Дом, где ждут
Утро в Казани встретило холодом и снежной позёмкой за окном.
Ася не открывая глаз, сладко потянулась, натянула на себя плед с головой. В голове всё ещё крутились обрывки ночного разговора, как кадры старой плёнки — лицо Валеры в свете фонаря, его голос, дрожащий воздух между словами.
За стенкой уже слышались голоса, поскрипывали половицы — дом просыпался.
Бабушка, как всегда, встала раньше всех и уже колдовала у плиты: шкварчало масло на сковородке, пахло жареным луком, варился суп на курином бульоне. Где-то рядом, на табуретке у стены, лежали подготовленные ингредиенты для пирожков с картошкой — дедушкины любимые.
— Оль, положи ему ту фланелевую рубашку, голубую, что с дачи привезли. Там в палате окна дуют, а он опять скажет, что ему не холодно. А потом снова под капельницу! — услышался бабушкин голос, резкий, но с надтреснутой ноткой тревоги.
— Положу, мам, всё положу... — спокойно отвечала Оля, хотя усталость в голосе выдавала ее.
— И книжку сунь. Он будет молчать, но читать-то будет. И очки. Где очки?
— Очки в чехле. Я всё сложу.
— И халат тот, полосатый. Он в нём как профессор. Может, врачи добрее будут, а то эти... как на конвейере.
— Угу. И ещё термос дам — пусть чай пьёт. Его там никто не поит по-людски.
Ася, прижав плед к лицу, чуть улыбнулась. Этим звукам и запахам не нужны были слова — это и была семья.
Пирожки, разговоры ни о чём, забота, замаскированная под упрёки. Даже снежный ветер за окном не казался таким холодным, когда за стенкой пекут пирожки.
Она глубоко вдохнула тёплый воздух с нотками жареного лука и картошки.
Потом вздохнула — и снова зарылась в плед.
Ничего. Ещё пять минут. Ещё чуть-чуть этого покоя до того, как снова начнётся жизнь.
Даже в беде — их дом оставался домом. Без лишних слов, но с горой еды и тепла.
Ася ещё полежала пару минут, слушая голоса, пока живот не дал о себе знать громким предательским урчанием. Она фыркнула, скинула плед и встала — ноги моментально замёрзли от прикосновения к холодному полу, и девушка поспешно сунула их в бабушкины вязаные носки.
Накинув домашний халат, она лениво побрела в сторону ванны, приглаживая растрёпанные волосы и зевая на ходу.
— Ну привет, олимпийская чемпионка, — не оборачиваясь, сказала мама, как только Ася появилась на кухне. — Ночную дистанцию взяла? Или просто решила проверить, где у Казани границы?
Ася хмыкнула, села за стол и обняла кружку с чаем, будто ту самую надежду на нормальное утро.
— Просто... подышала, — пробормотала она.
Бабушка обернулась от плиты и смерила её взглядом:
— «Подышала», говорит. Да там минус десять и ветер! Ещё бы с валенками на босу ногу пошла — совсем как твоя мать в молодости.
— Ба, ну я же не в лес ушла — я до двора, считай, только дошла.
— Ага, а потом обратно через Архангельск, наверное, шла, раз так поздно вернулась, — усмехнулась мама. — В следующий раз хотя бы оставляй записку: "ушла на эмоциях, не ищите".
— Хорошо-хорошо, — пробормотала Ася, откусывая ещё горячий пирожок. — Зато какая ночь... звёзды, снег, дым из трубы... и он стоит такой...
Она осеклась, поняв, что почти проговорилась. Но мама лишь бросила на неё быстрый взгляд — без вопросов, но с пониманием. А бабушка, как будто ничего не заметив, продолжала лепить пирожки, приговаривая:
— Вот эти в больницу отнесём. Может, хоть чуть-чуть дедушку порадуют. А то там еда — как у тюремщиков.
— Во сколько в больницу? — спросила Ася тише.
— В пять, — ответила мама. — Доктор сказал, можно ненадолго.
— Я с вами.
— И оденься нормально, как человек, а не как артистка с концерта под подъездом, — буркнула бабушка.
— Вчера был... особый вечер, — тихо сказала Ася, едва заметно улыбнувшись и взглянув в окно, за которым снег по-прежнему падал лениво и мягко.
— Особый — не значит, что уши не отморозишь, — фыркнула бабушка. — На Валеру ты не смотри, он группировщик — у него иммунитет. А ты у меня девочка. Нормальная. С носками.
А внутри — стало чуть легче. Как будто забота и пирожки на завтрак могли склеить трещины на сердце. Пусть не сразу, но хотя бы начать.
Образ дедушки в вязаном жилете, с вечно пахнущими табаком руками и добрыми, но упрямыми глазами всплыл перед ней. Он был опорой, точкой отсчёта в этой семье. И теперь он лежал в больнице. Ася прикусила губу, от боли, что разрывала ее сердце, дедушка сильный, но возраст и сердце — не шутки.
Дедушка Аси — Владимир Зиятдинов был человеком, которого в Казани уважали и ценили. Он работал инженером на одном из крупных заводов города — умел решать сложные задачи, всегда был примером для коллег и друзей. Его спокойствие и рассудительность создавали ощущение надежности, а семья гордилась им. Бабушка — Алия Зиятдинова всю жизнь трудилась портной — в её руках простая ткань превращалась в настоящее произведение искусства. Она шила не только для родных, но и для соседей, помогая всем, кто нуждался в аккуратной и качественной работе.
Семья жила в достатке, дома всегда было тепло и уютно. Мама Аси, Оля, родила её рано — в молодости, но несмотря на трудности, она всегда оставалась сильной и заботливой. Отец Аси — Ринат Шарипов был человеком со сложной судьбой: в молодости он тоже был связан с уличной жизнью, но сумел изменить себя. Отошёл от прежних дел, устроился на завод и стал настоящим опорой для семьи, любящим и внимательным отцом.
Но однажды всё изменилось — по дороге домой отца Аси жестоко убили. Эта трагедия стала сильнейшим ударом для всей семьи. Потеря мужа, отца, защитника навсегда оставила глубокую рану в сердцах Оли и Аси. Несмотря на боль, они сумели сохранить друг друга и продолжать жить, поддерживая память о тех, кто ушёл.
В доме всё ещё чувствовалась атмосфера заботы и любви — бабушка по-прежнему шила, мама хлопотала у плиты, а Ася училась быть сильной, впитывая уроки прошлого и мечтая о будущем.
Когда Оле предложили работу в Москве — в одной из городских больниц — это был шанс начать новую жизнь и обеспечить лучшее будущее для Аси. Бабушка и дедушка, хотя и с трудом, но поддержали решение дочери. Они понимали, что этот шаг необходим, хоть и волновались за них обоих. С тяжелым сердцем отпустили Олю с Асей в другой город, надеясь, что расстояние не станет преградой для их семьи.
Переживания смягчались частыми звонками и телеграммами — бабушка с дедушкой не выпускали из виду родных, интересовались каждым днем и каждую новость встречали с трепетом. Казалось, что несмотря на километры и холод московских улиц, тепло семейного очага всегда было рядом, связывая их невидимой ниточкой.
Но несмотря на все надежды и новые возможности, семья оставалась для них превыше всего. Когда состояние дедушки ухудшилось, и его госпитализировали, мама приняла непростое решение — вернуться обратно в Казань. Здесь, среди родных стен и знакомых лиц, они чувствовали силу и поддержку, которые были важнее любых перспектив и амбиций. Теперь их главная задача — ждать выздоровления дедушки и быть рядом, чтобы вместе пройти через эту трудную пору.
Весь день пролетел в суете — сумки неустанно собирались, перекладывались и снова проверялись, чтобы ничего не забыть. Мама заботливо укладывала в сумку любимые пирожки и баночку варенья, а Ася носилась по квартире, собирая теплые вещи и книги для дедушки. Между делом они успевали звонить в больницу, уточняя детали, а вечером вызвали такси — чтобы быстро и без лишних проблем добраться до больничного отделения.
Больница встретила холодом серых стен и запахом дезинфекции. В коридоре тянуло сквозняком, и где-то далеко гремела тележка с чистым бельём. Оказавшись возле палаты, к ним подошёл врач:
— Состояние вашего отца стабильно, но сердце всё ещё ослаблено. Нужно покой и постельный режим.
Бабушка крепче сжала узелок с передачей:
— Покой — это мы устроим. Хоть к кровати привяжем.
Дверь палаты тихо отворилась. Дедушка лежал на высокой подушке, бледный, но с тем самым прищуром, от которого внуки всегда чувствовали себя в безопасности. Он поднял глаза и улыбнулся:
— А вот и мои девчонки... Я уж думал, вы до весны не соберетесь.
— Мы шли медленно, — ответила Ася, ставя сумку на тумбочку. — Чтобы снег не растаял.
— И пирожки донести не уронив, — добавила мама.
Бабушка развязала узелок и начала выкладывать на тарелку горячие пирожки.
— Ешь, пока тёплые.
— Ты что, решила меня откормить, чтобы я в дверь не пролез? — приподнял брови дедушка.
— Лучше потолстеть, чем худеть, — отрезала бабушка. — Худеть будешь летом, на даче.
— Летом, говоришь? Ну, тогда дожить надо, — вздохнул он, но глаза блеснули.
Ася присела на край кровати:
— Дед, мы ещё газету принесли.
— Опять «Вечерняя Казань»? Там только про морозы да про стройку века.
— Зато картинки красивые, — улыбнулась она. — И я тебе почитаю.
— Ладно, только без этих скучных статей про передовиков. Почитай про хоккей. Наши как сыграли?
— Проиграли, — вздохнула мама.
— Значит, жизнь продолжается, — усмехнулся дедушка.
Они ещё немного говорили о соседях, о том, что внучка подросла, о даче, на которой этой зимой снег по колено. Время пролетело незаметно — за разговорами, шутками и тем, что Алия уговаривала мужа съесть хоть ложку супа. За окном вьюга метала хлопья, а в палате было тепло, батареи гудели, на подоконнике стоял зацветший декабрист, а где-то в коридоре тихо звякали чашки в сестринской.
Но вечер подкрался незаметно.
— Ладно, — сказала бабушка, поправляя одеяло. — Мы завтра приедем.
— Завтра? Обещаете?
— Обещаем, — ответили все разом.
— Тогда я сегодня спать буду спокойно, — улыбнулся он, чуть крепче сжимая руку бабушки.
Они вышли в хрустящую морозную тьму. Снег скрипел под сапогами, а фонари освещали крупные хлопья, падавшие с неба. Над крышами деревянных домов вились тонкие струйки дыма. Казань жила своей тихой зимней жизнью, но после этой встречи мороз казался не таким уж суровым.
Тем временем местная группировка потихоньку сползалась на свой любимое поле— в простонародье «коробка», — чтобы тренировать скорлупу. Зимой здесь было особенно пусто: снег под ногами скрипел так громко, что чужака можно было услышать за сотню метров.
Турбо, Зима и Адидас-Старший стояли чуть в стороне, наблюдая, как молодое поколение гоняет круги по утрамбованному снегу. Сами они уже доставали по новой сигарете, подкуривали и выпускали едкий дым в холодный воздух.
— Я с вами больше не пью, — хмуро произнёс Турбо, глядя куда-то в пустоту. — Нажрался и поплёлся к Асе в два часа ночи, о любви говорить. Как ещё мать с тряпкой не встретила — загадка.
— Да ты романтик, оказывается, Турбо, — усмехнулся Вова, затягиваясь. — И как, поговорили?
— Может, и поговорили, но он же не скажет, — подытожил Зима. — Он у нас до хера скрытный. Сам себе и песня.
— Пацаны, может, хватит уже бега? — подбежал к ним Марат, задыхаясь и засовывая руки в карманы. — Ноги уже отказывают.
— Нечего вчера было умничать, Маратка, — спокойно произнёс Валера. — Ещё три круга.
— Верните Асю, — измученно прокричал куда-то вбок Марат. — Он же извергом стал.
— Марат, сейчас в фанеру пропишу для профилактики — быстро бегать начнёшь, — с ноткой злости произнёс Турбо.
Марат вскинул руки, показывая жест капитуляции, и поплёлся на очередной круг.
— Разошлась скорлупа, — хмыкнул Вахит.
— Разошлась, — согласился Вова, а потом ехидно добавил: — Ну или правда глаза заколола.
Турбо закатил глаза и посмотрел в сторону двора, где жила Ася. В этот момент во двор подкатила «Волга»-такси, из которой вышло семейство Зиятдиновых. Валера едва заметно улыбнулся, когда вслед за матерью и бабушкой показалась шатенка. Она, будто почувствовав его взгляд, на секунду повернула голову в сторону коробки. Ему показалось, что их глаза встретились.
— О, Аська приехала, Ромео, — едва слышно пробормотал Вахит, за что быстро получил подзатыльник. — Всё-всё, понял.
— Так чё в итоге, Турбо, подойдёшь? — спросил Вова. — Или ты только ночами шуршишь?
— Одна бегает, как ошпаренная, второй ночами крадётся, будто дневной свет не для него придуман, — подытожил подошедший Сутулый. — Весело.
— Весело, пока живы, — тихо сказал Турбо, не отводя взгляда от двора.
В это время двое младших, Пашка и Ильяс, притормозили пробежку и, изображая растяжку, приблизились, чтобы подслушать разговор старших. Снег под их кедами громко хрустнул. Турбо даже не повернулся, но бросил коротко:
— Уши грейте на своей половине.
— Да мы... это... просто... — начал Пашка.
— Просто сейчас пойдёте ещё пять кругов, — отрезал Зима.
Парни переглянулись, но спорить не решились. Здесь, на коробке, чужие разговоры — это не для всех. Те, кто стоял в кругу старших, знали: смех, подколы, сигареты — всё это для своих, а за лишнее слово можно и снег лопатой грести до весны.
Снег хрустел, дыхание паром стелилось в свете фонарей, и зима в Казани казалась бесконечной. Но именно в такие вечера на коробке решалось, кто в районе стоит чего-то, а кто так — массовка.
Турбо всё ещё смотрел в сторону двора, где Ася уже успела скрыться в подъезде. Его взгляд зацепился за жёлтое пятно света, что упало из приоткрытой двери, и он будто на секунду выпал из коробки, из морозного вечера, из разговоров.
— Турбо, — тихо позвал Зима, — ты чё, с нами?
— А? — моргнул Турбо. — Да, с вами.
— С нами он... — усмехнулся Вова. — Только глаза туда бегают, быстрее, чем Марат по кругу.
Турбо хотел что-то отрезать, но Адидас-Старший медленно выдохнул дым и сказал:
— Валерка, ты там смотри... баба — это хорошо. Но пока у нас свои дела не доделаны — ты не на свидании. Понял?
Сказано было без злости, но так, что даже Марат, пробегающий мимо, втянул голову в плечи. В этих словах был не совет, а напоминание: в их мире личное всегда второе.
Турбо молча кивнул, не отводя взгляда от снега под ногами. И только когда Старший отвернулся, он снова, почти украдкой, бросил взгляд на окна дома, где за шторой могла быть она.
Ася переступила порог квартиры, мама и бабушка сразу направились на кухню — бабушка открыла банку с вареньем, мама включила чайник. Девушка тихо подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. За ним в тусклом свете фонарей виднелись ребята из «Универсама», всё так же бегавшие круги на «коробке».
— Видишь их? — тихо спросила мама, подходя к ней и кладя руку на плечо.
— Да, — ответила Ася, не отрывая взгляда от знакомых силуэтов.
Мама молча улыбнулась — в этот момент не нужно было много слов.
— Пойдёшь к ним? — спросила бабушка с лёгкой улыбкой.
— Пойду, — ответила Ася, накинув тёплую шапку и шарф, — Хватит бегать от собственных мыслей.
Ася стояла у борта «коробки». Мороз щипал щёки, нос уже капал, руки прятались в пуховик. Два года её тут не было, и теперь всё казалось и знакомым, и новым: заснеженные плиты, отпечатки кед на снегу, гулкие голоса ребят.
Где-то за домами звякал трамвай на повороте у «Горьковки», а возле подъезда лениво потрескивала бочка с костром.
— Вот это да... — Сутулый первым заметил её и пошёл навстречу. — Думали, ты нас забыла, а она, глянь, как снег на голову — и сразу на коробку.
— Ага, — подхватил Зима, — ещё скажи, что просто мимо шла.
Ася улыбнулась, чувствуя, как напряжение уходит.
— Мимо? Да я весь путь сюда в голове крутила — что скажу, когда вас увижу.
— Да чё говорить, — Вова шагнул ближе и слегка толкнул её плечом, — главное, что приехала. Мы ж тут без тебя совсем одичали. Думали, ты нас забыла, как старые «Адидасы».
— Забыла? Да вы что... — Ася замялась, потом тихо добавила: — Просто не было сил прощаться. Не потому что хотела уйти, а потому что не могла смотреть, как всё рушится.
— Ну, бывает, — Турбо хлопнул её по плечу. — Главное, вернулась. Тут без тебя не то.
Ася посмотрела на них, и в груди стало тепло.
— Соскучилась по вечерам тут... по вашим тупым шуткам, по кругам вокруг коробки... и даже по вашему дыму, будто это кислород.
— Вот, — ухмыльнулся Зима, — значит, всё, влипла снова. Будешь на каждой движухе. Или хотя бы на чай с пирожками у Алии Петровны, — он кивнул в сторону соседнего подъезда.
К ним подбежал Марат. Обнял так, что она едва устояла.
— Два года, Аська... — сказал он тихо, но с улыбкой. — Ты даже не знаешь, как мы ждали.
— Знаю, — она кивнула. — Я тоже скучала. Я столько всего хочу рассказать, но боюсь забыть самое важное.
— Забей на слова, — усмехнулся он. — Главное — будь тут, с нами.
— Ася, — встрял Вова, — мы тебя ждали, чтоб ржать до упаду, а не кино про слёзы смотреть. Даже если это будет наш последний зимний вечер.
— Во-во, — подхватил Зима, — без тебя тут так тухло, что даже крысы с «Универсама» на юг съехали.
Ася впервые за долгое время рассмеялась по-настоящему.
— Спасибо, пацаны. За то, что вы — настоящие. Даже когда всё вокруг валится, вы остаетесь опорой.
— Мы не святые, — сказал Марат, — но мы свои. А это значит — есть место, куда можно вернуться без вопросов.
— Ну что, — Турбо усмехнулся, — пойдём встречу обмоем? Без бабулиных пирожков мы зиму не вытянем, но это уже техника.
Она оглядела их, и поняла — после двух лет и перемен, именно здесь, на этой ледяной коробке между девятиэтажками, есть то тепло, которого нет ни в одном большом городе.
Сосед у пятого подъезда как раз волок магнитофон «Весна», сипло играла «На заре» из «Альянса». Петарда хлопнула у мусорки, по снегу заскрежетали чьи-то валенки. Всё это было про Казань, про зиму восемьдесят восьмого, про них.