку, который казался одновременно пугающим и успокаивающим. Мальчик медленно сел на кровати, чувствуя, как холод пробирается сквозь тонкое одеяло, обдавая кожу лёгким морозом. Тишина была почти звенящей, словно сама ночь прислушивалась к его дыханию и шагам.

Встав, он осторожно перешёл к окну и руками раздвинул плотные шторы. За стеклом серебрилась холодным светом луна — круглая и яркая, как будто застыла в своём вечном танце на безоблачном зимнем небе. Том замер, всматриваясь в темноту, растянувшуюся за домом, словно в мир другой, параллельный и загадочный.

Взял с кровати одеяло, укутался в него плотно и вышел на балкон. Холодный воздух словно ударил в лицо — острый и живой, заставляя крепко сжаться, но мальчик не обращал внимания на обжигающий мороз. Он упрямо стоял, глядя в пустоту ночи. Вокруг царила глубокая тьма, но редкие огни далёкой деревни мягко пробивались сквозь зимний мрак, напоминая, что жизнь всё же продолжается — даже в самом отдалённом уголке этого мира.

Снег лежал толстым слоем, искрясь в свете луны. За забором сугробы были словно покрыты серебром, а там, где начинался плотный лес, воцарилась беспросветная тьма. Деревья шуршали под ветром — треск сучьев и качание ветвей звучали так, будто лес живёт своей собственной жизнью. Голые ветви и густые ели казались почти живыми — их изломанные формы напоминали страшные фигуры из сказок и снов.

Но Том смотрел на них без страха. В его сердце не было места для ужаса. Он знал, что никто из этого мрачного леса не смотрит на него в ответ, что он — часть своего мира, своего времени. Звенящая тишина и искристый, морозный воздух были единственными надёжными спутниками их с Габриэлем тихой, уединённой жизни.

На балконе мальчик снова погрузился в мысли о прошедших днях. Вспомнил дневник, который спрятал в столе, и улыбнулся своим маленьким тайнам. Ещё неясное ощущение взрослости и ответственность, которую он ощущал на себе, переплетались с детской наивностью и любопытством.

Холод всё сильнее проникал в ступни, и Том почувствовал, как замерзают ноги. Мысль о том, что он может заболеть, мелькнула в голове, но он принял её спокойно, почти с лёгкой иронией. «Пусть так и будет», — подумал он, вспоминая, с какой заботой и нежностью Габриэль относился к нему в последние дни. Это тепло — не от камина или пледа, а от человеческой близости — согревало его больше всего на свете.

Том стоял на балконе ещё несколько минут, чувствуя, как мороз крепче сжимает воздух вокруг, и только завывание ветра напоминало о том, что мир не всегда добр и тих. Но сейчас, в эту ночь, среди холодного блеска снега и серебристого света луны, он ощущал себя в безопасности — здесь, в их доме, в их маленьком мире, где было место и для тишины, и для надежды.

Том медленно вошёл в комнату, осторожно прикрыл за собой дверь, будто не желая нарушать тишину, которая царила здесь после ночного холодного выхода на балкон. Темнота была густой, словно плотный бархат, и лишь слабый свет луны пробивался сквозь прозрачные шторы, едва освещая знакомые предметы. Его голые ступни касались холодного пола, вызывая лёгкое дрожание, но где-то внутри всё ещё жила мягкая теплота — воспоминание о руках, что недавно нежно гладили его волосы.

Подойдя к столу, Том наклонился и открыл выдвижной ящик. Его пальцы нащупали знакомый кожаный переплёт — старый, потрёпанный, с затёртыми углами. Дневник, найденный в глубине осеннего леса, между засохших ветвей и мхов. Том бережно вынул его, ощущая под пальцами шероховатость старой кожи. Развёрнув страницу, он заметил аккуратно вложенный гербарий — засушенные цветы, хрупкие лепестки и ломкие листочки. Они были такими бледными, словно навсегда унесли в себе лёгкую тень прошлого лета.

Он не понимал, зачем эти цветы лежали здесь, среди чужих мыслей и мрачных строк. Почему человек, который писал дневник, решил сохранить именно эти растительные обрывки? Были ли это воспоминания о чём-то светлом и дорогом? Или же попытка зафиксировать красоту, ускользающую сквозь мрак его души? Том долго смотрел на гербарий, пытаясь уловить смысл, но понимание ускользало от него, как дым.

Читая записи, Том чувствовал себя словно наблюдателем, который смотрит в чужое окно, слышит чужие голоса, но не может полностью понять их смысл. Автор дневника писал сначала о нежной, чистой любви — о чувствах, которые казались Томy почти недоступными, слишком глубокими и сложными. Затем слова становились темнее, растеряннее, наполненными болью и одержимостью. Том пытался представить, каким был этот человек: возможно, добрым и светлым, а потом затянутым в водоворот собственных страхов и одиночества.

Он не мог почувствовать той любви, о которой писал дневник — она казалась ему слишком чуждой, слишком далёкой. Но что-то в этих строках притягивало, вызывало жгучее любопытство. Кто он был? Почему его сердце так изменилось? Как можно было погрузиться в такую темноту, оставляя за собой лишь сломанные мечты и пустые страницы?

Том наклонился ближе, внимательно рассматривая каждую букву, пытаясь уловить невысказанные эмоции, скрытые между строк. Он будто слышал слабый голос этого человека, запутавшегося в собственных чувствах и мыслях, словно в лабиринте без выхода. Гербарий казался Томy тихим напоминанием — возможно, это были последние кусочки света, которые он пытался удержать, когда всё вокруг погружалось во тьму.

Мальчик задумался, почему эта история так затягивает его самого — чужая, забытая, потерянная в веках. Почему ему хотелось узнать правду, разгадать тайну? Возможно, потому что в глубине души он тоже искал что-то настоящее, что-то неразгаданное и тонкое, как эти засушенные цветы.

Листая страницы, Том с каждой новой записью всё сильнее ощущал, как тонкая и благородная ткань слов начинает рваться и трескаться. В начале дневника каждое предложение было словно тщательно отточенным произведением — изысканный стиль, богатая, почти театральная речь, полная возвышенных образов и благородных чувств.

«О, как светел образ твой в моём сердце, подобно утреннему солнцу, что ласкает землю и наполняет её жизнью. Невинна и чиста любовь моя, как цветок в саду, что распускается лишь для тебя, мой возлюбленный...»

Том понимал, что владелец дневника, должно быть, был человеком высокого происхождения — аристократом или кем-то из близкого к ним круга. Ведь только в таких кругах так трепетно относились к форме, к манерам, к самим словам. И эта манера письма поражала мальчика своей изящностью и сложностью.

Но чем дальше он углублялся, тем яснее становилось, что что-то с этим человеком происходило — его мысли менялись, становились тревожными, мрачными, порой резкими и отрывистыми.

«Ночь сгущается, и тьма обвивает меня, как сеть. Сердце моё горит, но не от нежности, а от пламени невыносимого страха и безумия. Любовь моя — мой плен и мой приговор.»

В какой-то момент тщательный почерк сменялся небрежными каракулями, а строки превращались в короткие обрывки, будто автор писал в спешке или под гнётом какого-то безумия.

«О, как же я могу забыть тебя, когда каждый вздох — это пытка? Без тебя мир пуст, и я — лишь тень самого себя. Но почему же свет уходит, оставляя лишь тьму?»

Том ловил себя на мысли, что хочет понять больше — не просто прочесть чужие слова, а узнать личность того, кто когда-то жил и страдал здесь, на этих страницах. Ему казалось, что за этими записями скрыта целая жизнь, целый мир с его светом и тенью.

Он осторожно закрыл дневник и задумался. Как начать поиски? Где искать хоть какую-то подсказку? В голове крутилась мысль, что возможно, старинные записи связаны с историей Лондона — может быть, в местных архивах или библиотеках найдутся фамилии, похожие на те, что мелькали в дневнике.

«Я хочу знать, кем был этот человек. Почему он так страдал? И сможет ли его история что-то изменить для меня?» — тихо произнёс Том, глядя в темноту своей комнаты.

Он почувствовал, как внутри что-то шевельнулось — желание идти дальше, исследовать, не останавливаться на первых загадках.

Том продолжал вглядываться в строчки дневника, каждое слово словно раскрывая перед ним тайны, которые он ещё не до конца понимал. Записи плавно переходили из одной мысли в другую, а луна тихо освещала его комнату, придавая всему вокруг лёгкое серебристое свечение. Но внезапно тишину нарушил неожиданный шум — слабый, но отчётливый, доносившийся снаружи, словно чья-то тихая поступь или скрежет.

Мальчик резко захлопнул дневник, сердце его чуть учащённо забилось. Он настороженно повернул голову к окну, пытаясь расслышать, откуда именно идёт звук. За стеклом, на ветке старой яблони, сидел ворон — чёрная тень на фоне ночного неба. Но что было необычно, взгляд птицы был настолько пронзительным и живым, что казался почти человеческим, словно ворон понимал что-то важное, что ускользало от Тома.

Том нахмурился, чувство лёгкой тревоги и любопытства смешалось в его груди. Осторожно он поднялся и приблизился к двери балкона, прислушиваясь к каждому шороху вокруг. Рука дрожала, когда он взялся за ручку и плавно открыл дверь, выпуская в комнату холодный ночной воздух, наполненный запахом мокрой земли и свежести.

Птица не улетела, она осталась сидеть, словно ожидая. На её груди висела тонкая, почти незаметная верёвочка, на которой был нанизан маленький предмет. Том с замиранием снял ключ — холодный, металлический, покрытый ржавчиной и следами времени.

Ворон ещё раз встретился с ним взглядом, глубоким и непостижимым, затем громко каркнул, взмахнул широкими крыльями и устремился ввысь, растворяясь в темноте ночного неба. Том стоял у открытой двери, провожая птицу растерянным и непонимающим взглядом. Почему именно он? Зачем эта птица пришла к нему с этим загадочным ключом?

Вернувшись в комнату, он сжался от лёгкого холода, разжал ладонь и внимательно рассмотрел найденный предмет. Ключ был маленьким, каким-то очень древним, словно принесённым из другого времени. Его металлическая поверхность была шероховатой, ржавчина придавала ключу вид давно забытой истории. Том провёл пальцами по холодному металлу, ощущая легкий холод, который будто пробежал по всему телу.

Его взгляд невольно устремился к дневнику, лежащему на столе, аккуратно закрытому и залитому серебристым лунным светом. Луч луны будто специально упал на книгу и ключ, создавая ощущение, что они связаны, и это не просто случайность.

Мальчик медленно подошёл к столу, ощущая, как внутри разгорается странное чувство — смесь тревоги, удивления и лёгкой надежды. Он положил ключ рядом с дневником, не в силах оторваться от мысли, что это послание, знак или подсказка, которую он должен разгадать.

«Это не случайность», — промелькнула в голове настойчивая мысль, звучащая как внутренний голос, который невозможно игнорировать. Такие совпадения не случаются просто так.

Том вздохнул, опустился на край кресла и задумался о том, что же теперь делать дальше. Что скрывает этот ключ? К какой двери он может подойти? И почему именно сейчас ворон принёс его сюда?

Ночь становилась всё тише, а лунный свет продолжал играть на поверхности ключа, словно приглашая его в новую тайну — ту, которая могла изменить многое в их жизни с Габриэлем.

Дни медленно таяли, словно мягкий воск под тёплыми пальцами времени, приближая к городу тот самый момент — волшебство Рождества. В воздухе витал невидимый, но ощутимый дух праздника, который словно наполнял сердца людей теплом, надеждой и лёгкой тревогой. Даже привычный Лондон, обычно промозглый и серый, становился иным — мягкий, едва заметный снег покрывал мостовые и крыши домов, не принося с собой резких морозов и ледяного ветра, а наоборот, создавая удивительно уютную и почти сказочную атмосферу.

По улицам города постепенно разливалась жизнь, которая с каждым днём становилась всё оживлённее и ярче. Витрины магазинов, словно маленькие театры, преображались до неузнаваемости: яркие гирлянды и игрушки, мерцающие огоньки и фигурки Санта-Клаусов, ангелов и оленей притягивали взгляды всех, кто проходил мимо. Особенно восторженно на это смотрели дети — они задерживались у каждого окна, затаив дыхание, словно надеясь, что одна из игрушек вот-вот оживёт и позовёт их в сказочный мир. Маленькие пальчики стучали по стеклу, глаза горели удивлением и предвкушением чуда, а смех и возгласы радости эхом отражались от стен домов.

В это время родители бегали по магазинам и лавкам, образуя плотные, словно живые, волны толпы. Они суетились, торопились успеть приобрести подарки для своих родных и друзей, перебирали коробки с подарочной бумагой, выбирали игрушки и сладости. Иногда они останавливались возле уличных киосков, где продавали горячий шоколад с корицей и имбирные пряники — аромат этих лакомств, смешанный с запахом свежего снега, наполнял воздух праздничным настроением.

Свет фонарей отражался в мокрых мостовых, отражая движение и радость, а вокруг витала музыка рождественских колядок и детских голосов. Горячие улыбки незнакомцев мелькали на улицах, и даже прохожие казались чуть добрее и внимательнее друг к другу. Всё в городе дышало приближением праздника, наполняя каждый уголок ожиданием настоящего чуда — того, что способно согреть самые холодные сердца и объединить самых разных людей в общем чувстве надежды и радости.

После уроков рисования Том стоял у дверей школы, нетерпеливо поглядывая на часы. Габриэль задерживался уже больше двух минут — что для мальчика, привыкшего к порядку и точности, казалось долгим ожиданием. Наконец дверь с тихим скрипом приоткрылась, и на пороге появился юноша. Он был слегка запыхавшимся, глубоко дышал, а на румяных щеках играли нежные снежинки, еще не успевшие растопиться. Его зелёные глаза сияли, как светлый маяк в холодном декабрьском вечере, а улыбка была такой теплой, что могла растопить даже самые холодные сердца — в том числе и сердце Тома.

— Габриэль, где ты был? — спокойно, но с легким оттенком недовольства спросил Том, не отводя взгляда.

Габриэль медленно подошёл и аккуратно завязал мальчику шарф вокруг шеи, руки его были уверенными и нежными.

— Прости, Том, — тихо сказал он. — На улице поставили много лавочек. Сегодня в городе открылась вечерняя рождественская ярмарка, и мне пришлось идти в обход, чтобы успеть к тебе.

Том выдохнул, слегка кивнул, принимая его слова.

— Неужели теперь и до дома добраться будет сложнее из-за этой шумной ярмарки? — пробормотал он, оглядывая оживлённую улицу.

Обычно оживлённое место превратилось в настоящий лабиринт: дорогу для машин огородили, и вдоль тротуаров расставили бесчисленные лавочки с мерцающими огоньками. Тонкий аромат горячего шоколада и пряных специй наполнял воздух, смешиваясь с нежным запахом хвои и свежевыпавшего снега. Яркие гирлянды играли всеми цветами радуги, переливались и мерцали, будто маленькие звёзды упали на землю. Рядом звучала тихая музыка рождественских колядок, а где-то неподалёку слышался звон бубенцов, словно зовя прохожих окунуться в сказку.

Лавочки, словно ожившие витрины волшебного магазина, манили глаз. На них аккуратно разложены были деревянные игрушки, изящные куклы, расписанные вручную елочные украшения, блестящие шары и свечи, мерцающие мягким огнём. В воздухе витал запах свежеиспечённых пряников, горячих яблок и корицы — с каждой минутой сердце города наполнялось предвкушением праздника.

Толпы людей — детей и взрослых — двигались между рядами, их лица светились радостью и удивлением. Маленькие мальчики с сияющими глазами тянулись к сверкающим игрушкам, а родители, улыбаясь, торопились с пакетами, полными подарков и сладостей. Свет фонарей мягко отражался от мокрого тротуара, который блестел, будто зеркало, и под ногами хрустел снег.

— Может, посмотрим ярмарку? — предложил Габриэль, глаза которого горели какой-то детской радостью.

Том, равнодушно наблюдавший за суетой, вдруг поднял взгляд на юношу. Его лицо было полно жизни, а улыбка – искренней и светлой. Сердце мальчика слегка оттаяло.

— Хорошо, — ответил он тихо, с лёгкой улыбкой, — давай погуляем.

Хотя для Тома весь этот шум и суета были чужды и невыразимы, светлое настроение Габриэля проникло в его мир. И теперь час, проведённый среди праздничных огней и запахов, казался ему уже не таким холодным и одиноким.

Габриэль обводил взглядом витрины — украшенные мишурой игрушки, яркие конфеты, мягкие меховые шапки и толстые шерстяные варежки, расставленные как в сказочной лавке. Том, хоть и был немногословен, чувствовал, как на душе становится легче — в этой атмосфере даже холодный декабрь казался немного теплее.

Вдруг, чуть дальше, они вышли на открытую площадь парка, где заметили огромный каток. Его гладкая поверхность словно зеркало отражала мерцающие гирлянды, подвешенные на деревьях вокруг. Каток уже был залит, и несколько смельчаков скользили по льду, неуклюже и весело, улавливая дух зимней радости.

— Посмотри, Том, — сказал Габриэль с улыбкой, — здесь залили каток. Хочешь попробовать покататься?

Том окинул взглядом ледяное поле, вспоминая уроки катания, которые когда-то видел в книгах. В его глазах мелькнула тень сомнения, но вместе с тем и искра интереса.

— Я никогда не стоял на коньках, — признался он тихо.

— Значит, сегодня у нас будет новое приключение, — ответил Габриэль.

Габриэль аккуратно подошёл к прокатной будке и взял две пары коньков — по одной для себя и для Тома. Вернувшись, он уселся на деревянную лавочку рядом с мальчиком и, взявшись за шнурки, тщательно, но быстро зашнуровал коньки. Том наблюдал за его движениями, немного настороженно, но с растущим любопытством.

Когда коньки были готовы, они вместе поднялись и направились к входу на ледяное поле. Том остановился у самого края катка, взглянув вниз на безмолвную, застылую поверхность замёрзшей воды. Его глаза выражали сомнение.

Габриэль с лёгкостью оттолкнулся от края катка и скользнул по льду, словно был рождён для этого. Он сделал плавный круг, грациозно двигаясь, и вернулся к Тому, который всё ещё нерешительно стоял у перил.

— Давай, — мягко предложил Габриэль, протягивая обе руки, — дай мне свои. Я научу тебя кататься.

Том замялся, но не смог отказать — неохотно вложил ладони в протянутые руки. Чувство тепла от прикосновения помогло ему немного расслабиться.

Габриэль медленно поехал назад, держа мальчика крепко и уверенно. Том слегка наклонился вперёд, выпрямил ноги и настороженно пытался сохранять равновесие. Он боялся сгибать ноги, словно это могло привести к падению, но под надёжной опекой Габриэля смелость медленно возвращалась.

Лёд под их коньками тихо скрипел, а вокруг мерцали огни, будто приветствуя новый шаг Тома в мир зимних чудес.

Габриэль плавно скользил по льду, удерживая Тома за руки, мягко направляя его движения. Его голос был спокойным и ободряющим:

— Расслабься, не напрягайся, ноги должны чуть согнуться, а руки — немного вытянуть вперёд для баланса.

Том медленно пытался повторять, чувствуя, как лед под коньками слегка дрожит. Он впервые в жизни испытывал такое странное, но захватывающее чувство свободы и лёгкости.

Вдруг мальчик посмотрел на Габриэля с искренним удивлением и сказал:

— А я даже не думал, что ты умеешь кататься на коньках.

Габриэль усмехнулся и, слегка наклонив голову, ответил:

— Знаешь, я на самом деле не умею.

Том поморщился, не веря своим ушам:

— Что? Тогда как же ты собирался меня учить?

Габриэль рассмеялся, лёгкий, искренний смех, который мгновенно согревал сердце:

— Просто посмотрел, как это делают другие, запомнил движения и повторил. Катание на льду — это не самое сложное, с чем мне пришлось справиться.

Том широко раскрыл глаза, его удивление сменилось лёгким восхищением.

Мальчик медленно, но уверенно отпустил руки Габриэля и начал катиться самостоятельно. Его движения были неловкими, чуть робкими, но с каждой секундой становились всё более плавными и уверенными. Он всё лучше чувствовал лед под ногами, и страх понемногу уходил, уступая место лёгкому восторгу. Воздух свежо обдавал лицо, а легкий мороз щекотал щёки — катание начинало приносить удовольствие.

Почувствовав, что баланс налажен, Том слегка прибавил скорость — сначала осторожно, сдержанно, но постепенно всё быстрее. Лёд под коньками словно становился всё более мягким и послушным, а мальчик наслаждался ощущением свободы и лёгкости, словно парил над землёй. Его лицо озаряла улыбка, и в глазах заблестел азарт.

Габриэль стоял в стороне, внимательно наблюдая за Томом. На его лице играла лёгкая тёплая улыбка — в нем просыпалась гордость за ученика, который уже начал владеть этим новым умением.

— Том! — внезапно позвал Габриэль, голос его прозвучал тревожно, — не нужно так быстро! Ты же не умеешь тормозить!

Том, увлечённый и ещё не совсем умеющий контролировать скорость, почти не услышал предупреждение и продолжал катиться всё быстрее, словно забыв о предосторожностях.

Издалека на лед вышла женщина в длинном пальто, с ярким красным шарфом, медленно и уверенно направляясь прямо навстречу мальчику. Том в панике пытался сориентироваться — куда повернуть, как замедлиться, но в его голове возникла лишь растерянность, и движения стали резкими и неуверенными.

Внезапно лёд предательски поддался, и мальчик потерял равновесие — он поскользнулся и с глухим стуком упал на ледяную поверхность.

Габриэль мгновенно подскочил и на коньках подъехал к нему, лицо его было полно беспокойства.

— Я ведь не научил тебя тормозить, — сказал он серьёзно, — поэтому не нужно было так разгоняться. Ты мог бы пораниться.

Он аккуратно помог Тому сесть, проверил, нет ли ран и синяков.

— Ты в порядке? — спросил он, заглядывая в мальчику в глаза.

Том несколько секунд молчал, лёжа в сугробе, ощущая холод и неловкость. Затем, перевернувшись на спину, он посмотрел в зимнее небо, усеянное редкими облаками, и увидел, как над ним склонился Габриэль, чьи зелёные глаза блестели тревогой.

Мальчик почувствовал смешанное чувство смущения и лёгкого раздражения, но, улыбнувшись сквозь неловкость, ответил тихо:

— Всё нормально... Немного ударился, но вроде ничего не сломано.

Габриэль облегчённо улыбнулся, помогая ему подняться.

— Я рад, но в следующий раз слушай меня внимательнее.

Том неловко кивнул и оттряхнул снег с пальто.

Они наконец закончили кататься, сняли коньки и аккуратно сдали их обратно на прокат. Лёгкое утомление смешивалось с радостью — в этот вечер всё казалось особенно волшебным.

Они неспешно бродили между рядами торговцев, где витрины и прилавки переливались разноцветными огнями, а запахи свежей выпечки, пряностей и горячих напитков наполняли воздух. Небо постепенно потемнело, погружая Лондон в глубокие сумерки, но на ярмарочной площади веселье не утихало: разноцветные гирлянды и огоньки фонарей искрились так ярко, что заменяли собой звёзды на ночном небе.

Габриэль внезапно взял ладонь Тома в свою, ощущая холод, пронизывающий пальцы мальчика.

— Ты должно быть замёрз, — мягко произнёс он, глядя прямо в глаза Тома.

— Я не чувствую, — ответил тот, выдыхая пар в холодный вечерний воздух. Его щеки и нос ещё сильнее покраснели от мороза.

Габриэль закатил глаза на упрямство мальчика и с лёгкой улыбкой сказал:

— Я так хочу горячего глинтвейна...

Он мягко потянул Тома за руку к одной из лавочек, где торговали именно этим пряным напитком. Габриэль заказал две порции — одну безалкогольную, чтобы мальчик мог насладиться ароматом и теплом, и вторую — с алкоголем для себя.

Когда горячие кружки были поданы, Габриэль протянул Томe деревянную кружку с ароматным напитком. Мальчик взял её осторожно, и его замерзшие пальцы сразу же начали отогреваться, прикасаясь к тёплому дереву.

Юноша отпил из своей кружки, чувствуя, как пряные ноты корицы, кардамона и гвоздики переплетаются с лёгкой горчинкой цедры апельсина, сладостью виноградного сока и лёгкой кислинкой красного вина.

— Как тебе продали глинтвейн с алкоголем? — с удивлением спросил Том, выронив бровь.

— А что не так? — удивлённо ответил Габриэль. — Мне же уже девятнадцать лет.

— Но ты выглядишь немного моложе, — тихо заметил Том, разглядывая его лицо.

Габриэль улыбнулся и пожал плечами:

— Возможно. Хотя с тобой легче чувствовать себя старше.

— Я помню, что при нашей первой встрече усомнился в твоём возрасте... — задумчиво произнёс Том, пока они искали тихое место, чтобы свернуть с шумной улицы и направиться домой.

Габриэль замялся, прокручивая в памяти тот самый первый день, когда они встретились.

— Да, помню, — наконец сказал он. — Когда я тебя забирал, мне пришлось соврать, что мне больше двадцати. Иначе тебя бы мне просто не отдали. Даже фамилия в анкете стоит не моя... — Он пожал плечами, будто это было нечто обычное.

Том резко остановился посреди улицы, глаза широко раскрыл.

— Подожди... Твоя фамилия не Томпсон? — спросил он, голосом полным недоверия и удивления.

Габриэль тяжело вздохнул.

— Ох... Я же тебе не сказал...

— Не сказал что? — не отводя взгляда, настойчиво спросил Том.

— Что моя фамилия Певерелл... — сконфуженно признался Габриэль, опустив взгляд. — Томпсон может и не является моей настоящей фамилией, но я просто её использую, находясь в мире магглов.

Том задумался, обводя взглядом тёмные очертания домов вокруг.

— И зачем тебе это? — сомнительно спросил он, всё ещё стоя на месте.

— Давай не здесь, — тихо сказал Габриэль и мягко потянул Тома за руку, ведя его в более укромное, безлюдное место.

Когда они вернулись домой, сняли верхнюю одежду, Том занял кресло в гостиной, скрестив руки на груди, всё ещё настойчиво наблюдая за юношей. Габриэль сел на диван, расслабился, взгляд его стал серьёзным.

— Я хотел сказать... Дело в том, — начал он, — что у магов бывают очень необычные имена и фамилии, которые легко врезаются в память. Находясь в другом мире, не стоит светить своим настоящим именем, особенно там, где это неуместно. Потому что есть риск быть не только замеченным в сомнительных действиях, но и разоблаченным. Поэтому те волшебники, что контактируют с магглами, могут придумать себе псевдонимы. Я прожил с ними полгода, и тогда взял себе обычную, распространённую, неброскую фамилию, чтобы не возникало лишних вопросов.

Том выслушал объяснение, подумав, что оно звучит вполне логично. При первом знакомстве его зацепило имя юноши, а фамилия показалась банально скучной.

— Я понял. Ты просто сделал это для своей безопасности, — сказал Том, немного расслабившись. — А у тебя не спрашивали, почему тебе дали такое имя? — добавил он с лёгким любопытством.

Габриэль улыбнулся, немного помедлив с ответом.

— Да, был один раз. Тогда я сказал, что мои родители хотели дать мне оригинальное имя... — и улыбка его стала чуть грустной.

— Надеюсь, ты не сердишься, что я не сказал тебе о своей настоящей фамилии, хотя мы живём вместе уже полгода, — тихо произнёс Габриэль и пересел к Тому на диван.

Том слегка облокотился о него, чувствуя редкое умиротворение, которое распространялось из теплого прикосновения.

— У меня нет причин злиться или обижаться на тебя. Я даже не могу назвать это обманом, — спокойно ответил мальчик, прикрывая глаза. — Хотя кто-нибудь так может сказать... Не могу сказать, что это сильно важно.

Габриэль осторожно прижал Тома к себе одной рукой. В груди юноши рос лёгкий стыд — за то, что забыл рассказать о такой простой, но важной вещи, и ещё больший — за то, что ему приходится скрывать гораздо больше.

В один из будни дней Габриэль неспешно мыл посуду, глядя, как тёплая вода стекает по стеклянным бокалам. Том сидел в другой комнате, склонившись над книгой, и, казалось, был полностью погружён в чтение. Он не произнёс ни слова о приближающемся дне — будто эта дата для него не существовала вовсе.

Но Габриэль помнил. Не то чтобы эта мысль жгла его изнутри, но она возвращалась всякий раз, когда он оказывался наедине с собой: за раскладыванием белья по шкафам, за протиранием пыли с книжных полок, за завариванием чая.

Что подарить тому, кто, кажется, и не ждёт ничего? Как сделать так, чтобы этот день не прошёл для Тома, как любой другой? Праздновать шумно не имело смысла — мальчик замкнулся бы и только устал от внимания. Значит, всё должно быть тихо, незаметно, но с теплом, которое останется.

Он закрыл дверцу шкафа, глядя на аккуратно разложенные чашки, и вдруг поймал себя на мысли, что придётся придумать что-то, о чём Том узнает только в самый последний момент. Сюрприз, но без громких слов и лишних жестов — словно маленький кусочек заботы, который можно незаметно подложить в его день.

Габриэль вернулся к своим делам, но уголок его мысли продолжал тихо работать над этим, как бы фоном — пока в доме звенела посуда и за стеной тихо шелестели страницы.

Спустя несколько дней юноша переставлял книги на полке в гостиной, но мысли снова и снова возвращались к одной идее, зацепившей его сильнее прочих. Набор юного зельевара.

Он невольно улыбнулся. Том — не из тех детей, кто в восторге от бездумных игр. Ему нравилось разгадывать, собирать, разбирать, разглядывать мелочи, подмечать детали, которые другие даже не заметят. У него была эта редкая для его возраста черта — терпеливое внимание к процессу, умение наблюдать и не торопиться.

Габриэль представил, как Том сидит за столом, вглядывается в рецепт, медленно отмеряет ингредиенты, осторожно размешивает, следя за каждым изменением цвета или запаха. Зельеварение потребует от него аккуратности, дисциплины и вдумчивости, и именно это сделает процесс для него интересным.

К тому же, зелья — это особый пласт магии, которого Том пока совсем не касался. Ни чар, ни трансфигурации, ни полётов — а именно тишины лаборатории, мерного стука ложечки о котёл и едва ощутимого тепла над огнём. Это совсем другой мир, мир, где нужно не просто махать палочкой, а вдумчиво работать.

Он уже видел в воображении аккуратный деревянный ящик с бархатными перегородками, где стоят пузырьки с безопасными, но настоящими на вид ингредиентами, маленький чугунный котёлок, стеклянные мензурки, мерные ложки. И, конечно, тонкая книжка с рецептами, подобранными так, чтобы и ребёнку было интересно, и результат был впечатляющим — от меняющих цвет напитков до светящихся в темноте лосьонов.

Чем дольше Габриэль обдумывал это, тем яснее понимал — это будет не просто подарок, а дверь в новый для Тома раздел магии. И он точно оценит её.

Габриэль занимался домашними делами, но мысли всё время ускользали в сторону предстоящего дня — он задумался о подарке для Тома. Самое подходящее место для покупки нужного набора — Косая аллея. Там можно найти всё, что угодно, особенно для юного зельевара, а выбор был огромен — от редких трав до странных пузырьков и свитков с рецептами.

Но это надо сделать тайно. Том не должен знать о готовящемся сюрпризе, и главное — нужно подобрать подходящее время, когда мальчика не будет дома. Художественная школа Тома — идеальный вариант. Пока тот увлечён кисточками и красками, Габриэль сможет без лишних глаз выйти в город.

Он мысленно прокрутил план: отвести Тома в школу. Потом добраться до Косой аллеи, выбрать подарок, а затем вернуться обратно до окончания урока.

Габриэль почувствовал лёгкое волнение — всё должно пройти гладко, чтобы сюрприз удался. Ведь изучение зельеварения — это именно то новое и сложное, что могло заинтересовать терпеливого и внимательного мальчика.

— Хорошего занятия, — произнёс Габриэль тихо, но с той ровной теплотой, которая уже успела стать привычной для мальчика. Он поправил шарф Тома, убедился, что тот не спеша направился в сторону своей аудитории, и остался стоять, пока узкая спина ребёнка не исчезла за дверью.

Едва Том скрылся из виду, выражение лица Габриэля изменилось — сдержанная мягкость сменилась настороженностью и внутренней сосредоточенностью. Он быстро развернулся и направился к выходу, словно опасался, что каждая минута промедления отнимет у него возможность.

На улице его встретил морозный воздух, сухой и колкий, режущий лёгкие при вдохе. Снег ложился тонкой пеленой на мостовую, цеплялся за полы его пальто и мгновенно таял на перчатках. Лондон жил своей предрождественской жизнью: лавки с теплом и светом за окнами, яркие витрины с аккуратно перевязанными лентами коробками, уличные продавцы каштанов, вокруг которых клубился ароматный пар. Изредка ветер приносил запах свежей выпечки от ближайшей пекарни, смешанный с неизменным для города дымным углём.

По обе стороны узкой улицы спешили люди, прижимая к груди покупки и пакеты, спотыкаясь о неровный камень мостовой. Над их головами тянулись гирлянды фонарей — мягкий жёлтый свет отражался в тонком налёте инея на оконных стёклах, будто сам город надел праздничную маску. Колокольчики у дверей магазинов звенели, открывая и закрывая проходящим путь в тепло.

Габриэль шёл быстро, почти бесшумно, погружённый в собственную тень, и каждый его шаг был отмерен необходимостью. Он ждал этого дня, этой редкой возможности — когда Том будет занят и не заметит его отсутствия. В такие часы Габриэль мог действовать без оглядки, а время, которое у него было, сжималось, как песок в ладонях.

Вокруг всё дышало предвкушением праздника, но он не задерживал на этом взгляда — в груди у него билось одно-единственное чувство: спешка.

Он свернул в узкий, почти пустой переулок, где дневной свет казался более холодным, а шум улицы тонул в гулкой тишине между кирпичных стен.

Одно короткое движение, привычный поворот — и воздух перед ним будто натянулся, стал упругим, дрожащим. Щёлкнуло в ушах, грудь сдавило, и мир разом сменился.

Он аппарировал прямо в середину Косого переулка. Солнечный зимний день здесь казался теплее, чем в маггловском Лондоне. Снег, слегка припорошивший мостовую, искрился в свете фонарей, которые горели даже днём, обрамляя улицу мягким янтарным сиянием.

По обе стороны тянулись лавки, украшенные к празднику: на витрине «Сладкого королевства» переливались горы леденцов, у дверей «Мадам Малкин» покачивался венок из еловых веток, а в «Совином почтамте» суетились люди, торопясь отправить посылки с подарками. Запах корицы и горячего шоколада витал в воздухе, смешиваясь с лёгким, едва ощутимым ароматом магии.

Габриэль втянул этот воздух полной грудью. Всё здесь дышало чем-то родным и волшебным, но времени наслаждаться было мало — он пришёл с конкретной целью, и каждая минута на счету.

Юноша быстро зашагал вперёд, стараясь не сбавлять темпа. Он видел, как улица жила своей зимней, праздничной жизнью: ведьмы в длинных мантиях, с шарфами, накинутыми поверх, переговаривались, унося пакеты с покупками; старый маг с бородой до пояса поправлял остроконечную шляпу, сбившуюся от снежинок. Взгляд то и дело цеплялся за прилавки и окна: в «Магическом Менажерее» в клетке дремал пушистый совёнок с золотистыми глазами; в «Филч и Сколес» на подставке медленно вращалась самопишущая перьевая ручка, оставляя в воздухе серебристый след. Ещё немного — и он бы остановился, заворожённо разглядывая эти чудеса, но каждый раз напоминал себе, зачем пришёл сюда.

Он лавировал между толпами, перехватывая подол мантии, чтобы не зацепиться за чью-то сумку, и то и дело обгонял неспешных покупателей. В глубине переулка показалась небольшая, чуть потемневшая от времени вывеска с изображением пузырька и клубов пара, уходящих вверх. От двери тянуло пряным, терпким ароматом сушёных трав и чего-то металлического, как от медного котла.

Габриэль шагнул к лавке с зельями.

Дверь под старинным колокольчиком впустила его в полумрак, наполненный густым, чуть удушливым ароматом сушёных трав и горьковатых настоек. Воздух был плотным, будто сам напитан магией — здесь каждое дыхание казалось медленнее. Вдоль стен тянулись полки, уставленные склянками всех возможных форм: пузатые бутыли, тонкие ампулы, вытянутые колбы с выгнутыми горлышками. Внутри стекла переливались жидкости — от прозрачных, как утренняя роса, до вязких, тёмно-бордовых, густых, словно кровь. На высоких стеллажах под потолком висели связки засушенных кореньев, пучки трав, перевязанные бечёвкой, и редкие магические растения в глиняных горшках, укрытые под куполами защитных чар.

За прилавком, заваленным ступками, весами и раскрытыми справочниками по алхимии, стоял невысокий колдун в изношенной зелёной мантии. Его седые волосы торчали в разные стороны, а глаза сверкнули живым интересом, как только он заметил Габриэля.

Юноша подошёл к прилавку, и старый продавец с круглыми очками тепло кивнул:

— Добрый день. Вы ищете что-то особенное?

— Да, — ответил Габриэль, — для юного зельевара.

— Сколько лет ребёнку? — уточнил маг, поправляя очки на носу.

— Девять, — спокойно сказал Габриэль.

Продавец кивнул, словно проверяя информацию в уме, и начал аккуратно показывать наборы.

Продавец кивнул, словно проверяя информацию в уме, и начал аккуратно показывать наборы.

— У нас несколько вариантов, — сказал он. — Первый — «Начальный»: лёгкая ступка с пестиком, три прозрачные колбы, базовые сушёные травы и настойки, а также небольшая книга с иллюстрациями для первых опытов. Всё рассчитано так, чтобы ребёнок мог безопасно изучать основы без опасности.

Он аккуратно положил колбы на прилавок, переложил травы и открыл книгу, показывая яркие рисунки.

— Второй вариант — «Исследовательский». В него входят миниатюрная колба с эссенцией, которая слегка светится, набор редких трав для простых экспериментов, небольшая книга с более сложными рецептами и свиток с предупреждениями о неправильном смешивании. Подходит для детей, которые уже умеют концентрироваться и любят изучать детали.

Волшебник аккуратно открыл сундук из тёмного дуба, и Габриэль мгновенно ощутил магическую аккуратность и целостность набора. — Это наш «Особый набор Молодого зельевара», — сказал мужчина. — Он создан для детей, которые проявляют интерес к сложным экспериментам. Внутри: медный котелок, точные весы, пестик со ступкой. А вот ингредиенты: мандрагора, диттани, зверобой, валериана, ромашка, плавучие семена водяного ореха и сушёный порошок корней белой папоротни. Плюс — стеклянные колбы и маленькие инструменты для смешивания и измерения. Всё размещено так, чтобы ребёнку было удобно работать и сразу видеть, как каждое растение и порошок влияют на зелья.

Габриэль осторожно провёл рукой по краям сундука, ощущая тепло дерева и тонкий аромат трав.

— Этот, пожалуй, и возьму, — сказал он тихо. — Он идеально подойдёт для него.

Продавец аккуратно закрыл сундук с набором и поднял взгляд:

— Хотите, чтобы я упаковал его в подарочную коробку?

— Да, — ответил Габриэль, слегка улыбнувшись. Он смотрел на аккуратно расставленные колбы, котелок, весы и травы, уже готовые для будущих экспериментов Тома. — И ещё… я хотел бы добавить пару дополнительных ингредиентов, чтобы расширить возможности набора.

Мужчина кивнул и достал несколько баночек:

— Какие именно хотите добавить? Я подскажу, что будет относительно безопасно для ребёнка.

— Немного сушёных листьев мёртвой крапивы, — начал Габриэль, — и, может быть, кристаллики морской соли. Можно ещё пару штук волшебных семян слезника?

Продавец слегка улыбнулся:

— Всё это безопасно. Эти добавки позволят ребёнку экспериментировать с цветами зелья и ароматами, не подвергая себя опасности.

Габриэль кивнул, представляя, как Том будет осторожно добавлять новые ингредиенты к уже имеющимся, взвешивать их на маленьких весах, наблюдать за цветами и запахами. Он ощущал лёгкое тепло на душе от мысли, что этот маленький подарок станет для ребёнка окном в магию.

— Отлично, — сказал он, — тогда всё так и оставим.

Продавец аккуратно уложил дополнительные ингредиенты в маленькие баночки и добавил их в подарочную коробку, закрепив декоративной лентой. Габриэль аккуратно вынул из кармана несколько галеонов, пересчитал их и протянул продавцу. — Сумма полная, — сказал он спокойно. Маг с седыми волосами и круглыми очками принял оплату, аккуратно пересчитав монеты, добавив серебряные кроны и медные сикли за несколько дополнительных ингредиентов, которые Габриэль решил включить в набор.

— Всё верно, — кивнул продавец, возвращая сдачу. — Пусть ребёнок получит удовольствие от изучения зельеварения.

Габриэль забрал подарочный набор с аккуратно упакованной коробкой, сжимая его в руках и наслаждаясь ощущением предстоящей радости для Тома. Он вышел из лавки и шагнул на зимний лондонский тротуар, где серый день подсвечивался мягким светом гирлянд, и снег уже слегка припорошил улицу. Зельеварение было недешёвым удовольствием, но Габриэль здесь никогда не задумывался о цене.

Небо над Лондоном потемнело, и Габриэль вернулся в дом. Он тихо поднялся в свою комнату и аккуратно оставил подарок в шкафу, словно оберегая его от случайных взглядов. Коробка с котелком, весами и тщательно расфасованными травами выглядела особенно привлекательно под мягким светом лампы, и юноша ненадолго задержался, любуясь аккуратной композицией ингредиентов.

Спустившись в гостиную, он взглянул на часы и заметил, что до окончания занятий осталось меньше десяти минут. В голове промелькнула лёгкая тревога, но Габриэль уже чувствовал удовлетворение: подарок был куплен, и в конце месяца он сможет вручить его Тому.

Выйдя на улицу, он трансгрессировал рядом со школой, ощущая лёгкую усталость и слабое головокружение от постоянных перемещений. Холодный зимний воздух Лондона слегка обжигал щеки, а суета учеников вокруг напоминала о приближающемся конце учебного дня. Габриэль поспешил к зданию, почти бегом, чтобы не опоздать.

Он забежал в школу и сел на лавочку в холле, внимательно наблюдая за потоком детей. Толпа быстро спускалась по лестнице, неся в руках папки с рисунками и поделками, а звонкий смех и разговоры наполняли пространство теплом и праздничной суетой. Габриэль позволил себе кратко расслабиться, чувствуя удовлетворение от выполненной задачи: подарок куплен и скоро будет вручён Тому.

Прозвенел звонок, и через мгновение послышался топот ног по лестнице. Дети быстро спускались вниз к ожидающим родителям. Среди них Том неспешно спускался, внимательно всматриваясь в толпу, ища знакомый силуэт. Увидев Габриэля, он расслабился и подошёл к нему, его тёмные глаза скользнули по юноше.

Том внимательно посмотрел на него и заметил: волосы Габриэля были слегка растрёпаны, а кожа казалась немного побледневшей.

— Ты не заболел? — спросил мальчик, приставив взгляд, словно пытаясь прочитать по лицу юноши состояние здоровья.

Габриэль встал с лавочки:

— Ну что ты, конечно нет, — ответил он с лёгкой улыбкой, наблюдая за серьёзным лицом Тома.

Он терпеливо ждал, пока мальчик оденет пальто и шарф, чтобы они, наконец, смогли вернуться домой.

Наступил сочельник.

С самого раннего утра крупные снежные хлопья валили без остановки, мягко укрывая улицы, крыши и сад за окном ровным белым покрывалом. Воздух был свежим, наполненным тихим шорохом падающего снега, и сам дом казался уютнее, чем обычно.

Габриэль, едва проснувшись, сразу проникся атмосферой праздника. Он не спеша обошёл все комнаты, развешивая декоративные венки, вплетённые из еловых ветвей, ягод и золотистых лент. В гостиной зажёг несколько ароматических свечей, наполняя пространство тёплым запахом хвои и корицы. Над входной дверью он повесил ветку омелы, как того требовали традиции, слегка усмехнувшись про себя, представив реакцию Тома.

Большая ёлка, которую они ещё накануне установили в углу гостиной, теперь сияла разноцветными огнями. Её ветви украшали стеклянные шары, изящные фигурки и длинные нити мишуры, переливающиеся в свете.

Том, конечно, изображая полнейшее безразличие, лишь мельком взглянул на происходящее. Он делал вид, что ему не интересно, но позже всё же подошёл к ёлке, остановившись прямо перед ней и запрокинув голову, чтобы рассмотреть верхушку, где поблёскивала звезда. Глаза мальчика задержались на тонких, как иней, гирляндах, и в их глубине мелькнул блеск — тот самый, который выдавал тихое восхищение, даже если он пытался его скрыть.

Пусть Том и не хотел признавать, но его сердце сжималось в лёгком, тревожном трепете, словно он чего-то ждал.

Чего именно — он и сам не знал. Может, подарка. Может, чуда. А может, просто тепла, которое обычно прячут за привычной маской равнодушия.

Габриэль, расставляя последние фигурки на каминной полке, заметил, как Том, думая, что на него не смотрят, всё ещё стоит возле ёлки. Он слегка улыбнулся — не насмешливо, а с какой-то тихой теплотой — и подошёл ближе.

— Том, — тихо начал он, — а у вас в приюте была ёлка?

Мальчик поморщился так, словно ему предложили попробовать что-то неприятное на вкус.

— Елка?.. Может, и была, — нехотя произнёс он, — но самая плохая из всех, что я видел. Каждый год высшее руководство приюта «доставляло» нам это дерево.

Он поднял руки и сделал в воздухе нечто вроде кривого силуэта.

— Она всегда была кривая и облезлая, с редкими ветками и дырками, через которые было видно стену. Мишура старая, игрушки убитые. И эти глупые сироты… — Том сжал губы, в голосе мелькнула резкая насмешка, — …они так радовались, когда её наряжали. Прямо убожество.

Габриэль удивлённо приподнял брови.

— Почему же «убожество»? Разве не в этом смысл — радоваться вместе, даже если ёлка… не идеальна?

— Нет, — твёрдо сказал Том, — лучше вообще не тратить деньги на такое дерево, чем покупать самую позорную. Это только напоминает, что для тебя выбрали самое худшее, потому что большего ты не заслуживаешь.

В его словах не было обиды в привычном смысле — скорее холодная констатация факта, сказанного без колебаний.

Габриэль задержал на нём взгляд чуть дольше обычного, но промолчал. Лишь на мгновение ему показалось, что за этой резкостью прячется что-то иное — воспоминания, от которых Том предпочёл бы отказаться.

Юноша, обойдя ёлку и поправив один из венков, задержал взгляд на мальчике.

— Похоже, жизнь в приюте у тебя действительно была… не сахар, — тихо сказал он, даже не пытаясь придать голосу легкомысленный оттенок.

Том, стоявший рядом, поднял взгляд и криво усмехнулся.

— Не сахар? — переспросил он, будто смакуя это слово. — Это отвратительное, гнилое место, что когда-либо создал человек. У детей из такого неблагополучного приюта немного вариантов на жизнь, Габриэль. Либо воровство, либо алкоголизм, либо смерть. Вариантов больше и нет.

Юноша прищурился, изучая его.

— Ты переживаешь за других сирот?

Лицо Тома, ещё недавно с лёгким налётом насмешки, теперь стало серьёзным. Он медленно покачал головой.

— Вовсе нет. Просто мне было…

Он запнулся, поджал губы, словно слова застряли в горле.

— Страшно? — негромко подсказал Габриэль.

— Возможно… не совсем так, — ответил Том после паузы. — Скорее я всегда знал, что отличаюсь от них, и моя судьба будет другой. Но… в какие-то моменты обеспокоенность за будущее всё-таки приходила. Я… глушил эти мысли и возможные сценарии.

Он опустил взгляд на пол, явно сомневаясь, стоит ли продолжать. Слово «страх» так и не сорвалось с его губ — словно произнести его означало бы признаться в трусости. Возможно, он опасался, что Габриэль воспримет это как слабость.

Юноша, заметив, как в мальчике угасает прежняя твёрдость, подошёл ближе. Не сказав ни слова, он мягко обнял его, притянув к себе. Том уткнулся лицом в его грудь, скрываясь в этом безопасном пространстве, так что Габриэль видел только чёрную макушку с мягкими кудрями.

Одной рукой он осторожно поглаживал его волосы, другой — прижимал к себе, создавая ощущение защиты. Том молчал, но цепко держал обеими руками его бежевый свитер, будто боялся отпустить.

— Ты же знаешь, что тебе больше не о чем волноваться? — тихо спросил юноша.

Они всё так же стояли посреди гостиной. Том молча кивнул, не отрываясь от него.

— И что в приют я тебя не отдам? — Габриэль слегка склонил голову, будто желая убедиться в ответе.

Мальчик кивнул дважды, чуть сильнее сжимая ткань его одежды.

— Значит, я успокоил твою обеспокоенность о будущем?

На этот раз Том поднял лицо. В тёмном взгляде снова отразилась привычная, почти вызывающая уверенность — словно той минутной растерянности никогда и не было.

— Пожалуй, мне сильно повезло, — с усмешкой ответил он.

Габриэль робко улыбнулся и легко провёл ладонью по его щеке. Кожа была удивительно тёплой, и Том слегка наклонился навстречу этой ладони, всё так же не отводя взгляда от его глаз.

Юноша, держа руки на его плечах, посмотрел внимательно и чуть улыбнулся:

— Сегодня же сочельник. Давай приготовим праздничный ужин. Вместе.

Том приподнял бровь, в голосе скользнула сухая ирония:

— Мы и так готовим вместе. Что в этом ужине особенного?

— Это… не просто еда, — Габриэль чуть склонил голову, подбирая слова. — В сочельник всё должно быть особенным. Блюда, атмосфера… Всё. Это традиция.

Мальчик фыркнул и откинулся назад, освободившись из его лёгких объятий.

— Никогда не понимал этих традиций. Для меня ужин — это ужин.

— Вот и узнаешь, — спокойно ответил Габриэль, словно вовсе не обидевшись на равнодушие. — Поверь, тебе понравится.

Том смотрел на него пару секунд, будто взвешивая, стоит ли тратить время на «какие-то традиции». Потом всё же склонил голову в сторону и небрежно бросил:

— Так уж и быть. Но я не обещаю, что не испорчу половину твоих «особенных блюд».

Габриэль усмехнулся, понимая, что согласие уже получено.

— Пойдём на кухню.

Том последовал за ним, привычно скользя по паркету, но в груди всё ещё оставалось лёгкое любопытство — праздничный ужин для него был чем-то новым. Габриэль открыл шкаф и достал продукты, объясняя:

— В Англии на сочельник обычно не так пышно, как на Рождество, но всё равно есть свои традиции. Мы можем сделать небольшой ужин: запечённый индюк, овощи — морковь, картофель, брюкву, немного клюквенного соуса. И, конечно, на десерт рождественский пудинг и пирожки с фруктовой начинкой.

Том, наблюдая за аккуратными руками Габриэля, кивнул: — Не уверен, что слышал о таком.

— Тогда сегодняшний ужин тебе запомнится надолго, — сказал Габриэль, мягко улыбаясь.

Они начали раскладывать продукты по столу. Том привычно держал нож и доску, помогал чистить овощи, а Габриэль спокойно и терпеливо объяснял, какие специи добавить, чтобы получилось традиционно и вкусно. Теплый свет кухни, запах пряностей и свежего теста — всё это постепенно окутывало их атмосферой праздника, и Том впервые ощутил лёгкий трепет ожидания, не зная, что именно его ждёт.

Том помогал Габриэлю нарезать овощи и готовить гарнир. Он делал это спокойно, не произнося лишних слов, лишь иногда тихо спрашивая: — А так правильно?

Габриэль мягко улыбнулся: — Да, аккуратно, именно так.

Когда дошло до сервировки, Том оживился. Он аккуратно расставлял тарелки, складывал приборы, подбирал полотняные салфетки, следил, чтобы всё выглядело аккуратно и красиво. Его движения были внимательными, почти заботливыми, и Габриэль наблюдал за ним с лёгкой улыбкой.

— Ты умеешь красиво расставлять стол, — заметил Габриэль, слегка наклоняясь, чтобы поправить одну из свечей.

Том кивнул, слегка покраснев, но продолжил работу, будто проговаривал сам себе: «Если красиво, значит правильно». Для него сама забота о внешнем виде стола была проявлением праздника, и это было важнее слов.

Вскоре кухня наполнилась ароматами запеканки, специй и свежей выпечки. Габриэль занялся приготовлением индейки, Том — оформлением блюд и сервировкой, внимательно следя, чтобы каждая тарелка стояла ровно, каждый прибор был на месте.

— Хорошо получилось, — тихо сказал Габриэль, глядя на аккуратно расставленный стол.

Том кивнул, довольный тем, что его старания сделали обстановку праздничной. Он не говорил громко, но в его внимательных движениях и сосредоточенном взгляде чувствовалась радость и предвкушение предстоящего вечера.

Когда блюда были готовы, Габриэль мягко приложил кончик своей палочки к столу, и тот словно сам подчинился его воле, медленно поднимаясь в воздух. Том с интересом наблюдал, как стол аккуратно парит над полом, а тарелки и приборы не шатаются и не падают. Юноша шагнул вперед, направляя стол в сторону гостиной, и тот плавно переместился к заранее подготовленному месту.

Мальчик аккуратно присел напротив него, а юноша занял своё место, наблюдая, как Том бережно поправляет скатерть и лёгким движением руки ставит последнюю свечу.

— Ну что, приступим? — тихо спросил Габриэль, и в его голосе звучало тепло.

Том кивнул, слегка улыбнувшись, и взял в руки приборы. Он казался скромным, но внимательным, словно каждое действие было частью маленького ритуала. Габриэль наблюдал за ним, наслаждаясь спокойствием момента и тем, как привычная забота Тома о деталях делает их праздничный ужин особенно уютным.

Они начали есть, обмениваясь тихими комментариями о вкусе блюд. Пушистый снег продолжал падать за окнами, а свет мягко отражался от украшений и свечей, создавая атмосферу уюта и тепла.

Тому очень понравилась еда. Он заметил про себя, что в приюте такого никогда не готовили и что до этого был только рождественский ужин, который совсем не сравнится с тем, что они сейчас ели. Каждый кусочек, каждый аромат и заботливо сервированный стол казались ему совершенно новым опытом, и в сердце поднималось тихое чувство, которого он раньше почти не ощущал.

Когда ужин подошёл к концу, в комнате ещё витал тёплый аромат печёных овощей и корицы. Габриэль, откинувшись на спинку стула, на секунду задержался, не спеша вставать. Его взгляд скользнул к окну — за стеклом лежали ровные, пушистые сугробы, сиявшие в свете фонаря у ворот. Свет мягко падал на искрящиеся снежинки, и казалось, будто каждая из них хранит в себе крохотную искру.

— Пойдём на улицу? — тихо предложил он, поворачивая голову к Тому. В уголках губ мелькнула теплая, чуть детская улыбка. — За день столько снега выпало. Редко такое увидишь…

Том, сидевший вполоборота к окну, тоже взглянул на двор. Несколько секунд он просто молчал, как будто проверял, действительно ли стоит поддаваться этой внезапной идее.

— Только на пять минут, — произнёс он наконец, но в голосе его прозвучала лёгкая уступка.

Они оделись неторопливо, словно растягивая момент выхода — застёгивая пуговицы, поправляя шарфы. Дверь со скрипом распахнулась, и на них сразу обрушился хрусткий морозный воздух, чистый, как свежая страница.

Габриэль выдохнул, и облако пара лениво поднялось ввысь, растворяясь в тёмном небе. Во дворе стояла тишина — не глухая и настороженная, как в глубине ночного леса, а мягкая, обволакивающая, будто сама зима решила дать передышку. Где-то высоко мерцали первые звёзды, редкие и робкие.

Том остановился рядом и тоже поднял взгляд вверх. Несколько мгновений они просто стояли, вбирая в себя этот холодный покой. Потом Габриэль первым двинулся к саду, и снег заскрипел под его шагами. Он доходил почти до щиколоток, мягко сопротивляясь каждому движению.

Сугробы укрывали цветы и кусты, сглаживая очертания клумб. Даже тонкие ветви деревьев были обмотаны белыми лентами инея. Летний фонтан стоял неподвижно под плотной шапкой снега, а старая скамейка возле него выглядела так, будто ждала весны.

Габриэль остановился, машинально коснувшись рукой холодной спинки скамьи. И именно в этот момент что-то мягкое, но ощутимое, ударило его в спину. Он резко обернулся.

Том стоял чуть поодаль, на лице — непроизвольная улыбка, в руках сжат неровный снежок. Ещё не успев полностью расправить пальцы, он метнул его, и холодный комок рассыпался в воздухе.

Снежок задел Габриэля по рукаву. Он приподнял брови и чуть склонил голову набок, будто не верил, что Том осмелился начать.

— А, вот так значит? — голос его был низким и чуть насмешливым, но в глазах проскользнула искорка задора. — Думаешь, победишь того, кто кое-что знает о снежных сражениях?

Том скептически фыркнул.

— О да, конечно. И откуда же у тебя такой опыт?

— А вот это секрет, — протянул Габриэль и зачерпнул ладонями холодный, чуть хрустящий снег.

Снег приятно колол кожу, мороз пощипывал пальцы, будто торопил. Он выпрямился, сделал пару быстрых шагов — и снежок со свистом полетел к цели.

Том ловко увернулся, но смех всё равно сорвался с его губ.

— Ты промахнулся.

— Это тактика, — ответил Габриэль и тут же получил снежок прямо в плечо. — Видишь? Я отвлекаю тебя… чтобы в следующий раз попасть в голову.

Их шаги оставляли на дворе рваные тропинки, пересекающиеся и уходящие в разные стороны, словно кто-то нарисовал карту зимнего сражения. Белые комья снега взлетали в воздух и разбивались, сияя в свете фонаря. Дыхание у обоих становилось всё быстрее, щёки горели от холода и азарта.

Габриэль, тяжело дыша, в очередной раз пригнулся за сугробом, на секунду прислушался — и вдруг выскочил, метнув снежок почти в упор. Том вяло прикрылся рукой, но всё равно засмеялся, вытирая снег с лица.

— Ладно, сдаюсь, — сказал он, переводя дух, но Габриэль уже шёл к нему, держа в руках ещё один снежок.

— Поздно. В этой войне пленных не берут, — тихо произнёс он, и, пока Том не успел отреагировать, холодная шапка снега оказалась у того за шиворотом.

Смех Тома разнёсся по двору, сливаясь с мягким шёпотом падающих снежинок.

Габриэль нагнулся, ухватил Тома под руки и легко поднял его с земли. Мальчик был весь в снегу, и холодные кристаллы, что пробрались за шиворот, растаяли на его коже, заставляя ёжиться. Юноша отряхнул его аккуратно, стряхивая остатки снега с плеч и волос.

— Держись, — сказал Габриэль с лёгкой улыбкой, почти насмешливо, но с теплотой в голосе.

Том вздрогнул, ощущая внезапный прилив тепла, когда Габриэль достал палочку и направил её на него. Произнесённое заклинание обогрева заставило тело мальчика приятно согреться, словно мягкий солнечный свет пробрался сквозь мороз.

— Ах, так вот почему ты никогда не мерзнешь на улице без шапки и перчаток, — сказал Том, удивлённо и с улыбкой, ощущая, как ледяной холод постепенно уходит.

Габриэль усмехнулся, убирая палочку обратно в рукав пальто.

— Да, но — добавил он, опираясь на руку Тома, чтобы тот не скользнул на снегу, — заклинание не панацея. Если ты надеешься, что можно будет ходить без пальто, потому что оно будет греть тебя, то спешу огорчить: это так не работает.

Том кивнул, всё ещё ощущая тепло, медленно расплывающееся по телу, и в глазах его проблеснула лёгкая благодарность.

Они вернулись домой, стряхивая снег с пальто. Дверь за ними закрылась, и шум улицы остался где-то далеко, за слоем зимней тишины. В камине потрескивали дрова, заполняя дом сухим теплом.

Габриэль сел в кресло, закинув ногу на ногу, и просто смотрел на огонь. Том устроился на полу, опершись спиной о диван, завернувшись в плед. Снаружи снег падал медленно и ровно, как будто не торопился коснуться земли.

— Ночь тихая, — сказал Габриэль, не отрывая взгляда от языков пламени.

— Угу, — кивнул Том. Он не был из тех, кто видит в Рождестве особый смысл, но ему нравилось это спокойствие. Здесь не нужно было придумывать, что говорить.

Некоторое время они просто сидели молча. Было слышно, как в соседней комнате едва поскрипывают стены от тепла. Том поймал себя на мысли, что ему всё равно, праздничная это ночь или обычная — главное, что они вдвоём.

За окном тянулся морозный воздух, в котором горели тусклые звёзды. Дом казался отрезанным от всего остального мира.

Утро началось с тихого света, пробивающегося сквозь занавески. Где-то вдалеке звонили колокола, возвещая Рождество. Том, проснувшись, сначала не понял, который час, — в доме стояла непривычная тишина, без суеты и разговоров.

Габриэль уже был на кухне, ставил чайник. Запах свежего хлеба и корицы медленно расползался по комнатам. Он выглянул в окно — на улице всё было укрыто ровным слоем белого снега, словно ночь стерла все следы вчерашнего дня.

Том вошёл, зевая, и просто кивнул в знак утреннего приветствия. Он не ждал чудес и не верил в праздничные сказки, но в этой тишине было что-то, что заставляло его задержаться взглядом на юноше чуть дольше, чем обычно.

— С Рождеством, — спокойно сказал Габриэль, подавая кружку горячего чая.

— Да, и тебя, — ответил Том. И почему-то подумал, что, возможно, это утро он запомнит.

— Под ёлкой, кстати, лежит твой подарок, — как бы между прочим сказал Габриэль, наливая себе чай.

Том, услышав слова Габриэля о подарке, удивлённо поднял брови и почти без раздумий направился в гостиную. Под елью, среди поблёскивающих игрушек и мягкого света гирлянды, лежал один-единственный свёрток в праздничной обёртке. Конечно, он прекрасно знал, что никакого Санты не существует и чудес Рождества нет, но от этого странное ощущение неожиданного тепла внутри не стало слабее. Удивительно… и приятно.

Он опустился на ковёр, провёл пальцами по плотной бумаге, на которой золотые узоры ловили солнечные блики из окна. Габриэль, устроившийся в кресле, с лёгким нетерпением наблюдал за ним, едва заметно подаваясь вперёд.

Том разорвал обёртку, и на коленях у него оказался тяжёлый, обитый потемневшей кожей том. На тиснёном корешке золотыми буквами было выбито: «Летопись Хогвартса».

Он провёл рукой по холодной, чуть шероховатой обложке, ощущая под пальцами углубления старинного тиснения. Это была не просто книга — в её страницах, казалось, хранился шёпот стен замка, эхо шагов в пустых коридорах, запах старых свитков и мерцающий свет факелов.

Том поднял взгляд на Габриэля, но ничего не сказал.

— Ты несколько раз спрашивал меня об этой школе, — спокойно начал Габриэль, устроившись в кресле и положив локоть на подлокотник, — но поскольку я там не учился, рассказать толком ничего не могу. Поэтому я нашёл эту книгу. Надеюсь, тебе будет интересно узнать о месте, в котором ты будешь учиться.

Он говорил без особой торжественности, но в голосе сквозило что-то тёплое. Том осторожно пролистал несколько страниц, задерживаясь на рисунках и старинных гравюрах, проводил пальцами по узору на обложке, будто проверяя, действительно ли это настоящее золото.

— Эта книга очень древняя… Где ты её только нашёл? — наконец спросил он, поднимая взгляд. — Разве такие продаются в обычном магическом книжном магазине?

Габриэль покачал головой, чуть усмехнувшись.

— Да… книга старая. Её можно найти разве что в частных коллекциях или на барахолке. Да и не важно, откуда она у меня, — он чуть склонил голову к плечу, наблюдая за мальчиком так, будто именно эта реакция и была для него настоящим подарком.

Том аккуратно положил книгу на диван.

— Подожди здесь, — сказал он, не встречаясь с Габриэлем взглядом, и быстро направился к лестнице.

Юноша остался в кресле, слегка прищурившись, наблюдая за уходящим мальчиком. Он не понимал, что тот задумал, но чувство лёгкого ожидания окутывало его.

Спустя пару минут Том вернулся, пряча за спиной руку. Лицо казалось спокойным, но в движениях была нотка смущения. Он протянул руку вперёд, и Габриэль увидел красивую рождественскую открытку стандартного размера: яркая, с изящными золотыми узорами, мерцающими снежинками и аккуратным рисунком еловых ветвей. Внизу была чёткая подпись.

— Мы делали такие открытки в художественной школе несколько занятий, чтобы порадовать... близких, — тихо сказал Том, передавая её юноше.

Габриэль с интересом взял открытку в руки и задержал взгляд на каждом узоре, удивлённый вниманием и старанием, вложенными в подарок.

Он задержал взгляд, и неожиданно для себя почувствовал, как тепло растекается по груди. Его сердце слегка ёкнуло — так редко кто-то делал что-то для него с такой заботой и вниманием. Юноша опустил глаза на маленькое произведение искусства в руках, чувствуя редкую, почти неловкую растроганность.

— Я знаю, — сказал Том с лёгкой улыбкой, — что эта открытка, конечно, не может сравниться с твоим подарком.

Габриэль поднял голову, глаза сияли мягким светом:

— В жизни я не видел такой красивой открытки… Она будет всегда стоять у меня в комнате, — сказал он почти шёпотом, — чтобы я мог любоваться ею каждый день.

Том кивнул, довольный, что его старание было так тепло принято, а Габриэль снова погрузился в изучение деталей рисунка, чувствуя редкое, тихое счастье, которое хотелось сохранить навсегда.

Рождество медленно подходило к своему завершению. В доме царила тихая, но уютная суета: Габриэль с Томом, работая бок о бок, готовили праздничный ужин. На кухне смешивались запахи жареного мяса, пряностей и свежей выпечки, создавая то особое ощущение тепла, которое бывает только в зимние праздники.

На столе красовалась огромная, золотистая индейка с румяной корочкой, фаршированная яблоками, луком и ароматными травами. Рядом — запечённый с розмарином картофель, глазированная мёдом морковь, зелёная фасоль в сливочном соусе, клюквенный соус глубокого рубинового цвета и миска с йоркширским пудингом. А в центре стола уже ждал рождественский пудинг — тёмный, плотный, щедро усыпанный сухофруктами и орехами.

Том замер на мгновение, глядя на индейку, и с лёгкой усмешкой покачал головой:

— Я, конечно, всё понимаю… но я никогда в жизни не видел индейку таких размеров. Даже если бы нас было четверо, а не двое, мы бы всё равно не смогли её осилить.

Габриэль усмехнулся, поправляя салфетку на краю тарелки:

— Зато останется на завтра. И, может, ещё на послезавтра.

— Или на неделю, — добавил Том, садясь за стол.

Они обменялись короткими взглядами, в которых смешались усталость после готовки, лёгкое веселье и то тёплое чувство, что всё сделано не зря. Праздничный ужин начался — медленно, размеренно, с шутками, тихими разговорами и редкими моментами тишины, когда они просто наслаждались вкусом и теплом рождественского вечера.

После Рождества будни всё ещё хранили лёгкий привкус волшебства, словно в воздухе витали остатки праздничного тепла. На улицах ещё встречались гирлянды, кое-где в окнах мерцали ёлочные огоньки, а в витринах магазинов медленно убирали рождественский декор. Пусть это ощущение и стремительно таяло, оно всё же сопровождало людей, приближая год к своему логичному завершению.

В художественной школе занятия возобновились. Ученики и учителя вернулись в привычное рабочее русло: кисти снова скользили по холстам, в мастерских звенела тишина, прерываемая шёпотом обсуждений. Дети оживлённо делились впечатлениями, хвастались новыми подарками, притащенными на уроки — кто-то принёс свежий альбом для рисования, кто-то блестящий набор красок. Взрослые, напротив, лишь вздыхали, с лёгкой грустью вспоминая весёлую ночь, когда хлопали пробки шампанского и на улицах слышался смех. Но работа немилосердно напоминала о себе.

Том и Габриэль проводили свои дни дома. Праздничный ужин ещё напоминал о себе ароматом в холодильнике — они доедали индейку, разогревали пудинг и запивали всё остатками горячего шоколада. Эти несколько дней казались последними островками тишины, прежде чем жизнь снова закрутит их в обычной круговерти.

Последние дни декабря тянулись медленно, будто нарочно растягивая ожидание. Том жил, как обычно: читал у камина, помогал по хозяйству, иногда выбирался в сад, оставляя на снегу цепочку следов. Но Габриэль видел — в его взгляде появилось что-то внимательное, настороженное. Он, конечно, знал, что скоро будет день, который они отметят вдвоём, без гостей и шумных поздравлений, но для него, в отличие от любого праздника, это имело вес.

Вечерами Габриэль чаще задерживался у окна, прислушиваясь к зимней тишине. В эти мгновения он остро чувствовал, как быстро пролетел этот год, и как мало осталось времени до того момента, когда календарь перевернётся на новую страницу. Ещё один год — и Том будет другим. Ещё один год — и он сам изменится.

Настал долгожданный день. 31 декабря 1938 года медленно разворачивался, словно последний лист в книге уходящего года. Вот-вот он должен был подойти к концу. Для всех людей в мире этот день казался особенным: в нём жила тишина ожидания и тонкая грань между тем, что уже прожито, и тем, что ещё не наступило. Может, в Англии и не было принято придавать Новому году такого значения, как Рождеству, но невозможно было полностью пройти мимо этой даты, не отметив хотя бы про себя, что старый год отделяет от нового всего несколько часов.

Утро выдалось таким же тёмным, как ночь, но это не помешало Габриэлю подняться так же рано, как он привык. Сухой зимний холод, казалось, обходил его стороной. Он подошёл к окну: за густыми облаками пряталось солнце, которое должно было появиться примерно через час, сжечь остатки тьмы и осветить обледеневший сад.

Прежде чем выйти из комнаты, Габриэль задержался взглядом на рабочем столе. Там стояла подаренная Томом открытка — скромная, но в чём-то особенно трогательная. Он позволил себе тихо улыбнуться, словно это был маленький секрет, который он никому не собирался рассказывать, и выскользнул в коридор.

В гостиной камин уже догорал, излучая тёплое, ровное тепло. Габриэль опустился в кресло, позволив телу расслабиться, а мыслям — плыть свободно. И в этой полудрёме между теплом огня и холодом за окном он почувствовал, как в памяти начинают всплывать события уходящего года — все те месяцы, что он провёл в новом времени, вдали от мира, в который никогда больше не вернётся.

Настал долгожданный день. 31 декабря 1935 года вот-вот должен был подойти к концу. И этот день для всех людей в мире казался совершенно особенным. Может, Новый год и не был популярным праздником в Англии, но нельзя было пропустить последний день года, что отделял от нового всего на несколько часов.

Утро было таким же тёмным, как и ночь, но это не помешало Габриэлю подняться так же рано, как он привык. Казалось, утренний холод не трогал его. Он слегка потянулся, ощутив легкую скованность после сна, и подошёл к окну. Где-то из-за облаков через час появится солнце, что сожжёт эту темноту, освободив улицы от сумрачной зимней мглы. Свет обещал тепло и движение, но Габриэль понимал, что свет этой зимы — лишь иллюзия привычного мира, который он оставил позади.

Прежде чем выйти из комнаты, он кинул последний взгляд на рабочий стол, где стояла аккуратно подаренная Томом открытка. Она была простой, без пышного декора, но в этом простом жесте было что-то глубокое и тихое, словно ребёнок пытался вложить в бумагу всю свою заботу и внимание. Габриэль тихо улыбнулся и выскользнул в коридор, чувствуя, как лёгкая тревога нового дня смешивается с мягкой ностальгией.

Спустившись в гостиную, он позволил себе присесть в кресло у камина и опуститься в раздумья. В этот утренний полумрак мысли пришли сами, как будто вырвались из глубины памяти. Впервые за долгое время он ясно вспомнил своих друзей — не смутные силуэты, а живые лица, голоса, интонации. Почему именно сегодня? Может быть, потому что последний день года — всегда граница, и на границах часто встречаются прошлое и настоящее, ощущение нереальности, будто время само замедляется.

Он словно видел их перед собой: смех, случайные разговоры, споры, тихие моменты понимания. Что бы он сказал, если встретился с ними мысленно? Были бы они злы за его исчезновение, убиты горем, считая, что он мёртв? А что если там осталась только его телесная оболочка, а душа уже ушла в другое время? Эти мысли были одновременно болезненны и сладки — горечь от утрат смешивалась с тихой радостью воспоминаний. Юноша сам себе покачал головой, тяжесть этих мыслей согревалась мягкой улыбкой: пусть сегодня он может лишь вспомнить, но память — это мост, и на мгновение он снова был среди них.

Взгляд Габриэля упал на окно, и он заметил, как лёгкий мороз покрывает стекло инеем, словно природа сама украшает последние часы уходящего года. Он подумал о том, сколько времени прошло с момента его прибытия в 1935-й, и как странно — его воспоминания о прошлом мире постепенно растворялись, не оставляя четких границ. Мир, который он покинул, теперь казался одновременно близким и чужим, почти сказочным. Но здесь, в 1935-м, он начал строить новую жизнь. Том — его спутник, его ответственность, и в этом новом мире он чувствовал необычную ясность: то, что осталось от прошлого, помогает ему идти вперёд.

Мысли о друзьях постепенно смягчились, уступая место тихой заботе о Томe.

Габриэль откинулся на спинку кресла, прикрывая одной рукой глаза. Мысли продолжали кружиться в голове, но если бы кто-то спросил о чем-то конкретном, он не смог бы дать внятного ответа. Образы друзей, уходящего года, воспоминания о прошлом — всё это растворилось, оставив лишь расплывчатую смесь горечи и тепла.

Внезапно его внимание привлекло лёгкое прикосновение к плечу. Габриэль резко убрал руку от лица и открыл глаза, поворачивая голову. Рядом с креслом стоял Том, чуть наклонив голову, со скрытым любопытством наблюдая за ним.

— Мне кажется, ты заснул, — тихо сказал мальчик, слегка улыбаясь.

Габриэль пару раз моргнул, пытаясь собраться с мыслями. — Кажется, да… — ответил он, медленно опуская руку. — Я привык вставать рано, но эта тишина, тепло камина и полумрак… усыпили меня.

Юноша потер рукой лицо, словно вытирая остатки сна. Том сделал шаг ближе, наклонив голову к его плечу. — Что же тебе снилось? — спросил он с мягким интересом.

Габриэль задумался, но все его размышления и чужие образы вдруг растаяли в сознании, словно растворились в дымке прошлого. Он покачал головой, не в силах вспомнить что-либо конкретное. — Я… не помню. — Его голос был тихим, почти неслышным. — Что-то горькое… и что-то тёплое… — с небольшой грустной улыбкой добавил он.

Том молча сел рядом, не настаивая, лишь слегка коснувшись его руки. Тепло от камина растекалось по комнате, смешиваясь с тихим присутствием мальчика рядом. Габриэль ощутил странное облегчение: не нужно было ни о чем говорить, не нужно было объяснять мысли, которые сами по себе терялись в тишине.

Он наконец поднялся с кресла, оставляя позади тёплую тишину гостиной. Том  последовал за ним на кухню.

Юноша начал готовить завтрак: аккуратно нарезал хлеб, разогревал чайник, расставлял чашки и тарелки. Том молча помогал, передавая нужные предметы, соблюдая привычный ритм их утра.

— Ты всегда так рано встаёшь. Даже когда не нужно заниматься домашними делами. Почему? — наконец спросил Том, внимательно за ним наблюдая, когда Габриэль разливал чай.

— Знаешь... Когда выполняешь одну и ту же рутину каждый день, то это становится твоей привычкой. Я мало помню те моменты, когда мог спокойно поспать до поздна, — тихо ответил юноша, не отводя взгляда от чайника. — Мне просто казалось, что я совершаю преступление и потом не мог уснуть...

Том кивнул, но не стал продолжать разговор. Сегодня для него день, как любой другой — он знал, что это день его рождения, но не видел смысла отмечать его. Нет подарков, нет поздравлений — просто очередное утро, обычное и спокойное.

Они работали вместе молча, готовя завтрак, словно этот порядок и рутинные движения были важнее всех праздников и дат.

Спустя несколько часов после завтрака они отправились в художественную школу. Габриэль шёл рядом с Томом, уверенно направляя его по узким улочкам Лондона. Раннее зимнее солнце пробивалось сквозь редкие облака, окрашивая мостовые в тусклые оттенки серого и золотого. Ветер играючи гонял листья по булыжникам, и время от времени сквозь туман проглядывали силуэты старых фонарей.

Проходя мимо лавок с витринами, они слышали тихий звон колокольчиков и отдалённый шум трамвая. Запах свежего хлеба из пекарни смешивался с холодным воздухом, и иногда пробегавший мимо человек оставлял за собой слабый аромат парфюма или шерсти. Габриэль шёл спокойно, будто был частью этого города, и его шаги мягко перекликались с шагами Тома, который смотрел на дома с их сколами краски и старинными ставнями, на каждый детальный узор фасадов.

Так они шли, погружённые в город, но словно отстранённые от всего остального мира, пока не подошли к зданию школы, знакомому и строгому среди лабиринта улиц.

Они подошли к знакомому зданию школы, где обычные двери с потёртой краской и высокие окна казались почти родными. С улицы слышались голоса детей, спешащих в свои классы, смех и шлёпанье обуви по каменным дорожкам. Некоторые направлялись прямо к художественным кабинетам, не оглядываясь.

Габриэль слегка кивнул, обращаясь к Тому: «Я скоро вернусь». Том только слегка улыбнулся в ответ и шагнул в сторону своего класса, следуя за потоком учеников, оставляя Габриэля в холле, среди шумных детей.

Учительница медленно обошла класс, останавливаясь у каждого мольберта. Её голос был тёплым, но внимательным, словно она говорила не просто о технике, а о самом смысле творческого поиска.

— Сегодня мы займёмся рисунком на тему «Новый год и его настроение» — сказала она, слегка наклонившись к ученикам, чтобы каждый услышал. — Неважно, будете ли вы рисовать ёлку, огоньки, улицы, снег или людей, спешащих по своим делам. Главное — передать атмосферу этого особенного времени года, моменты ожидания, маленькие радости, те чувства, что приходят с последними днями декабря. Попробуйте передать не просто картинку, а настроение — тепло или холод, шум праздника или тихую задумчивость. Пусть ваш рисунок станет рассказом, который увидит каждый, кто на него взглянет.

Том тихо выдохнул, почти шепотом, и принялся за работу. Его кисть медленно скользила по бумаге, создавая контуры домов, силуэты прохожих, едва заметные отблески света на снегу. Каждый штрих был осознанным, точным, словно он хотел передать не сам город, а ощущение мгновения, когда тишина и холод Лондона переплетаются с ожиданием чего-то нового.

Он не думал о празднике для себя, его мысли были скорее наблюдением: как свет падает на мокрые мостовые, как люди спешат по улицам, как тянется последний день уходящего года. Но несмотря на это, в каждом движении кисти чувствовалась внутренняя концентрация, почти ритуальная, будто именно через рисунок он мог зафиксировать то, что словами не выразить.

Время шло незаметно. Том работал, едва слыша тихие вопросы соседей или шорох бумаги, полностью погружённый в свой мир. И хотя праздничное настроение казалось ему чуждым, он всё же пытался передать его в линии и оттенках, как бы признавая существование чего-то, что, возможно, никогда не станет частью его собственного опыта.

Учительница, обходя класс, остановилась у мольберта Тома. Она слегка наклонила голову, изучая каждый штрих.

— Интересно… — тихо произнесла она. — Не просто ёлка и огоньки, а ощущение времени, когда день вот-вот сменится ночью, а что-то ещё остаётся в воздухе.

Том чуть опустил взгляд и тихо произнёс:

— Спасибо…

На лице у него была скромная улыбка, которая, казалось, подтверждала слова. Но в глубине сознания он думал совсем иначе: похвала, оценка, чужое мнение — всё это не имело значения. Ему всё равно на комплименты и на то, что кто-то восхищается его работой. В этот момент существовал только рисунок, линии домов и мягкий свет фонарей, которые казались ему настоящими и важными лишь для него самого.

Он продолжил работу, почти не ощущая присутствия учителя рядом, погружённый в своё тихое, холодное равнодушие, которое умело скрывалось за внешней вежливостью.

Когда урок подошёл к концу, Том аккуратно сложил свои материалы и посмотрел на учительницу, едва заметно кивнув в знак прощания. Сдержанно, почти без эмоций, он вышел из класса, но внутренне его мысли оставались холодными и отстранёнными, как будто чужой комплимент, слова учителя — всё это не касалось его.

Спустившись в просторный холл, он увидел Габриэля, ожидавшего у лестницы. Юноша чуть улыбнулся, заметив знакомую фигуру, и тихо шагнул ему навстречу. Их молчание было привычным, спокойным — достаточно было просто идти рядом.

Выйдя на улицу, они оказались на тихой улочке Лондона. Холодный воздух слегка щипал лицо, а голые ветви деревьев тянулись над тротуаром, бросая узорчатые тени на камень. Том шёл медленно, наблюдая за прохожими, огнями витрин и редкими звуками города, пока Габриэль тихо сопровождал их домой.

Том, переодевшись, спустился на первый этаж, но Габриэля нигде не было. Он шагнул в гостиную, оглядел диваны и кресла, но и там оказалось пусто. Тогда он тихо направился на кухню, предчувствуя, что юноша мог заняться приготовлением чего-то необычного.

Как только Том переступил порог, он замер на месте. Стол ломился от изобилия блюд — аккуратно выложенные закуски, пироги, фрукты, горячие блюда, всё выглядело почти как праздничный пир. В центре стола, на тарелке под стеклянным куполом, Габриэль держал торт.

— Ты знаешь, какой сегодня праздник? — мягко спросил он, пристально глядя на Томa.

Том неуверенно дёрнул плечом, всё ещё не понимая, зачем это изобилие.

— Так сегодня… Новый год… — сказал он тихо, приподняв бровь и ожидая реакции.

Габриэль поставил торт на стол и серьёзно посмотрел ему в глаза.

— Твой день рождения, Том. Это единственный важный праздник сегодня. — Слова прозвучали твёрдо, но без тени давления.

Том моргнул, не веря услышанному, и немного глупо переспросил:

— Так… ты знаешь?..

Габриэль слегка возмутился, чуть насмешливо:

— Ну конечно! Неужели ты думал, что я забыл?

Том осторожно присел за стол, рассматривая блюда. Он молчал, его сердце учащённо билось, а мысли путались.

— Ты правда приготовил это всё ради моего дня рождения? — тихо спросил он, не скрывая удивления и лёгкой растерянности.

Габриэль пододвинул к нему торт и снял стеклянный купол.

— Конечно. Для особенного дня — особенные блюда. Задуешь свечи? — и через мгновение на торте засияли маленькие свечи, а надпись красовалась: «С днём рождения, Том».

Том замер, глядя на огоньки, и впервые за долгое время почувствовал тепло, которое не требовало объяснений и оправданий.

Торт стоял перед Томом, словно маленькое чудо, аккуратно выстроенное из слоёв золотистого бисквита, пропитанного тонким, нежным кремом, через который просвечивали сочные ягоды. Клубника, голубика и тонкие дольки киви блестели на свету, словно утренние капли росы. Сверху лежали сахарные снежинки, искусно рассыпанные по крему, и в самом центре торжественно мерцали свечи. Их огонь едва колыхался в полутьме кухни, отражаясь в глазури, играя на бокалах и столовой посуде, наполняя комнату мягким мерцающим светом.

Том тихо смотрел на этот маленький праздник, и в груди что-то сжалось. Он никогда не получал настоящего торта на день рождения. В приюте всегда забывали про его особый день, предпочитая Новый год и шумные праздники, где его личные радости оставались незамеченными. А сейчас перед ним стоял Габриэль — единственный, кто поставил именно его на первое место.

Необычное ощущение волныло по телу — волнительно, трепетно, сладко, словно странная смесь страха и надежды, где-то глубоко в сердце. Том слегка покраснел, смущённо опустив взгляд на огоньки свечей.

— Ну же, Том, загадай желание, — мягко сказал Габриэль, слегка наклонившись к нему. Его зелёные глаза, чистые и без намёка на лукавство, смотрели прямо в него, словно ждали чудо.

Том посмотрел на это ожидающее, взволнованное лицо, и сердце снова сжалось, как будто кто-то осторожно, но настойчиво сжал его грудь. В полутьме кухни свечи были единственным источником света — тонкий мерцающий свет играл на стенах, создавая ощущение, будто они находятся в собственном мире. Лицо юноши словно светилось изнутри, переполненное заботой и надеждой. Никто раньше не смотрел на него так. И никто не будет смотреть больше.

Он вдохнул глубоко, позволил мыслям собраться, и в груди промелькнула тихая, трепетная надежда. Затем Том выдохнул на пламя, и свечи погасли, оставив после себя лишь тонкий шлейф дыма. Габриэль захлопал в ладоши, и на его лице расплылась сияющая улыбка, мягко осветив кухню, где теперь вспыхнул теплый свет от лампы.

Том почувствовал, как губы сами растянулись в скромной улыбке, а лёгкий румянец забрался на щеки. Сердце колотилось необычно сильно, в груди теплилась странная сладость, почти осязаемая, словно тёплое прикосновение.

— Что ты загадал? — спросил Габриэль тихо, с лёгкой улыбкой и интересом, аккуратно накладывая Томy на тарелку большой кусок торта.

Мальчик осторожно попробовал кусочек, и вкус растекся по языку, сладкий, мягкий, насыщенный. Он тихо подумал про себя: «Чтобы ты оставался беззаботным и радостным рядом со мной…» — но вслух произнёс лишь загадочное:

— Это секрет.

И в этой тишине, среди мягкого света и аромата торта, Том впервые почувствовал себя важным для кого-то, действительно важным. Это чувство трепетало в груди, тихо, но уверенно.

После того как ужин был закончен и кухня снова обрела привычный тихий порядок, Габриэль мягко сказал:

— Том, пойдем на улицу.

Мальчик немного удивился, но не стал возражать. Они вышли через дверь, и сразу почувствовали прохладу зимнего вечера: лёгкий мороз щипал щёки, а тёмное небо казалось бескрайним бархатом. Габриэль приобнял Тома за плечи, слегка прижимая к себе, и мальчик почувствовал тепло рядом с ним, уютное и успокаивающее.

— Что ты хотел мне показать? — спросил Том расслабленно, слегка облокотившись на юношу.

Габриэль улыбнулся и достал из рукава тонкую палочку. Он поднял её, направив в ночное небо, и тихо произнёс заклинание:

— “Incendio Caelestis!”

В ту же секунду тьму разрезали яркие, сияющие лучи. Они устремились ввысь и рассыпались в искры, словно сверкающие мириады маленьких звёзд, играя всеми оттенками — от глубокого пурпурного до золотого, от ярко-синего до изумрудного. Каждая искра, казалось, падала медленно, оставляя за собой мерцающий след, а потом разлеталась, как дождь из огня, наполняя небо множеством переливов.

Том поднял голову, глаза его широко раскрылись. Он замер, полностью поглощённый красотой. В этот момент небо над ними словно ожило: фиолетовые и золотые огоньки переплетались с изумрудными и розовыми, создавая завораживающий танец света.

Габриэль сжал плечи мальчика чуть сильнее, и Том почувствовал, как холодный воздух смешивается с теплом рядом.

Том стоял, заворожённо следя за разноцветными взрывами фейерверка, которые рассыпались в искры и плавно исчезали в ночном небе. Каждый новый залп заставлял его сердце биться быстрее, а глаза — светиться от искреннего восторга. Он так погрузился в это чудо, что даже не заметил, как его лицо само наполнилось сиянием радости, почти детской, непривычной для него.

Через мгновение Том, словно внезапно вспоминая о присутствии рядом Габриэля, осторожно перевёл взгляд на него. И тогда он понял, что юноша всё это время смотрел на него. На него, а не на небо, не на салют, а именно на него. Том смутился, но не отвёл взгляда, задержавшись на чужих глазах, в которых отражался свет взрывов.

Он заметил, как фарфоровая бледность лица Габриэля будто подсвечена светом салюта, как чёрные кудри выделяются на фоне сумерек, и как тепло и мягко сияет улыбка на его губах.

Казалось, они стояли так ещё бесконечно долго, просто глядя друг на друга. В этом молчании не было ничего лишнего — лишь мягкое сияние последних огней салюта отражалось в глазах Тома и теплом светом ложилось на лицо Габриэля. Том чувствовал, как всё внутри замирает, а сердце бьётся в унисон с едва слышным дыханием юноши рядом. Ему казалось, что если бы время могло остановиться, он остался бы в этом моменте навсегда, не желая ничего, кроме этого взгляда, этого ощущения тепла и безопасности.

Но салют постепенно угас, разноцветные искры растворились в ночи, и их свет погас, оставив их в мягкой темноте, почти беззвучной, но всё ещё наполненной ощущением чего-то особенного.

— Ты должно быть устал… — тихо, чуть дрожащим, но уже уставшим голосом произнёс Габриэль.

Том почувствовал, как ему хотелось возразить, что он ещё мог бы бодрствовать всю ночь, наслаждаясь этим моментом, но, открыв рот, не сказал ни слова. Слова казались лишними, неуместными перед этим тихим, почти священным мгновением. Он просто позволил юноше аккуратно повести себя обратно в дом, ощущая каждое прикосновение его рук, каждый мягкий шаг рядом.

У входа в свою комнату Том остановился, ещё раз взглянул на Габриэля, который уже направлялся к своей двери, и позвал его, с лёгкой дрожью в голосе:

— Габриэль…

Юноша сразу замер и обернулся. В темноте коридора трудно было разглядеть точное выражение лица мальчика, но это мгновение казалось полным откровения и доверия. Том быстро подошёл и, не думая, обнял его. Сердце колотилось так, что казалось, оно слышно даже в тишине коридора.

Габриэль тихо охнул, но сразу расслабился, осторожно обвивая его руками и поглаживая по спине, словно подтверждая, что он рядом и всё в порядке.

— Спасибо… — тихо сказал Том, отрываясь, но не полностью — слова вырвались, едва уловимые, но настоящие. Потом он шагнул к своей двери и добавил на прощание, чуть дрожа: — Спокойной ночи.

Дверь спальни тихо захлопнулась, оставив Габриэля одного в коридоре. Он стоял несколько мгновений, вдыхая тихий холод ночи, и тихо произнёс в пустоту:

— Спокойной ночи, Том…

Мальчик тихо закрыл дверь своей комнаты за собой и на мгновение прислонился к ней, пытаясь усвоить всё, что только что произошло. Он хотел было лечь спать, но взгляд упал на стол — там аккуратно лежала коробка, упакованная в яркую оберточную бумагу. Рядом был сложенный вдвое лист, на котором красными чернилами было аккуратно написано поздравление.

Том осторожно поднял его, трепетно удерживая в руках, словно это было что-то хрупкое и бесценное. Почерк был красивым, ровным, словно Габриэль вкладывал в каждую букву частичку заботы.

Он развернул лист и медленно читал:

« Дорогой Том!

С днём рождения! Сегодня тебе уже девять лет, и я хочу сказать, что в тебе огромный потенциал. Я верю, что впереди тебя ждёт много удивительных открытий, и я хочу помогать тебе развивать всё, что у тебя есть.

Я приготовил этот подарок для тебя — маленький символ того, что я всегда буду рядом, чтобы поддерживать и помогать. И, пожалуйста, улыбайся чаще, Том: твоя улыбка так красиво освещает твоё лицо и делает этот мир ярче.

С заботой,

Габриэль »

Том снова и снова перечитывал строки. Сердце сжималось от волнения, и одновременно в груди тянуло что-то странное, почти болезненное — смесь радости и непривычной, темной потребности быть ближе к Габриэлю. Каждое слово, каждая буква казались ему маленьким чудом, но в глубине души тянуло к тому, чтобы держать это чудо только для себя, чтобы оно принадлежало ему одному. Мысль о том, что кто-то поставил его на первое место, разожгла странное пламя — желание быть незаменимым, быть всегда рядом.

Том трепетно держал лист, снова и снова перечитывая его. С каждым разом он чувствовал, как это пламя тянет его глубже, смешивая тепло с лёгкой тревогой, и в полумраке комнаты улыбка Тома была одновременно сияющей и таинственной, словно он впервые увидел свет и тень одновременно.

Том осторожно развязал ленточку и разорвал яркую оберточную бумагу. Перед ним оказалась аккуратно уложенная коробка, на крышке которой большими буквами было написано «эксклюзивный набор для начинающих зельеваров». Сердце мальчика забилось быстрее — он ещё никогда не изучал этого, зелья, варки, магические ингредиенты казались такими загадочными и притягательными. Он поднял крышку и увидел внутри стеклянные склянки с разноцветными жидкостями, миниатюрный котелок, весы и несколько странных инструментов.

Он смотрел на всё это, и взгляд его задерживался на каждой мелочи. Мысль о том, что перед ним открывается новая область магии, возбуждала и завораживала — казалось, что время замедлилось, а воздух вокруг стал густым от ожидания. Том хотел было немедленно начать эксперименты, смешивать ингредиенты, проверять свойства, ощущать магию в действии, но усталость брала своё. Он понял, что сейчас не сможет сосредоточиться, и сказал себе, что займётся этим завтра, а пока нужно отдохнуть.

Ещё раз трепетно перечитав поздравление Габриэля, написанное красивым почерком красными чернилами, Том почувствовал, как в груди щемит странное тепло. Слова словно задерживались в нём, заставляя сердце биться чаще, а взгляд постоянно возвращался к ним. Он аккуратно вложил лист с поздравлением в дневник, будто хотел сохранить его как можно ближе к себе, и снова перечитал, не в силах отвести взгляд.

Закрыв дневник и положив руку на обложку, Том лёг в кровать. Усталость смешивалась с восторгом и тихой, непонятной притягательностью — чувство, которое он не мог объяснить, но которое прочно поселилось внутри. Он ощущал, что этот вечер и подарки оставили что-то важное внутри него, и с этим странным трепетом постепенно погружался в сон.