Кровавый роман, его определение и сущность
Моралисты, да и вообще люди, чванливо гордящиеся сознанием своей культурной образованности, обозначают названием"кровавый", или же «черный“ роман, или же сокращенно ”чернуха”, всякую книгу с тенденцией к аморальности, наполненную сверх меры жестокими описаниями убийств, преступлений, насилия и авантюр, насколько можно более грубым отражением всевозможных человеческих страстей и развратных наклонностей; они видят в кровавом романе средоточие всех пороков мира, самое Зло и пример
того, какой книга быть не должна.
Образованного человека оскорбляет и отвращает
способ построения подобных романов: тягучесть действия, сюжет, растянутый до невозможности и беско-
нечности, не говоря уже об отсутствии у оной постройки
какого-либо каркаса, описание характеров неполное
и неясное, вялость диалогов, жестов и оборотов, во
множестве случаев путаница со временем и с героями, герои, совершенно случайно появляющиеся и столь же произвольно навсегда исчезающие с белого света, как только они начинают мешать автору и более чем не нужны, сцены, рассчитанные на самые
низменные инстинкты читающей, мало думающей и не способной рассуждать публики, недостаток утонченности, морали, обилие немецких слов и т.д.
То, что у книги дурен сюжет, уже является для них достаточным основанием для именования ее ”кровавым романом” .
Они предполагают, что в подобных книгах кровь должна течь ведрами, убийство должно громоздиться на убийстве, насилие на насилии, бесстыдство на
бесстыдстве; мораль и нравственность же совершенно забыты, а зло и порок нарочно подняты и возвеличены, что и составляет главное содержание.
Как же они обманываются, подобные сумасброды!
Назови они любую другую книгу, не обращая внимания на автора и на то, есть ли в ней какое-либо
убийство, нет ли, словами ”кровавый роман», возразить было бы нечего; то же, однако, что так разом обозначаются все невинные, дешевые тетради книг для
народного чтения, нычне уже редко издаваемые, есть
перед небом вопиющая несправедливость.
Действительно, подобные тетради в прошлые годы
словно саранча разлетались по городам и весям; нежные (в мягкие розовые, голубые и зеленые обложки переплетенные) тетрадки превращались, бывало, в течение лет в монстров о трех тысячах страниц, превышающих своим объемом самые замечательные фолианты книжного производства; содержательный их уровень, однако, никогда не падал ниже общего уровня той посредственности, в которой ныне пребывает большинство чешских книг, не говоря уже о том, какой
упадок морали они приносят, наряду с кинематографом, жестокостью спорта и попустительством закона,
позволяющего ныне черни организовываться.
Что же до числа издаваемых романов, их существует необозримое множество.
Внимания заслуживают старейшие народные романы 50-х и 60-х годов, содержавшие наиболее разнузданную романтику; в романах позднейших, в особенности в 90-е годы, преобладают общественные темы.
Если обратиться к исследованию того, какие книги были самыми распространенными и читаемыми,
можно убедиться, что это были кровавые романы, издававшиеся тетрадями, дописываемые всегда до бесконечности в случае, если какой-либо из них встречался у публики с большим интересом.
В 70-е годы в Австрии наиболее распространенной и наиболее читаемой книгой был роман Т. Шлибе ”Узник Ангельскою замка", описывающий заточение им-
ператора Иосифа ll в Ватикане в соответствии с историческими событиями.
Роман этот, изданный дважды и на чешском языке издателем Гинеком, в оригинале выходил во
множестве изданий, общим тиражом 800 000 экземпляров; то есть тиражом едва ли не большим, чем Библия.
Чешский перевод этого романа содержит 783 страниц и примерно 26 тетрадей.
Приключенческий и захватывающий сюжет этой
столь популярной книги вовсе не сопровождается сколь-либо значительным числом убийств, а, напротив, дышит примерами благородства, лояльности и патриотизма, — и все же сей роман был включен в число кровавых.
Возражение, что кровавыми романами и их чтением восхищается лишь малокритично настроенная часть публики, а также что воображение читателей
бывало возбуждено описанием многочисленных убийств, давно уже жизненным опытом было опровергнуто ad absurdum.
Не творя о том, что среди одной сотни кровавых романов я нашел всего лишь двенадцать, в коих число убийств превышало пятьдесят; к тому же оные романы в большинстве своем были романами разбойничьими, где в данное число включаются и жертвы общих столкновений при нападении солдат на разбойников или же наоборот.
Убийств умышленных или подготовленных нашел я в сотне кровавых романов в совокупности 2400, или же двадцать четыре убийства в одной книге.
Среди данной сотни кровавых романов, впрочем, есть множество таковых, в которых число убийств не превышает семи, и это в 800-страничной книге.
Да ведь мне известны и такие случаи, — вы уже на пятисотой странице, а между тем на убийство, даже и на намек на него, не натолкнулись; нетерпеливо проглатываете роман до конца, и надо же! — одно-единственное несчастное убийство увенчивает толстый, 786-страничный, кровавый роман.
К тому же некоторые душегубства описываются
столь талантливо и сдержанно, вовсе ничем не оскорбляя мысли, что даже сам Ирасек, или кто иной из почитаемых романописцев, едва ли смог бы деликатнее и изящнее стилизовать оные неблагодарные сцены.
Если в современном романе описывается акт убийства, — в какие только подробности автор не пускается, на какие описания возмущенной души не отважи-
вается, лишь бы оправдать сие ужасное деяние; весьма осторожно он подкрепляет его движениями
души и до деталей продуманной психологией убийцы
и его жертвы.
Совершенно естественно потому, что подобное описание занимает целый ряд страниц и, вопреки своей последовательности, многих читателей, обладающих
сколько—нибудь живой фантазией, никак не может
удовлетворить.
Насколько последовательнее и лучше строгое и простое описание убийства в народном кровавом ро-
мане, в котором во многих случаях убийца уничтожает свою жертву, даже не зная зачем.
В обычном кровавом романе кровь никак не является редкой сущностью, потому, когда чье-либо
сердце пронзит хладная сталь копья или в чей-то живот вопьется пуля, жертва не будет долго стенать, как принято в ”приличных” романах, — а просто, самое большее вымолвив про-
клятие, покинет сей мир.
Точно так же и убийца множеством слов не оправ-
дывает свое задуманное душегубство, и жертва без
большого пафоса отправляется на тот свет, мягко и деликатно наполнив сердце читателя уверенностью в том, что в последней тетради негодяй не избегнет кары.
Над кровавым романом можно часами размышлять и додумывать, ибо он всегда лишь намекает, но никогда не досказывает до конца, предоставив читательской фантазии сколь возможно широкое поле.
Также как в случае преступлений, и описание
страстей и грехов бывает весьма кратким: намного чем щекотливые отрывки из Ветхого
Завета, который, однако, и в школах читается без каких-либо препятствий.
Натротив, многословными бывают разговоры героев романов, клятвы влюбленных, наказы матерей, назидательные истории из жизни, а также патриотические выступления и истории.
Бесспорно то, что народные романы, или же романы кровавые, своей распространенностью удерживали чешский народ и широкие слои общества жизни, не говоря о том, что в некоторых краях (например, в Рудных горах), они были единственным чтением, попадавшим в руки тамошнему населению: до тех мест, куда не доходили чешские календари и
молитвы, добирался распространитель издательства
Гинека с увлекательным романом.
Сегодня, когда литература, собранная со всего света, равно как и отечественная, под маскою искусства приносит читателям кровавейшую сенсационность, а кинематографы усугубляют рост человеческой жесткости, глупость считать кровавые романы
способствующими упадку духовности и морали.
И если еще ныне где нибудь объявится судья,
который отнесет нечто к результатам дурного влияния черных романов, то это будет свидетельством его бюрократизма австро-венгерского происхож-
дения, когда "чернухе" была объявлена война.
Дело в том, что кровавый роман был важнейшим врагом поповства, церкви и мракобесия; вот откуда эта ненависть!
Исторические книги содержат в среднем 80 убийств на 100страниц,
кровавые романы — 1 убийство.
Можно убедиться, что
с числом насильственных
смертей в кровавых ро-
манах дело обстоит от-
нюдь не так ужасно.
Если моралисты обозначают как "чернуху" все книги с большим числом убийств, то мало какая книга не подпала бы под такое обозначение.
Кроме того: все национальные истории, летописи и хроники должны бы тогда быть в дальнейшем называемы "кровавыми", ибо убийствами и массовыми жертвами они просто кишат.
В "церковной истории" д-ра Крыштчфека я насчитал на 3302 страницах упоминания о 48 0000 убийствах, произошедших от античных времен до нового време-
ни заслугою святой церкви, равно как язычников и еретиков; естественно, что подробное описание этих убийств в книге отсутствует.
Эту уийства — на поле брани, в тюрьмах, на кострах и эшафотах, посредством войн и преследований, огня инквизиции и папскоо яда суть действительные события и ужасная правда, в отличие от вымышленных убийств в кровавых романах, однако же никому из прогрессистов не приходит в голову назвать подобные произведения жестоким чтивом или же кровым романом.
Обратимся, например, к ежедневным газетам: сколько описаний убийств, во многих случаях подробных, приносят они, ведомые стремлением обратить
внимание на преступников и их злодеяния — причем в каждом своем выпуске!
Таким образом, кровавый роман никак не может испортить читателя и привести к преступлению, как многие полагают.
Напротив: из каждого кровавого романа возможно почерпнуть полезное назидание о том, что все обиды и страдания, в конце концов, бывают богато вознаг-
раждены, и никакой преступник не избегнет наказания, чего нельзя сказать о реальных, в жизни вокруг нас приключающихся историях.
Жестокость “чернухи”?
Ее вовсе нет!
Каждодневные события вокруг нас превосходят своей жестокостью, продуманностью и уродством даже самые банально описанные глупости наикровейших из кровавых романов: действительность намного опережает самое смелое воображение.
Многие возражают против пошлого или нехудожественного метода, коего часто бывают написаны романы для народа, хотя и в данном случае решающее значение имел ряд причин, в особенности личность автора.
Известно, что когда некий издатель чувствовал в себе особое призвание к тому, чтобы издавать романы для народного чтения, то приглашал, как правило,
заслуденного чешского вахмистра в отставке, который за пару горстей сухого табаку рассказывал, а то и сам записывал всеизвестные ему из опыта истории об убийцах и грабителях, равно как и повествовал о любом более или менее важном убийстве или краже.
При помощи материала,
таким образом полученного,
любой обладающий хоть каким-то воображением что- век мог в соответствии с устотоявшимися романными шаблонами соорудить некий особо сенсационный новый роман, в особенности если этот человек приобрел необходимый опыт из чтения прежде напечатанных кровавых романов, весьма в те времена распространенных и всюду доступных.
Я вовсе не имею в виду подобным описанием как либо принимать
манов и недооценивать, например, труд Бамбаса, весьма заслуженного Мишковского и прочих.
В то время как прочая чешская литература утопала в сластях, вздыхала в неге или корчилась в
эпилептическом припадке патриотического самоотвержения, роман для народа одержал победу над онными недугами и остался неизменно вереи своей программе: добывать пользу из народной романтики и создавать перед глазами народа, одураченного лозунгами, образцы силы и действии.
Разумный человек сегодняшнего дня сочувственно улыбается, слыша о безумцах, некогда в прошлом не жалевших своего имущества и самой жизни в экстазе некоей сомнительной религии и еще более соминительного и убого представляемого себе Всевышнего, одинако при этом всё более умножается число тех , кто не знает, что призывы жертвовать жизнью за суть во многих случаях ничто иное, как блеф, или же,
если они воспринимаются всерьез, как вызывающая жалость неразумность, внушенная политическими вождями-соблазнителями народным массам, хотя
нынешние фанатичные вожди дурят народ иными лозунгами, главным образом социализмом.
Будущие поколения, поняв всю абсурдность социализма и коммунизма, весьма будут удивлены тому, что за эти безумные идеи кто-то мог умереть и пожертвовать собою, причем во многих случаях лишь по той причине, чтобы принудить эстетически, морально и культурно развитую личность видеть в каждом бездельнике с периферии или в людях преступных, отягощенных дурной наследственностью и испорчен-
ных алкоголем (из таких и вербуется большая часть
большевиков) своего товарища и брата, якобы во всем этой личности равного.
Убийства в кровавых романах вымышлены, в социапизме же — реальны, посмотрите на Россию!
Там на деле изгоняют из людей дух старого, честнот и здравого общества, дух, столь верно отраженный в народных кровавых романах, созданных до 90-х годов.
И все же, видя все эти душегубства, спокойным и безучастным остается Бог-Отец и его наместник на земле.
Таким образом, не число трупов, не характер лишения жизни, хладнокровность в его описании или простота преступления, не правдоподобность или за
волосы притянутая фантазия и недостаток прочувствованности в изложении нарушают покой пламенных гонителей кровавых романов.
Известно, что в архиве, оставшемся от Г. Ибсена,
была найдена обширная коллекция, составленная из кровавых романов, из коих сей великий знаток суровых судеб простых людей, руководствующихся инстинктами, по большей части пополнял свой опыт.
В архивах наших чешских очистителей литературы от "чтива" и ”чернухи” мы таких книг, конечно же, не найдем; самое большее, что там удастся обнаружить — словесный хлам патриотических авторов, патриотическими же, то есть официальными, издателями
напечатанный, или же литературная дрянь современных христианско-католических или социалистических поэтов.
Заявления, что кровавые романы (а так ошибочно бывают обозначаемы и романы для народного чтения издававшиеся тетрадями до девяностых годов)
В наши целиком пренадлежат прошлому, а чтение их есть анахронизм, не выдерживают критики по той уже причине, что против них по-прежнему ведет.
как и ранее, и так же тщательно следят за тем, чтобы они не попадали народу в руки.
Это по множеству причин, о которых впоследствии
расскажем подробнее.
Естественно, что современное человечество форма кровавых
романов удовлетворить не может.
Устаревшие общественные порядки, когда чернь хотя бы некоторое уважение имела к любому сколько нибудь прилично одетому человеку, поскольку чувствовала в платье его деньги, способ обращения при котором лучшие люди говорили друг с другом на "вы", и лишь изгои общества (если не касаться любовников, друзей и членов семьи) использовали в разговорах доверительное "ты", равно как и большие контрасты между богачами и бедняками, глупцами и
людьми умными, слабыми и энергичными — все это уже не свойственно нынешним времинам.
Настоящее приносит в литературу совершенно иные
и отличные типы и образцы.
Также ранее невинных в большей степени хранила длань
Господня, нежели ныне дела обстоят наоборот.
В прошлом побеждала добродетель, притесняемые, в конце концов, одаривались блаженством, негодяи получали заслуженное наказание, а самые авантюрные интриги впоследствии разрешались, не редко без вмешательства официальных мест; в нынешние же времена не бывает случаев, в которые бы полиция не совала любопытного носа, и все же
жить подлецам становится все лучше и лучше, а притесняемая или подозреваемая невинность и крупицы надежды более не хранит
на то, что в конце все могло бы еще обернуться хорошо.
Невинные и целомудренные девушки, о которых во множестве повествовалось в кровавых романах, более не существуют в современной литературе: добрадетель их не выдержал бы многочисленных страданий и испытаний, которые они должны были преодолеть, дабы, наконец, в 120 тетради, стать супругами герцогов и графов или же героически завершить свою жизнь с любимым благородным разбойником.
В литературе настоящего у девушек нет причин идти на столь нелепые или романтические испытания, они достигнут счастия с обычным глупцом, в том случае, если он обладает хорошим положением или же хранит в кармане социалистический партийный билет.
Есть, впрочем, конечно, и достойные исключения,
повествующие о том, что и бедная девушка может хорошо выйти замуж, в особенности в деревне, как замечательно описывают в своих романах О. Фастрова
или Богумил Заградник Бродский; однако правда, видимо, состоит в том, что им приплачивают власти
дабы они писали подобным оптимистическим образом, с целью утверждения веры читающей публики торжество справедливого дела.
В прошлом , если некий сластолюбец соблазнил невинную девушку, автор подобного романа позволял связи с оным действием обьявиться сотне лиц, которые до пятидесятой тетради романа совершали пару дюжин убийств, мстя за соблазнение;теперь же и в самой растянутой книге все завершится без жертв, примирением сторон или выплатой алиментов;в самом трагическом случае - тремя убийствами.
Независимость, властвовавшую в прежние времена, лучше всего можно наблюдать на примере той самостоятельности притесняемых и страдающих от лишних слоев, с которой они добивались своих прав собственными силами, без помощи властей и полиции.
Разочарованные жизни одиночки становились, в конце-концов разбойниками и мстителями за свои страдания, что современные просвещенные времена никак невозможно осуществить.
Можно было бы еще много говорить о замечательных достоинствах, содержащихся в сюжетах кровавых романов, хвалить их либеральный и действительно свободомыслящий дух царящий в умных книгах их антиклерикальные тенденции, попытки прославление сильной личности и героя, не знающего преград, пусть даже впоследствии его жизнь оборвалась на эшафоте, однако эту возможность я предоставлю перу более для этого приспособленному в будущем.
Из способа мышления, свойственного нашим дедам и отцам, рождались кровавые романы: собственные дети, однако, уже духа отцов не признают и наследником его себя считать не желают.