Опенхарт
Жизнь оказалась настолько тяжёлой, что мне нередко приходилось уходить от реальности в какие-то вымышленные миры или посещать эпохи, в которых моё появление ещё даже не планировали. То есть, я брала книгу в руки, уходила в холодные, безлюдные комнаты и читала. Я много читала, часто. Ни с кем не делилась, а хотелось очень, но домашнему окружению ничего нельзя было доверить, то ли разболтали б всем родственникам за каким-то чёртом, то ли заметили где-то несуществующий подвох и начали запугивать. К счастью, практически из всего есть выход, даже из гиперопеки. Я поступила в техникум и во время обучения не выдавала оценки, трудности, домашние задания и даже отношения с новыми людьми возле меня. Но внимания, поганой сволочи, хотелось.
Хоть моя будущая профессия никак с литературой связана не была, я всё равно ходила на все пары и считала предмет больше, чем увлечением; своего рода «вредной привычкой». Может, в этом доля её вины, есть вероятность.
Аделина Александровна преподавала мне литературу и русский язык. Ну, грамотной я почему-то и без обучения являлась, интерес не явился и даже не запылился, а вот литература...
Она обязывала читать, в этом и заключалась её работа, логично. Определённый срок самостоятельного хождения по земле того мира, затем обсуждения. Мало кто из группы интересовался этим предметом, поэтому труда в перетягивании каната на себя не возникало. Делала это намерено по двум причинам.
Во-первых, как бы сильно я себя за это не гнобила, но переделать не могла - я любила внимание, даже требовала, приказывала на блюдечке нести, нет, на подносе, шире, больше влезало. Но грешить себе позволяла не сразу; для начала мне нужно было привыкнуть к человеку, понять, что это создание не уходило несмотря на мою замкнутость, которая вскоре умирала, позволяя сесть на трон настоящей мне.
Так мы и начали. Она задавала вопрос и ждала лес рук, который не рос. Но ей на глаза попадались мои. Я смотрела на неё, ехидно улыбалась, а она чувствовала моё желание ответить. Ну, говорила я правильные вещи, читала же! Далее - туман.
Некоторые ответы имели тайный смысл: студент давал ответы, построенные из-за определённого взгляда на жизнь. Читая Грозу, комедию Островского, я вспоминала свою старшую сестру, ленивое создание, неспособное что-либо сделать самостоятельно. Чтоб облегчить себе жизнь, она переехала жить к парню, а тот оказался маменькиным сынком, не вышедшим из-под юбки. Сестра подвергалась ежедневным ссорам со свекровью. А всё почему? А потому что один - тварь дрожащая, поддающаяся сатане-мамаше, а вторая - дура, которая нет бы приложить усилия и поменять жизнь, стала терпеть и подвергала себя «селфхарму». Уроды, выродки. А тут еще и в произведении то же самое, хотела уйти из реальности, а подверглась её преследованию. Книга один раз, помню, полетела в стену. На паре я отвечала на вопросы с жаром, каждого из семейки Кабановых по-своему облила несколькими вёдрами грязи. Аделина Александровна святым была человеком, она увидела, как мне плохо. Помню, после пары она меня обняла. Это был первый преподаватель, одаривший меня объятиями. Я тоже посчитала сие подарок вниманием.
Во-вторых, поступать мне приходилось ужасно. Обнаружив её на перемене в коридоре с другим студентом, в душе просыпалась ревность. Особенно сильно это было, когда я хотела подойти и поговорить, а внаглую ж нельзя, занято место, грубо говоря. А когда на паре она хвалила нашего надоедливого мальчика Диму, хотелось подойти с треснуть его по голове, желательно, раза три. Слово «молодец» я считала только собственным.
Помню, сгоряча нажаловалась историку, когда осталась после пар контрольную переписывать, мол, Дима сволочь, так-сяк. Он был шокирован и смотрел на меня глазами доктора на псих. больного пациента. Сказал, что я перегибаю и, цитирую, «должна быть ко всем «опенхарт». Ну, как я поняла, то есть с открытым сердцем, а «ко всем» - значит липнуть и к сверстникам, а не только преподавателям. Ко всем? Он не понимал того, что одногруппники мне попадались такие, с которыми только поржать возможность представлялась. Чуть я начинала обсуждать что-то, душу терзающее, они «сливались», мягко говоря, переводили тему. Дима мало того, что таким же был, так ещё и надоедал. А преподавательница готова была и даже отвечала тем же нередко. Ну и кто из них заслужил «опенхарт»?
Она была лучшей, любимой преподавательницей. Видела мои страдания, хвалила, уважала, за руку держала, принимала, понимала...
Я ради неё осилила Войну и мир, полностью прочитала, намучилась с лишними нудными главами, но от одной корки дочитала до противоположной. Отвечала, помню, единственная! Все засунули языки поглубже, и мы с ней были только вдвоём. Я доверила ей свою радость за то, что персонаж Анатоль Курагин помер в муках, прямо так и сказала: помер. Наташу осудила, Лизе Болконской посочувствовала, расхвалила любимчика Александра Первого, увидела в её журнале на против своей фамилии пятёрку. Ещё бы она её не поставила.
Но литература была всего-то один курс. Помню, в сочинении на экзамене в доказательства аргументов приводила примеры из произведений, которые мы даже не читали, выпендрилась и ушла с высшим баллом.
А первого сентября вечером, когда прислали расписание на весь курс, мир рухнул.
Будущая профессия дальнейшего изучения прозы не требовала. Каждый день ожидали исключительно технические предметы и предметы, ну, то есть пары и приспособления для практических занятий, технарь, это логично. Преподаватели были очень хорошие и добрые, но требовали только знаний, личная отдача не считалась нормой.
Пару раз нам с Аделиной Александровной доводилось пересекаться, в один из таких у меня был плохой день, и я из-за вопроса «как дела?» тупо взяла и расплакалась ей в пиджак.
Истерила, да. Ревновала её к первокурсникам страшно. Особенно жутко это проявлялось к специальности «Филологическое дело», филологам нужна была литература, и они встречались с ней чуть ли не каждый день. Мне словно выстрелили в голову, отчего я была не в состоянии ни подвигаться, ни сделать вдох. Отобрали единственного родного человека.
Я помню свою литературную депрессию - жизненный период, в который не хотелось читать, а пытаясь, на месте книги мне виделась пустота, словно чего-то не хватало. Кого-то. Становилось противно, и книга уходила дальше пылиться на полку в самый тёмный угол комнаты, чтоб глаза не мозолила. Сошла с ума настолько, что один раз посвятила Аделине Александровне стихотворение, неблагозвучное, правда, но зато с рифмой, удивительно.
Мне полегчало, когда перед одной из пар весной я случайно подслушала разговор двух мальчишек из моей группы.
- Чëт вообще не смешно, глаза болят от информационных технологий, тяжкий предмет.
- Да они все, Илюх, тяжкие. Та же пара по созданию интернет-сайтов полный «анриал». Как-то с каждым годом становится всё тяжелее и тяжелее.
- Согласен. Я так ностальгирую по Серафимовой...
- Которая Аделина?
- Ага. Так не хватает её улыбки и даже, прикинь, этой нудятины, под которую спалось хорошо...
Я не почувствовала ревности, мы показались мне бедными, общими и одинаково мучениками. Почему-то от усложняющей ситуации я почувствовала облегчение. Может, небеса сжалились?
Удивилась, обнаружив на выпускном красную корку диплома. По литературе стояла пятёрка, собственно, как и везде.
Скучание я чувствовала отныне шрамом в области сердца, который падал на глаза, но уже не чувствовалась боль из той области. Скучала, но смирилась. И продолжила читать. Самостоятельно. В один день как-то взяла книгу, и пошло, и поехало.
Бывает такое, что преподаватели таковыми не считаются, а предстают чем-то большим. Это нормально, случается со многими, просто они об этом не говорят. Хорош не тот педагог, который умно объяснил тему, а тот, которому хватило ума принять студента таким, каким он открылся и потребовал взаимного раскрытия.