Морское откровение.

— И как ты думаешь, Кэролайн, насколько преувеличена сила морского пейзажа в корнях литературы, живописи и музыки?

Клаус загадочно изучает просторы раскинутой голубой ребристой бесконечности, которая слегка темнеет от медленно плетущихся грозовых туч. Море буйными, но небольшими волнами пытается укусить наши босые ноги, спрятанные в теплый песок, хранящий остаточный зной солнечного утра, пока мы мечтательно восседаем на пустом берегу с северной стороны, где особенно ощущается холодная влажность стихийной силы. Он, облокотившись на распахнутые ладони, что проваливаются в недра текущего песка, задирает голову, позволяя ритмам ветрености пройтись по слегка задетым кучерявостью золотистым волосам грубым касанием, взъерошив их, как заботливый отец.
Сегодня передавали шторм.

— Кажется, отдых я представляла не таким душным, — слова срываются огрызающимся порывом, цепляясь за каждую ниточку высокомерного тона Клауса, который забирается под кожу мерзким ознобом и превращают меня в дикого сноба с вздернутым подбородком, — я еще не настолько стара, чтобы..

— Ценить мировые красоты? — подхватывая, договаривает Клаус, пряча лисью улыбку в завесе тени собственного лица. Его скрытый взгляд скользит по легкому шифоновому платью с кучей резинок и лент, что обвивают мою талию крепким узлом.
Тонкий шлейф, мелко атакованный черно-белыми квадратами, полупрозрачной дымкой колышется под прохладным ветерком предгрозовой угрозы, и, поднимаясь, открывает взору острые колени. Волосы, целованные медовой сказкой, стремительно бегут за порывами воздуха, словно желая умчаться в свободное плавание, и щекочут лицо лихими змейками.

— Это ты обо мне? — он сам виноват, что позволяет мне подаваться заразному чувству самоуверенности; каждый его взгляд, усыпанный щенячьей нежностью и одновременно мужской страстью, которая блестит белым блеском в тёмных глазах, отдающих шартрезом, сподличает горделиво выпрямить спину и задрать лагунный взгляд чуть не до пепельных небес. Это же так эгоистично!

Лицо Клауса, вновь обращённое к далекому горизонту, рассыпается эйфорией добродушной усмешки, заставляя еле проклевывающуюся щетину проявится ярче на глубоких ямочках — что и является чистым ответом. Молчаливым, но громким: большой злой волк слишком открыт для назойливой блондинки; порой, кажется, стоит только потянуться, он набросится в ответ.
Его льняная простая рубашка колышется небольшими сборками ткани, собираясь в гармошку на боках из-за вальяжного сидения на берегу. Все кругом подается приятной темноте, а солнце, обязанное по временным рамкам танцевать заревом на пушистой перине, тонет в грузных тучах, оставаясь крохотным огоньком вдалеке, словно луч дешевого фонарика. Буря кропотливо надвигается.

— Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И веришь, что свободен ты, и жизнь лишь началась. — плавно произношу я, курируя голос мечтательными нотками и интонацией глубоких размышлений, позволяя накинуть на свои оголенные плечи плащ мыслителя, неожиданно сорванный с молодого, но ментального старика, отчего тот, недоуменно хмыкнув, разбавляет бархат своего голоса нотками удивления:
— Неужели ты подалась вдохновению?

— Это цитата из фильма. — я бросая взгляд на море, кипящее сапфирами с нечеткими кристальными пенными узорами, задумываюсь, насколько правдива произнесенная фраза; она всплыла в голове случайно, видимо, фибры морской магии, что зрит в корнях всего искусства мира, как ранее выразился Клаус, навеяли воспоминание, хранящееся в закромах дивной юности.

Слишком милая атмосфера, умиротворенный шум моря, иногда брюзжащее недовольством, и крик чаек: громкий и цепкий — пробуждает непонятное ощущение тепла сквозь апатичный бриз.
Клаус, окутанный искренними атомами улыбки, редко гостившими у эстетичной суровости лица, обращается ко мне:
— Кэролайн, — он растягивает имя баритоном учительского замечания, — так звучит разочарование.

— Клаус, я не являлась представителем литературного кружка несносных убийц, поэтому пафосные речи не живут в моей голове вечно, — каждое слово обретает четкое раздражающее звучание, а в конце, я просто закатываю глаза (вокруг солнца и обратно), приметив, что Клаус, охваченный оперением золотой птицы выглянувшего солнца, усмехается, наслаждаясь очередной бурной реакцией, как же типично, — в отличие от некоторых.

— Ты себя недооцениваешь, Кэролайн.
— А ты себя переоцениваешь, Клаус.