Семь
В моей голове проносятся десять миллионов мыслей, но главная из них - «БЕЖАТЬ»! Мальчишка несется на меня, размахивая руками, как крыльями мельницы. Он приближается, и я вижу, что на вид ему лет пятнадцать, а еще он одарен сложением, как у бульдога. С тем лишь отличием, что бульдог должен быть сделан из кирпича.
Я мчусь ему навстречу, как Гермес в крылатых сандалиях. Скорость на моей стороне: я просто пробегу мимо этого мальчика Руки-Лопасти. Мои кроссовки мелькают так быстро, что их очертания сливаются в одну сплошную линию. Я уже добегаю до середины гравийной дорожки, и тут мальчишка пальцем ноги задевает за мою лодыжку. Он теряет равновесие, и как раз вовремя: мой живот издает «Уф!», и я уже не Гермес, а мальчик со сломанными крыльями.
- Папарацци-папарацци-папарацци, - быстро выкрикивает он.
Я, признаюсь, впечатлен: скороговорка та еще.
Сглотнув, я снова пускаюсь в бегство. Вспрыгнув на батут, я спешно скачу вверх-вниз; в последнем прыжке я оказываюсь выше забора, перепрыгиваю на другую сторону и приземляюсь на мусорный бак. Я соскакиваю на землю и полубегу-полухромаю по переулку к Суоллоу-стрит.
- Лузер, - кричит мне вслед мальчишка, и я слышу звук от удара: он пнул забор.
Все, чего я хочу, это добраться до Холма скейтбордистов. Я забыл про боль и несусь сквозь лес, не останавливаясь и не оборачиваясь поглядеть, бежит ли Руки-Лопасти за мной. Нахожу место, где спрятал свой скейт, вытаскиваю его из зарослей ежевики и лечу по лесу, зажав доску в руках. Достигнув опушки, я набираюсь храбрости и оборачиваюсь. Мальчишка за мной не побежал. С коротким стуком скейт приземляется на дорожку, я вспрыгиваю на него и со свистом качусь вниз по Холму скейтбордистов. Спасибо выносливым подшипникам! У самого подножия я ныряю головой вниз и приземляюсь носом прямо в высокую траву.
Там я и лежу целую вечность, повторяя в голове один и тот же вопрос: мой папа - это и его папа?
Заиндевевшие травинки щекочут мне щеки, и весь город тоже кажется обледеневшим. Я-то думал, что я - единственный мальчик в мире, который может назвать Малкольма Мейнарда своим отцом. Я слышу у себя в голове слова мальчика Руки-Лопасти, а на горизонте плывут темные рыхлые облака. Я нашел папин дом. Операция «Баскервиль» увенчалась успехом. Одна слеза вырывается на волю, стекает по щеке и просачивается в землю. Мне кажется, я просто гений. Еще одна слеза следует за первой. Мне кажется, я непобедим. Третья слеза течет по проторенной дорожке. Мне кажется, мне одиноко.
Через час я обнаруживаю, что лежу под одеялом. Понятия не имею, какие шаги я предпринял, чтобы тут оказаться. Фосфоресцирующие звезды освещают потолок - пять остроконечных маяков счастья. Мне больно на них смотреть, и я закрываю глаза. Когда мама пришла домой с работы, она прокричала нам на второй этаж, что принесла немного просроченного печенья, которое уже нельзя продавать. И даже тогда я не вышел из комнаты. Этой ночью мне опять снится Пэрэдайс-Пэрэйд. Это тот же самый сон: я стою под папиным деревом. На этот раз медаль святого Гавриила стала луной, а опадающие листья - рубинами. Поначалу я ловлю их, но они разбиваются и рассыпаются вокруг, как лепестки кроваво-красной розы. Они одеялом покрывают землю, а потом продолжают падать, пока не доходят мне до колен и выше, до пояса. Я оступаюсь и падаю в алую реку; на поверхности остаются лишь мои пальцы. Когда появляется рука, мое сердце наполняется надеждой. Кто-то хватает мои пальцы и тащит меня наверх. Я просыпаюсь с мыслями о папе.
- Вот и чудище явилось, - говорит Грейс, запихивая в рот тост. - Ну и видок у тебя.
Мама вскидывает глаза, но быстро отводит взгляд. Ее пальцы обвиваются вокруг чашки со свежезаваренным чаем. Она не спеша его прихлебывает:
- Что, тоже нездоровится?
Я пожимаю плечами и сажусь за стол.
- Я, наверное, съела что-то не то, - говорит мама. Небольшой вулкан ширится у нее в груди, и она прикладывает кулак ко рту. Воздушный вулкан извергается. - Ой, извините.
Я сыплю остатки шоколадных хлопьев в миску и мысленно вычеркиваю из списка. Святой Гавриил ни в жизнь не раздобудет мне бассейн с этими крошками.
- Слишком много печенья, - вздыхает мама. - Знала же, что не надо съедать всю пачку.
Лицо у мамы цвета дельфиньих плавников. Если приложить мой серый школьный джемпер, то вы ни за что не догадаетесь, где заканчивается джемпер и начинается мамина кожа. Мама болеет так редко, что я удивляюсь, когда она говорит, что ей надо полежать перед сменой в супермаркете. Я спрашиваю, чем ей помочь; мама улыбается и говорит, чтобы я заглянул в ее сумочку. Там где-то были таблетки от желудка. Не против ли я принести ей одну и стакан воды, чтобы запить?
- О, мистер Подлиза с Подлизьей улицы из города Подлизовска, - комментирует Грейс, как только мама исчезает на втором этаже.
Да она просто завидует, что ей первой не пришло в голову спросить, чем помочь. Теперь я стал золотым ребенком.
Я показываю язык, а Грейс скрежещет:
- Фу, блевотина шоколадная.
Мамина розовая сумка в блестках аккуратно приткнулась под вешалкой с куртками. Я расстегиваю молнию и заглядываю внутрь. Это как обнаружить одну из загадок мироздания. Я похож сейчас на того чувака, который первым наткнулся на гробницу Тутанхамона. Что же я тут обнаружу? Может, сокровища? На первый взгляд ничего примечательного: ни радиоуправляемого вертолета, ни фингерборда, ни, разумеется, карамельного ассорти. На самом дне лежит аккуратно сложенная страница. Это рекламный опросник, вырванный из журнала о здоровье; его выпускает наша местная больница, «Роял Принцесс Юниверсити Хотел». Я знаю, что плохо читать то, что тебе не предназначено, но так уж вышло. В нашем доме есть место лишь для одного святого, и оно уже занято святым Гавриилом. Итак, первый вопрос.
Ваши груди:
а) задорно торчат;
б) в них прощупываются бугорки;
в) болят, чувствуется покалывание.
«Покалывание». Это что-то про ежей? Насколько я знаю, мама в лифчике ежей не носит. Но она обвела и б), и в), и меня это разозлило. Второй вопрос вообще какой-то бессмысленный.
2. Кровяные выделения:
а) обильные;
б) никакой крови;
в) мазня.
На сей раз мама обвела б), и это единственный вариант, от которого меня не тошнит. Третий вопрос приводит меня в совершенное замешательство. Если бы он был написан на французском, я бы понял не больше и не меньше.
3. Опишите свои симптомы:
а) изжога, болезненность, неудобство;
б) перепады настроения, утомляемость, частые позывы в туалет;
в) я чувствую себя бодрой, здоровой и исполненной жизненных сил.
И снова мама обвела два пункта: а) и б). Я, конечно, знаю, что она несется к сорока годам, как гоночная тачка, но все равно еще не время ставить на себе крест. Миссис Нунко уже восемьдесят шесть, и все равно она больше в), чем мама. Последний вопрос - это и вовсе никакой не вопрос. Там говорится, что если вы обвели более трех ответов, то вам надо позвонить в больницу и записаться на прием. Мама подчеркнула номер телефона. Двойной чертой. Да еще и красными чернилами.
Я складываю объявление и прячу его обратно в сумку. Да уж, не этого я ожидал, когда полез искать таблетки от желудка. Я слышу голос мамы со второго этажа: она просит меня поторопиться, пока кислота не начала разъедать ее желудок изнутри.
- Уже иду, - кричу я в ответ.
В школе я продолжаю думать о маме с папой. Она болеет и скрывает это, а он живет с мальчиком Руки-Лопасти и тоже скрывает. Большой Дейв живет с «Кэролайн 1973» и скрывает это. Я переживаю о них всех и скрываю это. А Грейс - это просто Грейс. Утром я сунул святого Гавриила в карман и принес его с собой в школу.
- А с номером девять ничего не получится? - шепчу я себе в карман блейзера. - Если бы у меня была ракета, я бы улетел на Луну и сбежал от всех проблем на Земле. Уж ракету-то ты можешь мне достать, раз больше ничего остального у тебя не получается.
- Дэниел Хоуп, я бы попросила тебя слушать внимательнее, - говорит мисс Парфитт.
- Думаю, что и восьмой номер сгодится, если ракету мне нельзя, - бормочу я себе под нос. - Восьмой номер - это было бы очень круто.
Я лениво черкаю свой номер и адрес на тетрадке.
Дэниел Джордж Хоуп
221Б Бейкер-стрит
Лондон
- Я не знаю, кто там шепчет, но не могли бы вы прекратить? - Мисс Парфитт тычет в моем направлении своим птичьим клювом, а потом расправляет грудь. - Это важнее, чем ваша пустая болтовня. Новости о проекте «Природу уважает каждый». Как вам известно, в этом году мы не ставим рождественский спектакль; вместо него мы будем заниматься проектом «Природу уважает каждый».
- Эх! - вздыхает Кевин Каммингс. - А я так хотел быть Иосифом.
- Ты бы скорее играл осла, - смеется Джо.
- Тишина, пожалуйста, - прерывает ее мисс Парфитт. - Это будет чудесно. Возможно, не так чудесно, как история о рождении Иисуса, но, уверяю вас, вы не пожалеете. Если вас волнует рождественский дух, то могу пообещать: потолок актового зала будет разукрашен звездами.
- Еще нам понадобится несколько пастухов, - замечает Кевин.
- Нет, пастухов не будет, - отрезает мисс Парфитт. - Если только ты не выберешь какого-нибудь пастуха себе в герои, в чем лично я сильно сомневаюсь.
- Нее, - отвечает Кевин. - Я выбрал папу, он у меня налоговик.
Мисс Парфитт хлопает в ладоши:
- Итак, сегодня вашим заданием будет написать стихотворение о вашем герое. Это поможет вам создать образ и, возможно, подскажет несколько идей касательно костюма. Да, Кевин, что у тебя на этот раз?
- А что, если я передумал и выбрал мужика, который управляет ломбардом?
- Это еще зачем? Он - твой герой?
- Да не то чтобы, мисс. Но он сможет принести золото, прямо как один из волхвов. У него в ломбарде полно золота.
- Кевин, мы не будем ставить рождественскую сценку. Мне казалось, я выразилась достаточно ясно. Это будет событие, посвященное вашим героям. Вы можете написать оду, сонет или хокку... или что вы там еще придумаете. Удивите меня. Если это поможет, то я нашла определение героя в словаре. Это человек, которым восхищаются за его благородные качества. Все остальное на ваш выбор.
- Можно я выберу Деву Марию? - спрашивает Джо.
Мисс Парфитт вздыхает:
- Ну, если без этого никак, то ладно. Но только сделай Ее живой - пусть она выпрыгнет на меня со страницы.
- Как-то страшновато звучит, - шепчет Джо, доставая блокнот и рисуя нимб.
Да уж, страшновато. Как прикажете писать стихотворение про папу, моего героя, когда я, как только что понял, ни шиша о нем не знаю? В конце концов я сочинил, но не уверен, что рассказал хоть немного о благородных качествах папы.
Мой папа. Стихотворение
Вот однажды папа жил да был,
И меня ужасно он взбесил.
Я письмо ему послал,
Он ответ не написал.
И теперь я очень приуныл.
Я украдкой смотрю в работу Криса: вместо того чтобы писать стихи, он рисует портрет своего папы. Из рисунка понятно, что у папы душа нараспашку; особенно Кристоферу удалась форточка на груди. Очень впечатляющий рисунок, хотя, конечно, нарисовать прямоугольное окно проще, чем круг.
- Кристофер, - подплывает к парте Кристофера мисс Парфитт. - Все это, конечно, похвально, но я не просила вас рисовать своих героев. Я попросила написать стихотворение. Вместо того чтобы рисовать окно, почему бы не «взглянуть» через него в свою душу.
Я тут же закрываю свою работу рукой, чтобы миссис Парфитт ничего не разглядела.
Учительница продолжает:
- Если ты не знаешь, что написать о папе, почему бы тебе не выбрать для проекта маму?
- У меня нет мамы, - отвечает Кристофер, теребя волосы.
Позже, когда я спрашиваю Кристофера, правду ли он сказал, он притворяется, что не слышит меня. Я повторяю вопрос, и он смотрит на меня убийственным взглядом. Крис просто дурачился, чтобы рисовать, а не делать задание.
Я знаю, что он лжет. Но не знаю почему.