По следам Дон Жуана

Сквозь зелень парка проступал реечный фасад кафе с двускатной крышей. Большие окна выходили на променад с изогнутыми фонарями, а уклон холма открывал гостям панорамный вид на реку. Днём прошёл небольшой дождь, освежив перегретый за последние дни город. В воздухе чувствовалось умиротворение и прохлада.

– Борт диспетчеру. Разрешите посадку? – раздалось твёрдым и уверенным голосом, прорезавшимся сквозь оживлённый гул посетителей заведения. Он любил загибать подобного рода фразочки. Юмор и лёгкая развязность, по его мнению, были действенным оружием в знакомствах с девушками. И он владел ими мастерски, создавая как минимум ореол неординарности.

Её глаза сквозь безразмерные линзы очков в тонкой оправе с некоторым запозданием скользнули по улыбающемуся незнакомцу и вновь обратились в книгу.

– А то ни одного свободного места! – произнёс парень без малейшего стеснения.

– Мне кажется, Вы невнимательно смотрели, – хладнокровно произнесла она.

– Вы про того мужика с татухами? Если честно, то с Вами сидеть куда приятнее.

– А мне приятнее сидеть одной.

– Готов поспорить, что со мной интереснее.

– Не люблю самовлюблённых мужчин.

– А самоуверенных любите?

– И навязчивых не люблю.

– А настойчивых?

– Решили меня чем-то удивить?

– А если удивлю, смогу приземлиться? Ну что, идёт?

– Идёт, – скептически произнесла она, наблюдая, как этот парень упорно пытался казаться оригинальным. Он надеялся развлечь своей болтовнёй, и она не стала бы возражать, окажись в его голове хоть пара извилин. – Чего сразу притихли-то? Нечего сказать?

– Что я скажу? Когда я с вами вместе,

Я отыщу десятки слов,

В которых смысл на третьем месте,

На первом - вы и на втором - любовь.

Что я скажу? Зачем вам разбираться?

Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,

Что это для меня всего лишь декорация,

В которой вы играете одна!

Что я скажу? Не всё ли вам равно?

Слова, что говорят в подобные мгновенья,

Почти не слушают, не понимают, но

Их ощущают, как прикосновенья.

Я чувствую, мгновенья торопя,

Как ты дрожишь, как дрожь проходит мимо

По ветке старого жасмина...

– Здорово. Откуда вы это знаете? – не без удивления спросила она. Его проницательный взгляд и учащённое дыхание через мгновение сменились улыбкой с ямочками на щеках.

– Давняя история. Лет пятнадцать назад мать меня потащила в театр, просвещала оболтуса: ну, там искусство и всё такое. Как раз показывали эту пьесу. Помню, как впечатлился и заплакал на этой сцене. Посмотрел потом записи всех спектаклей, фильм с Депардье, перечитал пьесу. Даже в театральный институт поступать хотел, записался в театральную студию. Но как-то не сложилось.

– Я тоже смотрела с Депардье, но давно. Удивили, признаю. Ладно, посадку разрешаю.

Незнакомец с торжеством победителя ловко уселся на противоположное кресло, строгим прямоугольником выложил на столик портмоне с двумя телефонами и тут же заказал проходящему официанту две чашечки кофе.

– Иоанн, – представился он. – Можно проще: Иван. Хотя как меня только не кличут.

– Анна.

Её огромные глаза и выразительная линия бровей, в сочетании с замысловатым сарафаном, навевали образ барышни с портретов Маковского.

– Вы здесь часто бываете? – продолжал Иван.

– Изредка, – сохраняя дистанцию, отвечала Анна.

– Что читаете?

– Да так, просто взяла почитать... Дон Жуана.

– Да что Вы! – подхватил Иван, – вот это да! А чьего?

– Байрона, вроде.

– Вам нравится?

– Не то чтобы очень нравился.

– Так зачем же читаете?

– Интересно, что в нём находят женщины.

– Вас, наверное, недавно бросил парень?

– Бестактно и вульгарно с вашей стороны.

– Вай, тысячекратно извиняюсь, – продолжал невозмутимо Иван в стиле неисправимого мерзавца, – Так что там про Дон Жуана? Для вас он, наверное, просто бабник? Понятно. Все так думают. А на самом деле, его одолевает тяга к неизвестности, за которой всегда скрывается опасность или наслаждение. Тогда и начинаются поиски ярких стимулов, экстремальных предприятий. Риск будоражит кровь. Неужели Дон Жуан не понимает, чем закончится рукопожатие каменной десницы? Несомненно, он отлично осведомлён о грозящей расплате, но, вопреки здравому смыслу, совершает встречное движение.

– Орфей тоже знал, что нельзя оборачиваться.

– Именно. Но стремление не потерять по пути Эвридику оказалось сильнее.

Стремления заставляют человека блуждать. Вот, например, я: просто хотел попить кофе и поехать с рабочими визитами, но увидел Вас и отклонился от маршрута. Возникла потребность движения вперёд, к новому ландшафту. Потому что перемещения вращают в нашем сознании калейдоскоп, где каждый узор неповторим и кажется изящнее предыдущего. Среди буйства красочных цветов, которые, то сворачивают свои бутоны, то мгновенно расправляют новые, разве мы осмелимся предположить, что виной тому лишь разбросанная на обратном конце устройства маленькая горстка камней, многократно отражённая в зеркале? Постоянные метаморфозы с узорами для нас и становятся теми самыми захватывающими происшествиями, за которыми мы будем наблюдать неустанно. Идеологи романтизма хорошо осознавали, что действие должно происходить только в необычных, экзотических местах, которые, несомненно, преисполнены приключениями. Вот почему у товарища Байрона Дон Жуан успевает объехать чуть ли не всю Европу. Вы, кстати, уже дочитали до седьмой песни?

– Вроде бы, нет.

– Тогда удивитесь и месту событий, и героям. Понимаете, Анна, для Дон Жуана каждая новая женщина становится новым ареалом обитания. Оседлость и привязка к единственному месту для него страшнее любого наказания.

– Разве ему не хочется остаться там, где однажды было так хорошо?

– Как Вы точно подметили. Именно однажды! Например, кастанедовский Дон Хуан постоянно в поисках так называемого «места силы». Зачем? Да потому что возникающие при этом препятствия всегда целесообразны: они наполняют движение смыслом. И чем больше их на пути, тем интенсивнее наслаждение. Задержавшись на месте, Дон Жуан лишит себя этого движения. Невозможность остаться порождает единственное альтернативное желание – остановить. И тогда он начинает фиксировать каждую деталь, каждый запах.

– Но ведь остановить удовольствие нельзя.

– Зато можно организовать вечное стремление к нему. Думаю, что при передвижении в городском пространстве Дон Жуан избегает повторов маршрута. А прогулку превращает в дорогу от дома домой, где одна и та же точка служит одновременно пунктом отправления и пунктом назначения. Обратный путь немыслим, его просто не существует. Есть только стремление вперёд, даже если вектор направлен в противоположную сторону. Дон Жуан не возвращается к своим женщинам, ибо не знает, что такое движение вспять.

– Вы так интересно рассказываете, что я даже сбилась.

– Взбодритесь и глотните кофе, – подвинув чашки, произнёс Иван и мягко кивнул в знак благодарности обслуживающему их официанту. – Я подразумеваю, что Дон Жуан в постоянном движении. Дорога же сама по себе содержательна. Путешествие развлекает странствующего, являя собой неиссякаемый источник новизны. А та незамедлительно запускает ориентировочно-исследовательскую реакцию, непроизвольно перенося наше внимание с собственного одиночества на внешний раздражитель. Согласны? Только Дон Жуан выстраивает свой маршрут, перемещаясь от женщины к женщине. Часто это молодая девушка, чистых помыслов и твёрдых моральных убеждений, но открытая подстерегающему и беспощадному миру. Мне кажется, что Вы чем-то на неё похожи, когда так смотрите.

– Что Вы имеете в виду?

– Ничего. Просто сделал комплимент. Такая героиня лишь распаляет людоедский инстинкт охотника, поскольку лёгкая добыча ему не интересна. Здесь же уготована некая борьба с соперником и триумфальное завоевание. Недаром пушкинский Дон Гуан овладевает Доной Анной не где-нибудь, а прямо у могилы мужа, в её беспросветной скорби.

– Кажется, у мужчин это называется спортивным интересом?

– Это было бы слишком просто. В лице нового объекта соблазнения Дон Жуан снова получает шанс преодолеть космическое одиночество. Но это иллюзия. Знаете, Анна, крах мира заблуждений страшен именно тем, что за ним ничего нет – только бездна свободы. Людям нужен заслон, спасительный крюк в виде хоть каких-то убеждений.

– А вашему Дон Жуану разве не нужен?

– Он для того и создан, чтобы нарушать законы. В своём стремлении жить Дон Жуан вынужден вступать в противоречие с ними. Борьба обусловлена потребностью следовать собственным курсом. Это не результат его мыслительной деятельности.

– Ну, интеллектуалом его сложно назвать.

– Вы меня не поняли. Я подразумеваю, что жуановские принципы сформированы, в первую очередь, эмоциональным восприятием. Для него первично чувство, а лишь затем приходит осознание. Если вообще приходит.

– Так он, в самом деле, влюбляется в каждую из своих женщин?

– Конечно, иначе ему бы вряд ли удавалось соблазнять с такой лёгкостью. Ничто не способно так сильно подтолкнуть к взаимности, как изначальная симпатия в наш адрес. Вот Вы мне понравились, и это нашло ответный отклик: даже пытались спрятать улыбку. Хотя я успел приметить.

– Не было ничего такого. Вы просто хорошо прочитали отрывок, вот и всё.

– Я лишь привёл пример, как работает механизм. И стесняться тут нечего.

– Потому что Вы меня постоянно смущаете. Не понимаю, как можно влюбляться во всех подряд. Все же не могут нравиться.

– Мне импонирует ваш живой ум, Анна. С удовольствием отвечу. Единственным мотивом тут выступает способность в каждой женщине видеть прекрасное. Следовало бы назвать Дон Жуана эстетом, поскольку греки закладывали в это понятие именно чувственное восприятие красоты. Между прочим, в пьесе Мольера он отчётливо заявляет о наличии принципов при выборе. Животная похоть и вкусовые предпочтения уступают место эстетике. Именно эта склонность роднит его с одноимённым героем и в решении Феллини, и в трактовке Кьеркегора. Кстати, если не читали и не смотрели, прочтите и посмотрите.

– Хорошо. Но сначала Байрона дочитаю. Получается, ваш Дон Жуан тоже умеет наслаждаться каждой женщиной?

– Да. Любовь для него не сконцентрирована в одном человеке – она рассеяна по свету, она видна во всём. Каждая его связь в равной степени приносит наслаждение. В этом контексте интимная близость Дон Жуана воспринимается им как метафизический акт. Не поэтому ли всякая девушка отдаётся ему целиком, без остатка?

– Мне кажется, Вы как мужчина просто пытаетесь оправдать его.

– Нисколько. Способность Жуана созерцать прекрасное вызвана ощущением собственной конечности. Именно оно призывает его к ещё большему наслаждению. И потому немыслимо, чтобы Дон Жуан навсегда остался с одной единственной, отказавшись ото всех остальных. Ему слишком хорошо известно, что нет никакого «навсегда» и никакой «единственной» не существует.

– Но ведь многие люди живут всю жизнь вместе. Так и должно быть. Я в это верю.

– Это восприятие Дюймовочки, но не Дон Жуана. Ему известно, что есть лишь бесконечное количество возможностей в течение конечного отрезка времени жизни. И если толстовского Дон Жуана каждая возлюбленная роднила со Вселенной и всякий раз он испытывал разочарование, если гофмановский Жуан искал в ней свой идеал – прекраснейшую из прекрасных, то, как Вы выразились, «мой» Дон Жуан давно покинул пределы романтизма. Его восприятие совсем иное.

– Это я и пытаюсь понять. Какое же?

– Абсолют недостижим; человек смертен; все женщины одинаково прекрасны, как листья одного дерева – вот его картина мироздания. Отказ же от наслаждения, пожертвование собой во имя выдуманного кем-то высшего смысла – удел бессмертных. Дон Жуану следует поторопиться, ведь ему нужно успеть многое.

– То есть переспать со всеми подряд?

– Как же Вы хороши, когда сердитесь! Просто он знает наперёд, что и наслаждение конечно. Возникает неуёмная потребность продолжать. Не случайно для Дон Жуана Тирсо де Молина любовь созвучна бытию. Представьте себе: едва не утонув в морской пучине, приходя в сознание, он видит сельскую рыбачку и тут же влюбляется в неё, воспламеняя в холодном сердце ответное чувство. Представляете?

– Получается, что поматросил и бросил во имя наслаждения. Так, по-вашему?

– Сама физическая близость между мужчиной и женщиной как бы делит их отношения на «до» и «после». Движение всегда направлено вперёд, и переход через границу может осуществиться только один раз. Невозможность повторно испытать всю остроту удовольствия от первого и единственного перехода заставляет Дон Жуана отправляться на новые поиски. То самое ощущение конечности лишь усиливает наслаждение и оставляет в женщинах неизгладимый след недосказанности. Будто калёным железом, изъятым из горнила плавящейся страсти, Дон Жуан выжигает это клеймо у них на груди. Блаженство на самом пике, в самой верхней точке подъёма, когда оно ещё не замусорено посредственными ощущениями и не покрыто толщей совместного быта – вот что фиксирует Дон Жуан в сознании женщин. Он как бы останавливает мгновение – тот самый миг их наивысшего удовольствия.

– И что же, это хорошо?

– Вы мыслите не теми категориями. В пьесе Радзинского, которую, наверное, тоже ещё не читали, Дон Жуан способен окрылить женщин одним воспоминанием. Им кажется, что это был сон – настолько велико блаженство, пережитое три тысячи лет назад. Уверяю, они ему даже благодарны. Вот потому пламенное «я люблю тебя» так легко увлекает за ним всех женщин в раскалённом от солнца парке.

– Женщина не может быть средством, не должна быть этапом в жизни мужчины. Если бы Дон Жуан по-настоящему любил, то знал, что она его навеки. Я уверена: сколько бы влюблялась, столько раз и выходила бы замуж. А вашему Дон Жуану нужно намылить шею!

– За что? Дон Жуану незачем скрывать свою порочность, поскольку ему о ней ничего неизвестно. Прекрасное в принципе не может быть порочным – этот урок Платона был хорошо им усвоен. Конечно, всех этих поборников правильной жизни не может не раздражать природная беспечность байроновского Дон Жуана: этот угодник всегда доволен, любезен и мил, весел и здоров – независим от них. Вот почему он объявляется вне закона, где охотно и предпочитает оставаться. Ему тесно в рамках любой принятой нормы. Свобода превыше всего, и он готов платить за неё столь высокую цену. Дон Жуан продолжает вкатывать в гору сизифов камень, наслаждаясь жизнью вопреки обстоятельствам. Ему не требуется протекторат смысла – он просто живёт. Не ради, не во имя – живёт, чтобы жить. Система стремится вытолкнуть дерзкого бунтаря как инородный предмет. Вынесенный за скобки остального социума, Дон Жуан становится блуждающим объектом в бесконечном пустом пространстве.

– Подождите. Но ведь все его женщины живут внутри системы, правильно я поняла? Как же ему удаётся контактировать с ними, если он выдавлен наружу?

– Беспощадная энергия выдавливания имеет совсем иной вектор – вглубь, в самое себя. Признавая, что для Дон Жуана все женщины одинаково прекрасны, нельзя отрицать и того, что каждая из них должна находиться от него на равном удалении. А это значит, что Дон Жуан попадает не вовне, а внутрь системы, и система эта сферична. Поместив Жуана именно в центр – и только в центр системы – мы обнаружим, что любая женщина находится на расстоянии, равном радиусу сечения этой самой сферы. Так объясняется, что ни одна дама для него ни ближе, ни дальше, ни роднее. Обратите внимание, что рукопожатие каменной десницы заканчивается для Дон Жуана именно провалом вниз, сквозь земную поверхность; а ведь из любой её точки это всегда будет радиальным движением к центру, возвратом в исходное положение для нового путешествия. Дон Жуан не перемещается по поверхности – он прорезает объём, отчего ему и тесно в плоскостной парадигме. И эта способность к трансцензусу позволяет Жуану видеть параллельные миры. Для него не существует взаимоисключений, то есть объективной морали.

– Но совсем без морали нельзя. Какие-то правила должны быть. Ведь существют законы природы.

– Они и есть мировой океан, омывающий всю сферу. Для перемещений по её поверхности людям как мореплавателям никак не обойтись без знаний в нравственной навигации. При движении же сквозь объём не нужны никакие нравственные маяки и ориентиры. Ведь куда бы Дон Жуан ни отправился из центра, он всё равно достигнет наружного зеркала сферы, причём с одинаковой быстротою. Какое бы количество радиусов ни было проложено из центра, это всегда будут новые координаты на поверхности сферы – новые места, новые приключения, новые женщины. А через две точки можно провести лишь одну прямую. Расходящиеся радиусы не будут пересекаться между собой, а значит, не существует и никаких конфликтных взаимоисключений. Выходит, все локации и женщины условно параллельны друг другу.

– Простите, Иван, что перебиваю. Но называть лучи, исходящие из одной точки, параллельными прямыми нельзя, это неверно. Я окончила школу с математическим уклоном. Нас по алгебре и геометрии гоняли так, что в слезах иногда домой приходила. Выучили на всю жизнь.

– То-то смотрю, Вы в этих очках на училку-математичку похожи.

– Ну, хватит. Я не училка.

– Шучу, шучу. Но я ведь сказал про условную параллельность. Суть заключается в отсутствии пересечения.

– Ну, хорошо, пускай будут параллельны. Но это евклидова система отсчёта. А Вы же сами сказали, что Дон Жуан живёт в объёме, то есть пространстве с кривизной.

– В этом-то и проблема! Сам герой вдруг начинает ощущать, что в иной системе отсчёта параллельные прямые, хоть фактически и остаются таковыми, претерпевают существенное искажение. Эти новые свойства трёхмерного пространства-времени вступают в противоречие с изначально принятыми Дон Жуаном принципами. Непараллельные параллели – как Вам такое?

– Это уже слишком сложно для меня.

– Сферическое пространство Дон Жуана в один миг схлопывается, как мыльный пузырь. Было всё – и нет ничего: ни выхода, ни ответов на вопросы. Внезапно осознанная возможность пересечения параллельных прямых в бесконечно удалённой точке разрушает главное заблуждение: иллюзию о возможности преодоления иллюзий.

– И как быть?

– Блистательный вопрос. Наше познание в конечном итоге сводится именно к этому растерянному вопросу. Тщетные попытки разума прорваться за пределы опыта неизбежно приводят к антиномиям. Найденное однажды объяснение перестаёт считаться вполне удовлетворительным. Всё, что ранее было неколебимым, превращается в прах и тут же возрождается вновь. Как ни странно, но именно в такие моменты Дон Жуан попадает в свою родную стихию – стихию абсурда. Вы вот, например, учились в математической школе, а увлекаетесь литературой. Помните, как в фильме: «...такая противоречивая вся»? – томно проговорил Иван, срывая воображаемый шарфик с шеи, и тут же расхохотался во весь голос.

– Знакомая фраза. Это откуда?

– Потом посмотрите. Подсказочка: фильм двухсерийный. Вы утверждали, что всякий раз выходили бы замуж за любимого человека. А ведь мольеровский Дон Жуан тоже вступает в брак с каждой возлюбленной. Но это не столько способ добычи, сколько ясный признак отсутствия у героя понятий о прошлом и будущем. Жуан не скупится на изящные слова и клятвы, пламенность которых всякий раз подлинная, но – лишь здесь и сейчас. Существует только сиюминутная правда. Вот она, абсурдная сущность Жуана, где умышленное применение сладкоголосых речей сочетается с искренней верой в собственные чувства, а холодный расчёт переходит в эмоциональный жар. Кстати, соединение света и тьмы, правды и лжи легко отыскать и в толстовском Дон Жуане. Прочтите. А кто грандиозно проявил его противоречивую природу в музыке?

– Кто? А, сейчас... Чайк... Нет, Моцарт?

– В точку. Чью постановку видели?

– Наверно, какие-то отрывки слышала по радио. Если честно, в опере ни разу не была. Выходит, Дон Жуан настолько противоречив и абсурден, что даже не понимает ответственности за свои поступки?

– Стоило системе выдавить пушкинского Дон Гуана из Мадрида – и неуёмная энергия возвращает его назад. Вопреки здравому смыслу, герой решается на очередное смертельно опасное предприятие: тайком проникнуть на свидание к Доне Анне. Действительно ли рассчитывает он, что не будет узнан первым встречным? Так ли верит в любовь и благосклонность короля, ослушавшись его приказа? Вряд ли, ведь слишком очевидны и высоки риски.

– Да, доля абсурда здесь есть.

– Доля? Да всё его существо соткано из абсурда! Дон Гуану и этого мало – ему подавай ощущений поострее. И вот язвительный вызов бросается статуе командора. К чему эта бравада напоказ, если вокруг ни души? Лепорелло явно не тот зритель, перед которым есть смысл набивать себе цену. Так зачем же Гуан это делает? Ведь даже когда покорный Лепорелло, выполнив просьбу своего господина, возвращается в страшном испуге, Дон Гуан не отступает, а идёт лично совершить задуманную дерзость.

– Зачем?

– Потому что герой заигрывает не с бездушным куском камня. Он бросает вызов бесконечно превозмогающим силам. Страх для Дон Гуана отнюдь не сопутствующее ощущение, а искомое. Подобно двухкомпонентному составу вещества, страх в соединении с желанием превращает вязкую обыденность в бурлящий поток жизни. И снова противоположности обнаруживают двойственную природу Дон Гуана. Вот почему сначала мы наблюдаем циничную репетицию признания в любви, а затем – искренние клятвы и мольбы во время его свершения. Напоминает, кстати, шекспировского Ричарда III, прямо на глазах у зрителей сочиняющего коварное соблазнение вдовы, а спустя мгновение – подлинно источающего слёзы в её ногах. Прочтёте потом. Рекомендую.

– Иван, можно вопрос? Вы философ?

– Я риэлтор.

– Ничего себе риэлтор! – засмеялась Анна. – Точно, риэлторы же всегда с двумя телефонами.

– Да, это наше проклятье. Вот на этом классная камера. Так что пришлось потратиться. Не шевелитесь! Мне нравится, как на Вас падает свет и сквозь линзы очков отражается в зрачках. Можно сфотографировать?

– Нет, пожалуйста, я на фотографиях всегда получаюсь немного пухликом. И в очках не нравлюсь себе.

– В этом же самый вкус.

– Вы опять меня смущаете. Не надо.

– Не шевелитесь, говорю. Чуть доверните голову на меня. Вот так. Хорошо. Очень хорошо. И ещё. Слишком хорошо. Сейчас отредактирую и пришлю. Продиктуете номер?

– Потом, ладно? Я даже покраснела вся. Вы ещё и фотографией увлекаетесь?

– Фотограф из меня не очень. Но сейчас такая техника, что за тебя сама всё делает. Помните, в фильме: «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нём, при нём».

– Да-да, очень люблю эту сцену. Вы смешно показываете. Так, на чём мы остановились? Значит, Дон Жуан никогда не возвращается и двигается только вперёд. Но куда он идёт?

– Поскольку с вершины горы все дороги ведут вниз, овладев однажды женщиной, каждый следующий шаг Дон Жуана будет уже не восхождением, а спуском с покорённой вершины. Стрелка часов, проходя новогодний рубеж, с каждой последующей секундой лишь отдаляет нас от долгожданного праздничного мгновения. Ребёнок неизбежно демонтирует свой конструктор, едва закончив сборку, ведь с готовым объектом уже нечего делать. А разрушая, он продолжает свой путь, хотя и в обратном направлении. Та же участь ждёт любого снеговика или песочный замок: возведённое должно быть переделано или уничтожено. Живое непременно погибнет, чтобы возродиться вновь. Бесконечное однообразие мертвенно. Чтобы не застыть в вязкой массе, нужно постоянно перемешивать пространство-время. Вот чем занят Дон Жуан.

– Звучит-то, конечно, красиво...

– И предельно просто. Выделяемая энергия должна поглотиться каким-либо объектом. Дон Жуану неважно, что ждёт его впереди. Главное – он продолжает свой путь к цели, то есть к точке приложения энергии. И ничто не остановит его. Будь то очередная пламенная красавица или грозящий гибелью ужин с гостем из потустороннего мира, Жуан с равной силой устремится навстречу этому новому и неизведанному приключению. Окостенелостям устойчивых форм Дон Жуан безо всяких сомнений предпочтёт зыбкую среду метаморфоз. Ибо здесь чувствуется пульс, а значит и сама жизнь. Пусть сизифов камень тяжёл, пусть известно наперёд, что его не удержать на вершине – Дон Жуан будет упрямо толкать его вверх. Вопреки. Навстречу судьбе. Однако любая попытка преодоления одиночества равносильно отбрасывает Дон Жуана обратно. Возвратная пружина бытия неизбежно высвободит свой потенциал, ведь именно в этом заключается смысл её сжатия. И чем мощнее сопротивление бездне, тем ярче и короче последующая фаза полёта в неё. И этот непродолжительный миг истинной свободы позволяет ощутить величественное безмолвие вселенной. Нам же, закусив губу от восторга, остаётся лишь созерцать издалека очередную вспышку метеора.

– Мне понравился твой Дон Жуан, – нарушила минутное молчание Анна, и её ресницы блеснули влагой.

– Я рад, – деликатно произнёс Иван, немного испугавшись её открытого и беззащитного взгляда.

– Ой, я случайно...

– Да я не возражаю. Надо было давно перейти на «ты».

– А ты знаешь, мне Иоанн больше нравится, – решительно произнесла она.

– Мне тоже, – воскликнул Иван в ответ.

– Звучит благородно. И красивее.

– Благородства в нём ничуть не больше. Красивее – пожалуй. Но я привык к самым разным вариантам.

– Например?

– Джон.

– Джон? Это кто тебя так называет? Тогда уж лучше сэр Джон. А замок у Вас есть, сэр?

– Или Иоганн.

– Точно, Иоганн Себастьян.

– Можно Джанни.

– Ещё лучше. Версаче, что ли?

– Как бы не так, Родари. Да ладно, шучу. Джанни – это сокращённо.

– А полностью как?

– Джованни.

– Ух-ты, Джованни Боккаччо.

– Читала?

– Вообще не понравилось. Погоди. Жуанни, Жуан – это же и есть Иван? Точно! Так вы же с ним тёзки! Честно говоря, я сначала подумала, что ты очень глупый и самодовольный тип, который подкатывает ко всем подряд. А ты оказался таким интересным. Ты очень хороший. Самое главное, ты настоящий.

– Спасибо, Анюта. Ну, вот, в самый неподходящий момент, – сказал Иван, обратив внимание на вибрирующий телефон. – Сейчас, секунду, отвечу. Алло! Приветствую, Александр. Нет, не очень. Если только коротко.

– Ладно, ты пообщайся, а я сейчас приду.

– К сожалению, сегодня никак не смогу показать объект – у меня уже вечер расписан. Если у покупателя одобрения нет, то вообще бессмысленно. Короче, Саня, я тут в кафе одну тёлку склеил. По ходу замутили. Ничё так, с пивком потянет. Сначала думал, совсем селёдка. Но оказалась прикольная, необычная. К таким на кривой козе не подъедешь – только с пируэтами. Но меня такие куклы дико заводят. Блин, прям щас бы этой лохушке провинциальной вдул. Сегодня её по-любому дожму. Да даст она. Даст! Куда мы денемся, когда разденемся? Ага, типа недотрога, а потом будет стонать как паровоз, только успевай на клык накидывать. Ну, я её тут конкретно нахлобучил. Сидит, глазки таращит, спорить ещё пытается. Угар, короче! Кстати, Саня, у меня ж фотка есть, сейчас скину. Зацени.

– Представляешь, – восторженно воскликнула вернувшаяся за столик Анна, – у них тут по субботам живая музыка! Как в уборную идти, мимо бара, афиша висит. Обожаю джаз.

– Э-э-э... Нет, Александр, на скидку лучше не рассчитывать. Показы по ней идут регулярно, поэтому вряд ли будет торг. Разве что символический. Сделайте предложение по цене после просмотра. Всего доброго.

– Ой, извини, пожалуйста. Я думала, ты уже всё. По работе?

– Да, агент покупателя. Должны были сегодня квартиру смотреть, а я решил перенести на другой день.

– Почему?

– Не хочу уезжать. Аня, ты прекрасна.

– Что?

– Ты прекрасна!

– Правда?

– Правда.

– Спасибо.

– А давай съездим куда-нибудь прямо сейчас.

– Куда?

– Придумаем. В городе полно интересных мест.

– С удовольствием. Я сегодня свободна.

– Тогда позову официанта, чтобы посчитал нас, – сказал Иван и обернулся к стойке.

– Ай, как больно! – раздался внезапный вопль, вперемешку со звуком бьющегося стекла.

– Что такое? – переполошился Иван.

– Мамочки, как больно! Ну, почему я всю жизнь такая растяпа? Задела эту чашку, как нарочно. Прямо по пальцу осколком попало. По-моему, кровь немного выступила. Сходи, пожалуйста, к официанту. У них должно быть что-то от порезов.

– Конечно, Анюта, конечно. Я мигом. Забинтую принцессе пальчик, чтобы она снова улыбалась, – успел пофлиртовать Иван и проворно направился внутрь здания. Фортуна сегодня к нему была явно благосклонна: теперь он мог предстать перед Анной истинным рыцарем, повелителем перекиси водорода и лейкопластыря. Заботливое прикосновение к её ногам одним махом избавляло его от целого ряда мероприятий, способствующих возникновению первого тактильного контакта.

Спустя пару минут, в компании официанта с небольшой аптечкой в руках, Иван вернулся на веранду. Столик был пуст: ни Анны, ни книги, ни портмоне с телефонами. Лишь массивная перечница прижимала собой развёрнутую салфетку, на которой карандашом для глаз было вычерчено: «Принцесса, конечно, лохушка, но аппаратура при ней, при ней».

Деревья вокруг кафе уже отбрасывали длинные тени в лучах заходящего солнца. Ветерок от воды без устали теребил гирлянды, распространяя по веранде запах кофе и охлаждённой кубиками льда мяты. Залитый горизонт словно пристыдил за что-то скопившиеся вдалеке облака, и они успели насытиться ярко-красным цветом. Вечерело.

© Мартиросов Артур, 2018-2022