Правда
Поднявшись с кровати,от шумных стуков в дверь,я немного потерялась в пространстве.
Какого черта происходит,опять?
Потерев переносицу,я направилась по скрипучему деревянному полу к той самой двери.
Существует ли глазок?Нет.
-Че хочу?- спросила я у наглого мужчины,который опять прервал мой сон,который продлился не больше 5 часов.
- Кучеряво разговариваешь,царевна,- сказал мужчина с усами,и усмехнулся,-Брата твоего пришел проведать.
- Приходи когда-нибудь...-думая,я почесала подбородок,подняла глаза на него,и с ехидной улыбкой произнесла,- никогда.
С этими словами ,я захлопнула дверь и направилась в ванную,заниматься своей внешностью.
Из зеркала на меня смотрела достаточно миловидная девушка.
Носик с аккуратным профилем,большие карие глаза,с такими же ресничками,бровки домиком.
Умывшись,я обвела взглядом погром после вчерашнего и принялась убираться,до прихода отца,не хочу ,чтоб он наблюдал подобное у себя в доме.
«Надо искать жилье!» - пролетела мысль у меня в голове,и эта мысль сидит у меня с того момента,как я столкнулась с этим усачем.
Он меня интригует,как человек,но типаж не мой. Я люблю по старше,как это и было в Дубне.
Flashbacks
Мне тогда было шестнадцать, и я дышала им — Романом.
Старший брат Инны, на пять лет старше нас, всегда был как из другого мира. Не из нашего подъезда, не из нашего двора — как будто из кино. Куртка кожаная, голос хриплый, сигареты в боковом кармане. Молчаливый, спокойный, вечный центр любой комнаты, даже если в ней никто не говорил.
Я специально приходила к Инне, когда знала, что он дома. Сидела на кухне, делала вид, что читаю, но всё ухо держала на коридоре. Как только слышала его шаги — сердце сразу в горло.
А он? Он даже не смотрел.
— Привет, Лерка, — спокойно говорил он, проходя мимо.
Всё. Весь контакт. Я потом разжёвывала это «Лерка» по кусочкам, как жвачку. Искала в нём что-то особенное.
Когда он курил на балконе, я выходила с ним — как бы случайно. И тоже брала сигарету, хотя тогда ещё закашливалась с первой затяжки. Он только хмыкал:
— Не твоё это. Детям вредно.
Я тогда почти обиделась. Почти.
А потом — влюбилась окончательно.
Он однажды пришёл с фингалом под глазом, весь в крови. Я растерялась, забыла, как дышать, как говорить. А он просто попросил воды.
— Не смотри так. У нас это — обычное дело.
— Я могу помочь, — сказала я тогда, сжав кулаки.
Он усмехнулся.
— Помочь? Ты, Лерка? Ты у нас тут цветочек. Такие, как ты, от таких, как я, бегут.
А я не убежала. Я запомнила каждый шрам на его лице. Каждую интонацию.
Даже когда он начинал встречаться с какой-то Лилей с рынка, я приходила к Инне, делая вид, что мне всё равно. А сама слушала, как он в комнате смеётся по телефону.
Инна знала.
— Лер, он взрослый. Ему двадцать один. Он тебя вообще, как сестру воспринимает.
Вот эти слова врезались больнее, чем всё остальное. Как сестру.
После этого я стала приходить реже. Перестала краситься ради него. Перестала ждать.
Но всё равно, когда в коридоре кто-то курит сигарету с этим резким запахом, когда голос где-то рядом — похожий на его — я замираю.
Первая любовь — она не проходит. Она просто прячется глубоко и отзывается в самое неподходящее время.
Конец flashbacks
С тех пор прошло несколько лет,но сердце кольнуло,напомнило,что это было,но уже не то. Это подростковые мечты о крутом старшем брате лучшей подруги - глупости и недосягаемые мечты.
Тряхнув головой ,я закончила уборку - и свернула из коридора на кухню. Нужно приготовить завтрак,чтоб отец пришел и поел.
Я понимаю,что ему сложно,бандит сын,еще и я свалилась ему на голову.
Дверь в коридоре хлопнула ,и я от сильного звука дернулась.
-Лерок,Я дома! - донеслось из коридора,и я вздохнула с облегчением.
- Я на кухне,-крикнула в ответ,и резко зашипела.
Посмотрев на палец,который прижгла чугунной сковородкой - неприятно щипал,по инерции я взяла палец в рот ,и прошлась по нему языком.
Отец подошел,поцеловал меня в макушку и заглянул в сковородку,где я жарила яичницу с колбасой.
- Обувь видел в коридоре,- протянул отец,и сел на стул,-Вахит решил нас посетить?- закончил он,и отпил из чайника воду.
- Дружки его притащили,- вздохнула я,накладывая еду в тарелку и подала ее отцу на стол,- избитого. Спит сейчас.
Отец тяжело вздохнул и пробормотал себе под нос что то,приступил к трапезе.
Я замочила сковороду и погрузилась в свои воспоминания...
Я редко к ней возвращаюсь. В памяти. Слишком больно. Вытаскивать её из глубины — всё равно что заново рвать швы. Но бывает... случается. Когда на кухне пахнет тушёной капустой, или когда кто-то гладит меня по волосам — не так, как мужчина, а как... мама. Тогда всё снова рядом. Густо. Душно. Живо.
Последний день мы провели почти как обычно.
Она лежала в своей комнате, в цветастом халате, который всегда пах лавандой. Телевизор бубнил про каких-то артистов, но она не слушала — просто смотрела в окно. И я рядом — сидела с тетрадью, делала вид, что решаю алгебру. На самом деле просто рисовала черточки, чтобы не расплакаться.
— Лер, — тихо сказала она тогда, — а давай просто помолчим?
Я кивнула. Она всегда умела угадывать, когда слова — лишние. Мы молчали минут сорок. Я просто держала её за руку. Костлявую, холодную. В ней уже не было сил, но в ней ещё была мама.
— Ты красивая будешь, когда вырастешь, — вдруг сказала она, не открывая глаз.
— Мам...
— Нет, правда. У тебя глаза — мои. Но взгляд... чужой. Сильный. Не девчачий.
Я не знала, что на это ответить. Я тогда злилась на неё. Что она не борется. Что сдалась. Я не понимала, как можно лечь и ждать.
— Мам, ты выздоровеешь, да? — спросила я, уже зная ответ.
— Лера... у меня просто мало времени. Но у тебя — целая жизнь.
Я тогда хотела сказать ей столько всего. Про Романа. Про страх. Про то, как иногда не хочется просыпаться, потому что всё слишком сложно. Про то, как я устала быть сильной, когда никто не видит.
Но... я не сказала. Просто кивнула, сжав зубы.
А потом я пошла заваривать ей чай. С ромашкой. С мёдом, как она любила. И когда вернулась — она уже спала. Или... мне тогда показалось, что спала.
Я стояла с чашкой, и капли с неё падали на пол, оставляя пятна.
А потом я поняла, что тишина в комнате — не такая, как раньше. Она стала настоящей. Настоящей и безвозвратной.
С тех пор я каждый раз, когда хочется что-то рассказать — думаю о ней. Что бы она ответила? Сказала бы, чтобы я не держала в себе. Сказала бы: «Не бойся, Лер. Главное — быть честной. Даже если больно».
А я вот так и не рассказала ей всё. Ни про Романа. Ни про страх. Ни про то, что иногда хочется снова быть просто дочерью. А не сильной. Не стойкой. Не чёрствой.
Мам...
Ты прости. Я правда стараюсь. Но без тебя — всё как будто... через силу.
Одинокая слеза скатилась по моей мраморной щеке...все как вчера...
Flashbacks
Я помню всё.
Каждую деталь.
Каждый запах.
Какое было небо. Как трещали доски под подошвами чужих людей, которые пришли «проводить в последний путь», а я только и думала: Уйдите. Не трогайте. Это моя мама.
Мама умерла ночью. Дома. На старом диване в комнате, где когда-то я лежала с температурой, а она мне ставила банку с вареньем на подоконник — чтоб было прохладное.
Теперь я сидела на том же подоконнике, вцепившись ногтями в дерево, а она — лежала. Уже не дышала. Уже не чувствовала, как я плачу без звука.
Я не кричала. Не ревела. Просто сидела, обняв колени, и смотрела, как отец накрывает её лицо простынёй.
Потом — как снимает.
Потом — как гладит волосы. Те самые, которые я всегда расчёсывала для неё.
Он ничего не говорил. Только один раз — когда подошёл ко мне и сел рядом.
— Она спала спокойно. До последнего. Без боли. —
Я кивнула. Не поверила. Но кивнула. Пусть будет так.
Когда принесли гроб — чёрный, блестящий, с металлическими ручками — я не поняла, как можно её положить туда. В этот ящик.
А потом поняла. Потому что она там уже лежала.
Мама.
В любимом светло-голубом платье, с белым воротником, который я гладила ещё вечером. Губы сложены в линию. Руки — сцеплены. И всё.
Никакой жизни.
Только тишина.
Без звуков. Без запаха её духов. Без взгляда, который всегда ловил мой ещё до того, как я заходила в комнату.
— Подойди, Лера, — сказал отец.
Я подошла.
Не хотела. Не могла. Но подошла.
Гроб был открыт. Люди что-то бормотали, кланялись, целовали ей руки, ставили гвоздики — и всё это выглядело таким ненастоящим, будто спектакль.
А я смотрела на неё и всё думала:
Я не успела... Я не рассказала...
Ни про Романа.
Ни про то, как мне страшно ночами.
Ни про то, как мне больно быть «сильной девочкой», когда всё внутри — как разбитое стекло.
Мама, ты не знала, как я люблю тебя. Я не успела сказать. Я жила рядом, но думала — времени ещё много.
А времени не было.
На кладбище я почти не слышала ни молитв, ни песнопений. Снег был грязным, в ямках, как кожа старого человека. Под ногами всё скрипело. Я смотрела, как отец держится. Лицо — каменное. Только кулаки сжаты так, что костяшки побелели.
Когда гроб опустили — я не закричала.
Я просто застыла.
И вдруг — будто меня что-то толкнуло изнутри — я рухнула на колени прямо в мокрый снег.
Не рыдала. Просто — легла. Словно ближе нельзя.
И тогда отец подошёл, поднял меня одной рукой — крепко, как маленькую — и прижал к себе.
— Всё, доча, всё. Она теперь внутри тебя. Поняла? В тебе.
— Я не успела... — прошептала я, уткнувшись в его куртку.
— Мы все не успеваем. Но она знала. Всё знала. Ты ей — весь смысл.
Он не гладил по голове. Не шептал пустых слов. Просто держал.
А я чувствовала, как его сердце бьётся рядом. И думала:
Теперь у нас только мы. Я и он.
А мама...
Мама осталась в тех руках, что я не взяла в последний вечер.
И если когда-нибудь у меня будет дочь — я никогда не промолчу. Ни разу.
Конец flashbacks