СИНДЕСМОЗ Ланцелотти.

Боль от прикосновения Ланцелотти была не просто физической. Она была метафизическим ключом, вставленным в скрипящий замок его существа. Кончики длинных, холодных пальцев Доктора, коснувшиеся воспаленной лучезапястной кости, послали волну огня не только по нервам, но и по самой структуре его страха. Это было обещание и угроза, сплавленные воедино.

- Превосходно, - прошипел Ланцелотти, его дыхание пахло гвоздикой и чем-то химически-горьким. - Боль - это истина. Она не лжет. Твоя плоть кричит о своем несовершенстве. Слушай ее, Тоби. Слушай внимательно.

Он отвел руку и жестом велел следовать вглубь лавки, мимо жуткого паноптикума консервированных страданий и тикающих черепов. Элжбета на столе издала еще один влажный хрип, но Ланцелотти не удостоил ее взглядом. Его внимание теперь принадлежало исключительно Тоби, новой, хрупкой канве.

Они прошли через занавесь из грубой, пропитанной карболкой ткани. За ней находилось меньшее помещение, еще более насыщенное запахами - здесь доминировали резкие щелочи, спирт, металл и подспудная сладость разложения, словно принесенная с собой. Стоял тяжелый дубовый стол, похожий на алтарь, застеленный толстой, заскорузлой кожей темного цвета. Над ним висели на крюках инструменты, знакомые и незнакомые: скальпели разной кривизны, костные кусачки, похожие на клювы хищных птиц, пилы с мелкими, острыми зубьями, зонды, зажимы, иглы - толстые, для швов, и тонкие, как волос, возможно, для нервов. Рядом стояли склянки с жидкостями: прозрачными, желтыми, кроваво-красными, мутно-зелеными. На столе - примитивный, но устрашающий аппарат: медный шар с рукояткой динамо-машины и два электрода с обгоревшими кончиками.

- Сними верхнюю одежду, - приказал Ланцелотти, уже надевая другой кожаный фартук, менее запачканный, но от этого не менее зловещий. Его движения были точными. - И ложись. Лицом вверх. Руки вдоль тела.

Тоби повиновался, дрожа. Каждое движение суставов отзывалось внутренним стоном. Холодная кожа стола впилась в его лопатки. Потолок здесь был ниже, закопченный, и свет единственной масляной лампы бросал прыгающие тени, превращавшие инструменты в ожидающих пауков.

Ланцелотти подошел, держа в руках широкую кисть и открытую банку с пастообразным веществом цвета охры, издававшим резкий, едкий запах.

- Антисептика, - пояснил он без эмоций, начиная густо намазывать пасту на живот и грудь Тоби. Вещество холодило кожу, потом начало жечь. - Карболовая кислота и оксид цинка. Убьет все лишнее на поверхности. Нам нужна чистота... для творческого беспорядка внутри.

Он работал методично, покрывая торс, шею, руки до локтей. Запах заполнил носоглотку Тоби, вызывая тошноту. Потом Доктор взял другой сосуд, с прозрачной жидкостью, и промокнул ею лицо Тоби, особенно тщательно - вокруг рта и ноздрей. Пахло спиртом и эфиром.

- Для ясности восприятия, - пробормотал Ланцелотти. - Первый акт требует... присутствия. Позже, когда мы углубимся в симфонию плоти, тебе позволят ускользнуть в объятия Морфея. Ненадолго.

Он отошел, вернулся с куском грубой ткани и кожаным ремнем. Прежде чем Тоби успел протестовать, Доктор ловко вставил ткань ему между зубов, а ремнем притянул голову к столу, не слишком туго, но достаточно, чтобы помешать движению.

- Предосторожность, - пояснил Ланцелотти, его глаза блестели в полумраке. - Иногда истина вырывается наружу... в виде зубов и языка. Неэстетично.

Затем он взял скальпель. Лезвие блеснуло в свете лампы.

- Мы начнем с малого, Тоби. С диагностики... и подготовки канвы. Колено. Левое. Оно поет громче других, не так ли?

Он провел пальцем чуть выше коленной чашечки. Прикосновение было легким, но боль, словно спящая змея, мгновенно подняла голову. Тоби напрягся, его пальцы вцепились в край стола.

- Расслабься, - шепнул Ланцелотти, и его голос вдруг приобрел гипнотическую мягкость. - Напряжение мешает току жидкостей. Мешает... видеть.

Лезвие коснулось кожи. Не порез, а скорее, холодное обещание. Потом - давление. Острое, жгучее. Тоби вскрикнул сквозь ткань во рту. Скальпель рассек кожу чуть ниже надколенника с хирургической точностью. Неглубоко. Но достаточно, чтобы показать бледно-желтую подкожную клетчатку и алые края разреза. Крови было немного - капилляры сжались от холода и страха.

- Подкожная фасция, - комментировал Ланцелотти, рассекая следующий слой тонким движением. Его голос был ровным, как у лектора. - Видишь? Здоровая. Белесая. Но под ней... - Он ввел тупоконечный зонд, раздвигая ткани. - Вот он. Препателлярная сумка. Воспаленная. Набухшая. Как спелый, больной плод.

Тоби зажмурился, но образы ворвались под веки: его собственная синовиальная сумка, увеличенная, заполненная не смазкой, а мутным, желтым экссудатом, кишащим крошечными белыми кровяными тельцами - лейкоцитами, обреченными на смерть в борьбе с невидимым врагом.

Ланцелотти аккуратно надрезал стенку сумки. Оттуда хлынула густая, вязкая жидкость желтовато-кремового цвета, с нитями фибрина, как крошечные белые червячки.

- Серозно-фибринозный экссудат, - произнес Доктор с удовлетворением. Он собрал немного жидкости на стеклянную пластинку. - Прекрасная консистенция. Плотность лейкоцитов высокая. Активный процесс. Идеально.

Запах ударил Тоби - сладковатый, гнилостный, специфический запах воспаленной синовиальной жидкости. Он застонал. Ланцелотти проигнорировал. Он ввел в разрез узкий желобоватый зонд, расширил его, заглядывая внутрь.

- Стенки сумки утолщены, гиперемированы, - бормотал он. - Ворсины гипертрофированы... как кораллы в море гноя. А вот и надколенник. - Он коснулся зондом кости. Тоби взвыл от новой волны боли, глубокой, костной. - Поверхность подхрящевой кости... шероховатая. Точечные кровоизлияния. Видишь эрозии? Микроскопические, но они есть. Как червоточины в дереве. Хрящ... - Он поскреб зондом. Тот издал тонкий, скрежещущий звук. - Истончен. Местами обнажена кость. Музыка трения... - Ланцелотти закрыл глаза на мгновение, будто прислушиваясь к скрежету. - ...прелюдия к Синдесмозу.

Он вынул зонд, покрытый слизью и кровью. Взял длинную иглу с широким просветом и шприц с прозрачной жидкостью.

- Промывка, - объявил он. - Очистим поле для будущего творения.

Игла вошла в разрез. Боль была тупой, распирающей. Потом пошла жидкость. Холодная, едкая. Она заполняла полость сумки, давя изнутри, смешиваясь с гноем. Тоби чувствовал, как она разливается под кожей, жжет воспаленные ткани. Ланцелотти откачал шприцем мутную смесь антисептика и экссудата, повторил процедуру. Каждый раз, когда игла двигалась внутри, касаясь воспаленной кости или стенок сумки, Тоби содрогался, его тело покрывалось липким холодным потом.

- Довольно, - наконец сказал Доктор. Он зашил разрез несколькими грубыми, но точными стежками шелковой нитью. Боль от уколов иглы была ничтожна по сравнению с тем, что было. - Первый акт завершен. Диагностика подтверждена. Канва... подготовлена к грунтовке. Теперь отдых. Тебе понадобятся силы для главного действия.

Он развязал ремень, вынул тряпку изо рта Тоби. Тот лежал, обессиленный, дрожащий. Колено горело огнем, раздулось от введенной жидкости и травмы. Но странным образом, острая, грызущая боль в самом суставе немного притупилась - возможно, от шока или действия антисептика.

Ланцелотти поднес к его губам глиняную кружку.

- Пей. Опиумная настойка. Усмирит боль... и откроет врата видениям. Они важны.

Горьковато-сладкая жидкость обожгла горло. Почти сразу по телу разлилась тяжелая, ватная волна. Мир поплыл. Звуки - тиканье черепов, бульканье трубок Элжбеты, собственное прерывистое дыхание - отдалились, стали эхом. Боль превратилась в туманную, далекую пульсацию.

Ланцелотти помог ему подняться и повел, почти понес, в крошечную смежную каморку. Там стояла узкая койка, застеленная грубым полотном, пахнущим щелочью и пылью. Тоби рухнул на нее. Сознание уплывало.

- Спи, - прозвучал голос Доктора где-то из глубины туннеля. - И смотри. Слушай свою плоть. Она расскажет тебе историю... историю твоего преображения.

Тьма накрыла Тоби. Но это не была пустота. Это был океан. Океан боли, превратившийся в вязкую, теплую субстанцию. Он плыл в нем, и образы возникали из мрака:

Руки. Его собственные руки, но огромные, как у гиганта. Суставы пальцев были раскрыты, как чудовищные цветы, обнажая внутри не кости и хрящи, а сложные механизмы из черного дерева и латуни. Но шестерни были забиты не кровью, а густым, янтарным медом, в котором копошились крошечные, слепые белые черви. Черви пожирали дерево, а мед застывал, парализуя механизм. Контрактура. Слово пришло само.
Колени. Теперь это были не суставы, а двери. Тяжелые, дубовые, покрытые резьбой из переплетенных нервов и сосудов. За дверями что-то стучало, скрежетало. Он толкнул одну - она открылась с жутким скрипом. За ней был не мениск, а водопад. Но не воды - густой, желто-зеленой синовиальной жидкости, падающей в бездонную черную пропасть. В струях плавали белые хлопья - как снег в гноище.
Выпот.
Элжбета. Она стояла перед ним, но не в лавке, а в бесконечном белом пространстве. Ее стальной позвоночник сиял, как мост в никуда. Но от мест соединения с плотью струился не гной, а свет. Ослепительно-белый, чистый. И этот свет жёг. Он прожигал ее кожу, мышцы, обнажая ребра, которые тоже начинали светиться изнутри и крошиться, как обугленное дерево. Она не стонала. Она пела. Тонким, нечеловеческим голосом, похожим на скрип несмазанных шестерен. Песня была о трансмутации. О превращении боли в свет. О разрушении как пути к чистому, функциональному ничто.
Ланцелотти. Он парил над всем этим, как темный бог-паук. Но вместо головы у него был череп, увенчанный тиарой из скальпелей и циркулей. Из глазниц вместо глаз струился не свет, а густой, черный дым, пахнущий паленой плотью и озоном. В каждой из его восьми лап он держал инструмент: скальпель, пилу, зонд, шприц, молоток, долото, крюк... и книгу. Книгу, переплетенную в кожу, испещренную письменами, которые светились кроваво-красным. Он не смотрел на Тоби. Он писал. Писал что-то в книгу, а буквы падали вниз, как горящие угли, прожигая дыры в мире галлюцинаций.

Тоби проснулся от прикосновения. Холодного, влажного. Он открыл глаза. Мир качался. Опиумная дурманящая пелена еще не рассеялась. Рядом стоял Ланцелотти, держа в руке мокрую тряпку, которой, видимо, и обтер его лицо.

- Видения? - спросил Доктор, не ожидая ответа. Его взгляд был острым, аналитическим. - Они показали путь? Показали тщету биологии?

Тоби попытался сесть. Голова раскалывалась. Колено ныло глухой, разлитой болью под свежим швом. Он кивнул, не в силах говорить. Путь? Он видел только кошмар. Но тщету биологии - да, видел.

- Добро, - Ланцелотти указал на небольшой деревянный столик у койки. Там стояла миска с мутной похлебкой и кружка воды. - Ешь. Набирайся сил. Твоя плоть нуждается в топливе для... переплавки. Я должен навестить Элжбету. Ее состояние ухудшается. Гной приобрел гангренозные нотки. Очаровательно.

Он вышел, оставив Тоби наедине с похлебкой, болью и остатками кошмаров. Юноша попытался встать. Колено подкосилось, послав стреляющую боль по нервам. Он рухнул обратно на койку. Отчаяние, холодное и липкое, поползло по спине. Он был пленником. Пленником своей болезни и этого... Художника Плоти.

Его взгляд упал на полку над столиком. Среди склянок с непонятными веществами и груды старых тряпок лежала книга. Не та, кошмарная, из видения. Обычная, толстая, в кожаном переплете, потертом и жирном от пальцев. На корешке - никакого названия. Только инициалы: "А.Л."

Дневник. Дневник Ланцелотти.

Сердце Тоби забилось чаще. Боль в суставах отступила на второй план перед жгучим любопытством и страхом. Он оглянулся. Из-за занавески доносился голос Доктора, что-то нашептывающий Элжбете, и ответное бульканье.

Дрожащими руками (суставы пальцев горели от движения) Тоби дотянулся до книги и стянул ее с полки. Она была тяжелой. Он открыл ее наугад. Страницы были исписаны плотным, витиеватым почерком, чернилами цвета запекшейся крови. Язык... был чудовищным. Смесь медицинской латыни, алхимических терминов, поэтических метафор и откровенного безумия. Глаза Тоби выхватили фрагменты:

"...пателла пациентки Б. представляет собой идеальный холст для демонстрации дегенерации. Субхондральная кость, обнаженная, как скала после оползня, испещрена микрокистами, наполненными синовиальной росой, мутной от лейкоцитарного праха. В этом есть красота геологии распада..."
"...эксперимент с вживлением латунного шарнира в место разрушенного локтевого сустава у субъекта Г. Давал надежду. Но грануляционная ткань, эта влажная, розовая надежда плоти, превратилась в пиогенную мембрану. Гной, как вино нового урожая, сочится по латуни, окисляя ее в ядовитую зелень. Поражение? Нет. Прелюдия. Плоть должна научиться пить металл, а не отторгать его..."
"...Элжбета... Мой херувим распада. Ее стальной хребет - моя ода сопротивлению биологии. Но биология мстит сладкой гангреной. Запах от свищей... сладковато-трупный, с нотами перезрелой дыни и... озона? Интересно. Возможно, в процессе разложения рождается новая энергия? Жизнь после жизни? Нужно исследовать глубже. Возможно, ампутация конечностей снимет нагрузку с ядра конструкции..."
"...Тоби Крессен. Ювенильный артрит. Не болезнь. Благословение! Его суставы - готовые котлы для алхимической трансмутации. Кость уже истончена, хрящ стерт. Осталось лишь... выжечь тлен и влить вечность. Его боль - священный огонь горнила. "Синдесмоз" обретет в нем совершенное воплощение. Он станет моим величайшим артефактом. Вечно страдающим. Вечно функциональным. Вечным..."
"...боль - не враг. Она -соавтор. Она - кисть, которой я пишу на холсте живой плоти. Она очищает, обнажает суть. Когда Тоби закричит под моим скальпелем, это будет не крик страдания, а гимн рождающейся новой формы. Его слезы - святая вода нового крещения..."

Тоби отшвырнул дневник, как раскаленный уголь. Он упал на пол с глухим стуком. Ужас, холодный и окончательный, сжал его горло. Он был не пациентом. Не человеком. Он был материалом. "Канвой". "Котлом". "Артефактом". Его страдания были лишь "священным огнем" для безумного художника.

Из-за занавески послышалось движение. Шаги. Тоби судорожно рванулся, пытаясь вскочить, схватить дневник, положить на место. Но боль в колене сбила его с ног. Он рухнул на колени перед койкой, рыча от боли и отчаяния. Дневник лежал на полу, открытый на той самой странице, где Ланцелотти писал о нем как о "величайшем артефакте".

Занавеска отодвинулась. В проеме стоял Ланцелотти. Его темные глаза скользнули с Тоби, корчащегося на полу, на открытый дневник. Ни тени удивления или гнева на его лице не появилось. Только... холодное удовлетворение.

- А, - произнес он тихо. - Ты прочел. Инкубация завершена. Знание - это первый шов, сшивающий сознание с неизбежным. Встань, Тоби. Боль - это лишь напоминание о работе, которую предстоит сделать. Над тобой. И с тобой.

Он протянул руку. Не для помощи. Для обладания. Тоби, глядя в эти бездонные глаза, понял, что пути назад действительно нет. Его будущее было описано в дневнике кровью и гноем. Оно лежало на операционном столе. И звалось "Синдесмоз".