"Рип ван Винкль" В. Ирвинг

Клянусь Вотаном, богом саксов,

Творцом среды (среда - Вотанов день), Что правда - вещь, которую храню До рокового дня, когда свалюсь В могилу... Картрайт Всякий, кому приходилось подниматься вверх по Гудзону, помнит, конечно,Каатскильские горы. Эти дальние отроги великой семьи Аппалачей, взнесенныена внушительную высоту и господствующие над окружающей местностью, виднеютсяк западу от реки. Всякое время года, всякая перемена погоды, больше того -всякий час на протяжении дня вносят изменения в волшебную окраску иочертания этих гор, так что хозяюшки - что ближние, то и дальние - смотрятна них как на безупречный барометр. Когда погода тиха и устойчива, они,одетые в пурпур и бирюзу, вычерчивают свои смелые контуры на прозрачномвечернем небе, но порою (хотя вокруг, куда ни глянь, все безоблачно) у ихвершин собирается сизая шапка тумана, и в последних лучах заходящего солнцаона горит и сияет, как венец славы. У подножия этих сказочных гор путнику, вероятно, случалось видетьлегкий дымок, вьющийся над селением, гонтовые крыши которого просвечиваютмежду деревьями как раз там, где голубые тона предгорья переходят в яркуюзелень расстилающейся перед ним местности. Это - старинная деревушка,построенная голландскими переселенцами еще в самую раннюю пору колонизации,в начале правления доброго Питера Стюйвезента (да будет мир праху его!), иеще совсем недавно тут стояло несколько домиков, сложенных первымиколонистами из мелкого, вывезенного из Голландии желтого кирпича, срешетчатыми оконцами и флюгерами в виде петушков на гребнях островерхихкрыш. Вот в этой-то деревушке и в одном из таких домов (который, сказать поправде, порядком пострадал от времени и непогоды), в давние времена, тогда,когда этот край был еще британской провинцией, жил простой, добродушныймалый по имени Рип ван Винкль. Он принадлежал к числу потомков тех самых ванВинклей, которые с великою славою подвизались в рыцарственные дни ПитераСтюйвезента и находились с ним при осаде форта Христина. Воинственногохарактера своих предков он, впрочем, не унаследовал. Я заметил уже, что этобыл простой, добродушный малый; больше того, он был хороший сосед ипокорный, забитый супруг. Последнему обстоятельству он и был обязан,по-видимому, той кроткостью духа, которая снискала ему всеобщую любовь иширокую популярность, ибо наиболее услужливыми и покладистыми вне своегодома оказываются мужчины, привыкшие повиноваться сварливым и вечнобранящимся женам. Их нрав, пройдя через огненное горнило домашних невзгод,становится, вне всякого сомнения, гибким и податливым, ибо супружескиенахлобучки лучше всех проповедей на свете научают человека добродетелитерпения и послушания. Вот почему сварливую жену в некоторых отношенияхможно считать благословением неба, а раз так, Рип ван Винкль был благословентрижды. Как бы там ни было, но он, бесспорно, пользовался горячей симпатиейвсех деревенских хозяюшек, которые, согласно обыкновению прекрасного пола,во всех семейных неурядицах Рипа неизменно становились на его сторону и,когда тараторили друг с другом по вечерам, не упускали случая взвалить всювину на тетушку ван Винкль. Даже деревенские ребятишки встречали егопоявление шумным и радостным гомоном. Он принимал участие в их забавах,мастерил им игрушки, учил запускать змея и катать шарики {Речь идет одетской игре, наподобие наших бабок.} и рассказывал нескончаемые истории продухов, ведьм и индейцев. Когда бы ни проходил он по деревне, его постоянноокружала ватага ребят, цеплявшихся за полы его одежды, забиравшихся к немуна спину и безнаказанно учинявших тысячи шалостей; кстати, не было ни однойсобаки в окрестностях, которой пришло бы в голову на него залаять. Большим недостатком в характере Рипа было непреодолимое отвращение кпроизводительному труду. Это происходило, однако, не потому, что у негонехватало усидчивости или терпения, - ведь сидел же он сиднем, бывало, намокром камне с удочкой, длинною и тяжелой, как татарская пика, и безропотноудил целыми днями даже в тех случаях, когда ни разу не клюнет; бродил же ончасами с ружьем на плече по лесам и болотам, по горам и по долам, чтобыподстрелить нескольких белок или лесных голубей. Никогда не отказывался онпособить соседу даже в самой трудной работе и был первым, если в деревнепринимались сообща лущить кукурузу или возводить каменные заборы; жительницыдеревни привыкли обращаться к нему с различными поручениями или просьбамисделать для них какую-нибудь мелкую докучливую работу, взяться за которую несоглашались их менее покладистые мужья. Короче говоря, Рип охотно брался зачужие дела, но отнюдь не за свои собственные; исполнять обязанности отцасемейства и содержать ферму в порядке представлялось ему немыслимым иневозможным. Он заявлял, что обрабатывать его землю не стоит это, мол, самыйскверный участок в целом краю, все растет на нем из рук вон плохо и всегдабудет расти отвратительно, несмотря на все труды и усилия. Изгороди у негото и дело разваливались; корова неизменно умудрялась заблудиться илипопадала в чужую капусту; сорняки на его поле росли, конечно, быстрее, чем укого бы то ни было; всякий раз, когда он собирался работать вне дома,начинал, как нарочно, лить дождь, и, хотя доставшаяся ему по наследствуземля, сокращаясь акр за акром, превратилась в конце концов, благодаря егохозяйничанию, в узкую полоску картофеля и кукурузы, полоска эта быланаихудшею в этих местах. Дети его ходили такими оборванными и одичалыми, словно росли безродителей. Его сын Рип походил на отца, и по всему было видно, что вместе состарым платьем он унаследует и отцовский характер. Обычно он трусил мелкойрысцой, как жеребенок, по пятам матери, облаченный в старые отцовские,проношенные до дыр штаны, которые с великим трудом придерживал одною рукой,подобно тому как нарядные дамы в дурную погоду подбирают шлейф своегоплатья. Рип ван Винкль тем не менее принадлежал к разряду тех вечно счастливыхсмертных, обладателей легкомысленного и беспечного нрава, которые живут незадумываясь, едят белый хлеб или черный, смотря по тому, какой легче добытьбез труда и забот, и скорее готовы сидеть сложа руки и голодать, чемработать и жить в довольстве. Если бы Рип был предоставлен себе самому, онпосвистывал бы в полное свое удовольствие на протяжении всей своей жизни,но, увы!.. супруга его жужжала ему без устали в уши, твердя об его лени,беспечности и о разорении, до которого он довел собственную семью. Утром,днем и ночью ее язык трещал без умолку и передышки: все, что бы ни сказал ичто бы ни сделал ее супруг, вызывало поток домашнего красноречия. У Рипа былединственный способ отвечать на все проповеди подобного рода, и благодарячастому повторению это превратилось в привычку: он пожимал плечами,покачивал головой, возводил к небу глаза и упорно молчал. Впрочем, этовлекло за собой новые залпы со стороны его неугомонной супруги, и в концеконцов ему приходилось отступать с поля сражения и скрываться за пределамидома - ведь только эти пределы и остаются несчастному мужу, живущему подбашмаком у жены. Среди домашних единственным другом Рипа был пес по имени Волк -существо не менее подбашмачное, чем его бедняга-хозяин, - ибо госпожа ванВинкль, считая, что они товарищи по безделью, злобно косилась на Волка, видяв нем причину частых отлучек ее супруга. Волк же, в сущности говоря, обладалвсеми чертами характера, которые полагается иметь честному псу; он неуступил бы в отваге ни одному зверю, рыскавшему в лесах, но какая отвагаустоит перед нападками злого женского языка! Стоило Волку переступить порогдома - и облик его сразу преображался: понурый, с опущенным в землю илизажатым между ног хвостом, крался он с видом преступника, то и дело бросаякосые взгляды на хозяйку ван Винкль и при малейшем взмахе метлы илиуполовника с воем и визгом кидаясь за дверь. С годами семейная жизнь Рипа становилась все тягостнее. Дурной характерникогда не смягчается с возрастом, а острый язык - единственный их всехрежущих инструментов, которые не только не притупляется от постоянногоупотребления, но, наоборот, делается все острей и острей. Будучи принужденчастенько покидать домашний очаг, Рип мало-помалу привык находить отраду впосещении, так сказать, постоянного клуба мудрецов, философов и прочихдеревенских бездельников. Клуб этот заседал на скамье у небольшого трактира,вывеской которому служил намалеванный красною краской портрет егокоролевского величества Георга III. Здесь просиживали они в холодкенескончаемый летний день, бесстрастно передавая друг другу деревенскиесплетни или сонно пережевывая бесчисленные "истории ни о чем". Впрочем, инымгосударственным деятелям стоило б выложить хорошие денежки, чтобы послушатьглубокомысленные дискуссии, возникавшие порой между ними, когда какой-нибудьслучайный проезжий снабжал их старой газетой. С какою торжественностьювнимали они тогда неторопливому чтению Деррика ван Буммеля, школьногоучителя, маленького и опрятного ученого человечка, который не запнувшись могпроизнести самое гигантское слово во всем словаре! С какою мудростьютолковали они о событиях многомесячной давности! Общественным мнением в этом высоком собрании заправлял Николае Веддер,патриарх деревни и владелец трактира, у порога которого он восседал с утрадо ночи, передвигаясь ровно настолько, сколько требовалось, чтобы укрытьсяот солнца и остаться в тени могучего дерева, так что соседи, наблюдая егодвижения, могли определять время с такою же точностью, как если бы передними были солнечные часы. Правда, голос его можно было услышать не часто,зато трубкой своей он дымил беспрерывно. И все же его приверженцы (а увеликих людей всегда бывают приверженцы) отлично понимали его и умелиугадывать его мнения. Было замечено, что если чтение или рассказ вызывали внем неудовольствие, он начинал яростно попыхивать трубкой, выпуская изо ртачастые, короткие и сердитые клубы дыма; если же, напротив, они емунравились, он медлительно и спокойно затягивался и выпускал дым легкими,мирными облачками; время от времени, вынув изо рта трубку, он степенно кивалголовой в знак полного одобрения, и тогда около его носа завивался ароматныйдымок. Но даже из этой твердыни бедный Рип был выбит в конце концов своеюсварливой женой, которая не раз нарушала спокойствие и безмятежностьдостопочтенного сборища, ставя членов его ни во что и допекая их своиминасмешками. Даже священную особу Николае Веддера не пощадил дерзкий языкэтой бешеной фурии, обвинявшей его во всеуслышанье в том, что онпотворствует праздным наклонностям ее легкомысленного супруга. Бедняга Рип был доведен таким образом почти до отчаяния; единственное,что ему оставалось, чтобы избавиться от работы на ферме и брани жены, - этовзять в руки ружье и отправиться бродить по лесам. Здесь присаживался ониногда к подножию дерева и делился содержимым своей охотничьей сумки сВолком, к которому испытывал сострадание, как к товарищу по несчастью."Бедный Волк, - говаривал он в таких случаях, - твоя хозяйка устраивает тебечертовски собачью жизнь? Ничего, приятель, пока я жив, есть кому за тебяпостоять!" Волк помахивал хвостом, грустно смотрел на хозяина, и, еслитолько собаки способны сочувствовать людям, я охотно поверю, что он от всегосердца отвечал Рипу взаимностью. Как-то в погожий осенний день, совершая вылазку подобного рода, Рипнеприметно для себя самого забрался высоко в горы. Он предавался излюбленнойим охоте на белок, и безлюдные горы отвечали многократным эхом на еговыстрелы. Уже к вечеру, тяжело дыша от усталости, опустился он на зеленый,поросший горной травою бугор у самого края пропасти. Оттуда, сквозь просветымежду деревьями, он видел обширную, тянувшуюся на многие мили равнину,покрытую густым лесом. Где-то внизу - там, далеко, далеко, - величаво ибезмолвно катил свои воды могучий Гудзон (лишь изредка на его зеркальномлоне можно было заметить отражение багряного облачка или парусамедлительной, как бы застывшей на месте барки), но и самый Гудзон терялся,наконец, в синеве дальних предгорий. С противоположной стороны перед ним открывалась глубокая, зажатаягорами лощина - дикая, пустынная, взъерошенная, - дно которой, заваленноеобломками нависших сверху утесов, было едва освещено отсветами лучейзаходящего солнца. Рип лежал и задумчиво глядел на эту картину; наступалвечер; горы отбрасывали длинные синие тени, закрывая ими долины. Рип понял,что стемнеет гораздо раньше, чем он успеет достигнуть деревни, и, тяжковздохнув, представил себе грозную встречу, уготованную ему госпожою ванВинкль. Вдруг, когда он собрался уже спускаться с горы, до него донесся издалиокрик: "Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!" Рип взглянул во все стороны, нокругом никого не было, кроме вороны, направлявшей свой одинокий полет черезгоры. Он решил, что воображение обмануло его, и снова приготовился к спуску,как вдруг услыхал тот же голос, отчетливо прозвучавший в тихом вечернемвоздухе: "Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!" В то же мгновение Волкощетинился, зарычал, прижался к хозяину и замер, испуганно смотря вниз.Теперь и Рип проникся какой-то смутной тревогой; он устремил беспокойныйвзгляд в направлении, подсказанном ему Волком, и, различил, наконец,причудливую фигуру какого-то человека, с усилием взбиравшегося на скалы исгибавшегося под тяжестью ноши, которую он тащил на спине. Он удивился,встретив человеческое существо в такой пустынной и обычно никем непосещаемой местности, но, решив, что это кто-нибудь из окрестных жителей,нуждающийся в его помощи, поспешил на зов и начал спускаться. Приблизившись, он еще больше поразился странной наружности незнакомца.Перед ним стоял маленький коренастый старик с густою гривой волос и седойбородой. Одет он был по старинной голландской моде: в суконный камзол,перетянутый у пояса ремнем, и несколько пар штанов, причем верхние,необыкновенно широкие, были украшены сбоку рядами пуговиц, а у колен -бантами. Он тащил на плече изрядный бочонок, очевидно наполненный водкой, иподавал Рипу знаки, прося его приблизиться и помочь. Хотя Рип несколькооробел и не чувствовал особого доверия к незнакомцу, все же он со всегдашнейготовностью откликнулся на его просьбу, и вот, помогая друг другу, они сталикарабкаться вверх по промоине, представлявшей собой, надо полагать, высохшеерусло ручья. Во время подъема Рип не раз слышал глухие удары, напоминавшиераскаты далекого грома. Они доносились, казалось, из глубокого, вытянутого вдлину оврага, или, вернее, ущелья между высокими скалами; к нему-то и велата неровная, усыпанная щебнем тропа, которой они шли. Рип на мгновениеостановился и, рассудив, что это, должно быть, отдаленный гул быстротечногогрозового ливня, какой часто бывает в горах, тронулся дальше. Пройдя ущелье,они вышли в лощину, похожую на маленький амфитеатр. Ее со всех сторонокружали отвесные скалы, с краев которых свешивались ветви деревьев, так чтоснизу можно было увидеть лишь клочки лазурного неба или порою яркое вечернееоблачко. За все это время ни Рип, ни его спутник не проронили ни слова, ихотя первый ломал себе голову, зачем же тащить бочонок с водкой в дикие,пустынные горы, он так и не решился обратиться за разъяснением к старику,ибо в нем было что-то необыкновенное и непостижимое, внушавшее страх иисключавшее возможность сближения. Добравшись до амфитеатра, Рип увидел немало достойного удивления.Посредине, на гладкой площадке, компания странных личностей резалась вкегли. На них было причудливое иноземное платье: одни - в кургузых куртках,другие - в камзолах, с длинными ножами у пояса, и почти все в таких женеобъятных штанах, какие были на проводнике Рипа. Но и помимо платья все вих наружности было необычайно: у одного - длинная-предлинная борода, широкоелицо и маленькие свиные глазки; лицо другого (на нем был белый колпак,похожий на сахарную голову и украшенный красным петушьим перышком) состояло,казалось, из одного носа. У всех были бороды различной формы и различногоцвета. Один из них был, по-видимому, начальником; на этом дюжем пожиломджентльмене с обветренным красным лицом был кафтан с галунами, широкий пояси кортик, а также шляпа с высокой тульей и перьями, красные чулки и башмакина высоченнейших каблуках, украшенные спереди пряжками. Вся группа в целомнапомнила Рипу картину фламандского живописца в гостиной ван Шейка,деревенского пастора, привезенную из Голландии еще в те времена, когда здесьбыло основано первое поселение. Но вот что больше всего поразило Рипа: хотя эти ребята, судя по всему,развлекались от всего сердца, они удерживали на своих лицах суровоевыражение и хранили таинственное молчание; никогда еще Рипу не доводилосьприсутствовать при такой унылой забаве. Кроме стука шаров, который будил вгорах громкое эхо, грохотавшее подобно громовым раскатам, ничто не нарушалобезмолвия этой сцены. Когда Рип со своим спутником подошли ближе, эти люди разом прервалиигру, и каждый из них уставился на него упорным, как у изваяния, взглядом;их лица были такие странные, такие чужие, такие безжизненные, что у Рипаекнуло сердце и задрожали поджилки. Между тем его спутник стал разливатьсодержимое бочонка по большим кубкам и знаком показал Рипу, что их следуетподнести играющим. Рип повиновался со страхом и дрожью; в глубоком молчаниипроглотили они напиток и снова возвратились к игре. Мало-помалу Рип освоился с окружающим. Его страх и тревога прошли. Оносмелился даже - разумеется, лишь тогда, когда никто не глядел в его сторону- отведать напитка и нашел, что по вкусу и запаху это - отменная голландскаяводка. И так как по натуре своей он был вечно жаждущею душой, его вскорестало томить искушение, не хлебнуть ли еще разочек. Но поскольку один глотоквлечет за собою другие, он прихлебывал себе да прихлебывал, так что сознаниеего в конце концов затуманилось, голова стала тяжелой и опустилась на грудь,и он погрузился в глубокий сон. Проснувшись, Рип увидел себя на том же зеленом бугре, с которого онвпервые заметил вчерашнего старика из ущелья. Он протер глаза - было яркое,ясное утро. В кустах порхали и чирикали птички; в небе широкими кругамипарил орел, подставляя грудь чистому горному ветру. "Неужели, - подумал Рип,- я провел тут ночь напролет?"' Он припомнил все происшедшее с ним передтем, как он задремал. Странный человек с бочонком голландской водки...котловина в горах... дикий уголок среди скал... унылая партия в кегли...кубок... "Ох, этот кубок, - подумал Рип, - этот проклятый кубок! Как же мнеоправдаться перед госпожою ван Винкль?" Он осмотрелся, разыскивая свое ружье, но, вместо нового, отличносмазанного дробовика, нашел рядом с собою старый кремневый мушкет; ствол былизъеден ржавчиною, замок отвалился, червями источено ложе. Он заподозрил,что давешние суровые и немые гуляки, которых он встретил в горах, сыграли сним шутку и, напоив водкой, стянули ружье. Волк тоже исчез; впрочем, он могзаблудиться, погнавшись за куропаткою или белкой. Рип свистнул и кликнул его по имени - все было напрасно. На его свист икрики многократно ответило эхо, собаки же нигде не было. Он решил еще раз наведаться в те места, где вчера шла игра в кегли;если встретится кто-нибудь из игроков, он потребует с него ружье и собаку.Поднявшись на ноги, чтобы выполнить это намерение, он почувствовал ломоту всуставах и заметил, что ему недостает былой легкости и подвижности. "Уж эти постели в горах, они, видно, не для меня, - подумал Рип, - иесли после такой прогулочки я схвачу ко всему еще ревматизм, попадет же мнеот хозяйки ван Винкль!" С трудом спустившись в овраг, он отыскал промоину,по которой вчера вечером поднимался со своим спутником в гору. К егоизумлению, по ней катился теперь, перескакивая со скалы на скалу и оглашаяовраг ревом и рокотом, бурный горный поток. Рип тем не менее сталкарабкаться вверх вдоль его берега, и ему пришлось пробираться сквозьзаросли лавра, березняк и лещинник, путаясь и по временам увязая средигустых лоз дикого винограда, который, цепляясь за деревья своими усиками изавитками, соткал на его пути своеобразную сеть. Наконец добрался он до того места в ущелье, где между утесами долженбыл открыться проход в амфитеатр, но не обнаружил и следа какого-либопрохода. Скалы вздымались отвесной непреодолимой стеной; сверху легкоюполосой перистой пены низвергался поток, стекавший в просторный водоем,глубокий и черный, укутанный тенью растущего вокруг леса. Здесь бедный Рипволей-неволей остановился. Он еще раз свистнул и позвал своего пса, но вответ донеслось лишь карканье праздных ворон, кружившихся высоко в воздухенад сухим деревом, свисавшим в озаренную солнцем пропасть; вороны, чувствуясебя в безопасности, - еще бы, на такой высоте! - поглядывали насмешливовниз и потешались, казалось, над замешательством бедного Рипа. Что ж теперьделать? Утро проходило, он испытывал голод; он ведь не завтракал! Егоогорчила потеря ружья и собаки, он страшился встречи с женой, но не помиратьже ему было с голода в этих горах! Покачав головою, он взвалил на плечоржавый мушкет и с сердцем, исполненным забот и тревоги, направился восвояси. Подходя к деревне, Рип повстречал нескольких человек, но среди нихкого, кто был бы ему знаком; это несколько удивило, его ибо он думал, что усебя в округе знает всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому жебыла совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они глазелина него с одинаковым удивлением и всякий раз, взглянув на него, неизменнохватались за подбородок. Видя постоянное повторение этого жеста, Рипневольно последовал их примеру и, к своему изумлению, обнаружил, что у неговыросла борода длиной в добрый фут! Он вошел, наконец, в деревню. Ватага незнакомых ребят следовала за нимпо пятам; они гикали и указывали пальцами на его белую бороду. Собаки - но исреди них не было ни одной старой знакомой - бросались на него, надрываясьот лая. Да и деревня тоже переменилась - она разрослась и сделаласьмноголюдней. Перед ним' тянулись ряды домов, которых он прежде не видел, амежду тем хорошо известные ему домики исчезли бесследно. Чужие имена надверях, чужие лица в окнах - все стало чужое. Было от чего потерять голову;Рип начал подумывать, уж не попали ли под власти колдовских чар он сам ивесь окружающий мир. Конечно - ив этом не могло быть сомнений - пред нимбыла родная деревня, которую он покинул только вчера. Там высятсяКаатскильские горы, вдалеке серебрится быстрый Гудзон, а вот - те же холмы идолины, которые были тут испокон веков. Рип не на шутку смешался. "Вчерашнийкубок, - подумал он, - задурил мне, видимо, голову". Не без труда нашел он дорогу к своему дому, к которому, кстати сказать,стал подходить с немым страхом, ожидая, что вот-вот раздастся пронзительныйголос госпожи ван Винкль. Дом оказался в полном упадке: крыша обвалилась,окна разбиты, двери сорваны с петель. Вокруг дома бродила тощая,полуголодная, похожая на Волка собака. Рип кликнул ее, но она с ворчаниемоскалила зубы и удалилась. Это было уж вовсе обидно. "Моя собственнаясобака, - вздохнул бедный Рип, - и та забыла меня". Он вошел в дом, который госпожа ван Винкль, надо отдать справедливость,всегда содержала в чистоте и порядке. Дом был пуст, заброшен и явно покинут.Такое запустение заставило его забыть всякий страх пред супругой, и он сталгромко звать ее и детей; пустые комнаты на мгновенье огласились звуками егоголоса; затем снова воцарилась мертвая тишина. Рип торопливо вышел из дому и зашагал к своему старому приюту иутешению - деревенскому кабачку; но и кабачок бесследно исчез! На его местестояла большая покосившаяся деревянная постройка, зияющая широкими окнами;некоторые из них были разбиты и заткнуты старыми шляпами или юбками; надвходом в здание красовалась вывеска: ГОСТИНИЦА "СОЮЗ" ДЖОНАТАНА ДУЛИТЛЯ Вместо могучего дерева, под сенью которого безмятежно ютился когда-тоскромный голландский кабачок, торчал простой голый шест с чем-то вродекрасного ночного колпака на самой верхушке. На шесте развевался также флаг сизображением каких-то звезд и полос. Все это было чрезвычайно странно инепонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз мирно курилсвою трубку, румяное лицо короля Георга III, но и тот тоже изменился самымпоразительным образом. Красный мундир стал канареечно-голубым; вместоскипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа, и внизукрупными буквами было выведено: "Генерал Вашингтон". Как всегда, у дверей толклось много народу, но среди них не былоникого, кого бы Рип помнил. Изменился, казалось, даже самый характер людей.Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступалиделовитость, напористость, суетливость. Рип тщетно искал глазами, где жемудрый Николае Веддер с его широким лицом, двойным подбородком и славноюдлинною трубкой, взамен праздных речей наделявших своих собеседников густымиклубами табачного дыма, или школьный учитель ван Буммель, пережевывавшийсодержание старой газеты. Вместо них тощий, желчного вида субъект, карманыкоторого были битком набиты какими-то объявлениями, шумно разглагольствовало гражданских правах, о выборах, о членах Конгресса, о свободе, оБэнкерс-Хилле, о героях 1776 года и о многом другом, так что речь егопоказалась ошеломленному Рипу каким-то вавилонским смешением языков. Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавый кремневый мушкет,странное платье и целая армия женщин и ребятишек, следовавших за ним попятам, немедленно привлекали внимание трактирных политиканов. Они обступилиего и с великим любопытством стали разглядывать с головы до ног и с ног доголовы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону,спросил, за кого он будет голосовать. Рип недоуменно уставился на него. Неуспел он опомниться, как какой-то низкорослый и юркий маленький человечекдернул его за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: "Кто же вы -федералист, демократ?" Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за темпочтенный и важный пожилой джентльмен в треуголке с острыми концами пробилсяк нему сквозь толпу, расталкивая всех и слева и справа локтями, и,остановившись пред Рипом ван Винклем, подбоченился, оперся другою рукой натрость и, проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом иострием своей треуголки, строго спросил, на каком основании он явился навыборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли онподнять в деревне мятеж? - Помилуйте, джентльмены! - воскликнул Рип, окончательно сбитый столку. - Я человек бедный и мирный, уроженец здешних мест и верный подданныйсвоего короля, да благословит его бог! Тут поднялся отчаянный шум: - Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой! Бэнкерс-Хилл - возвышенность близ Бостона, на которой 17 июня 1775 годапроизошло сражение между жителями американских колоний и английскимивойсками. В борьбе за независимость победу одержали повстанцы. Важный человек в треуголке с превеликим трудом восстановил, наконец,порядок и, придав себе еще больше важности и суровости, еще раз допросилневедомого преступника: зачем он явился сюда и кого он разыскивает? БеднягаРип стал смиренно доказывать, что ничего худого он не замыслил и явился сюдалишь затем, чтобы повидать кого-нибудь из соседей, обычно собирающихся возлетрактира. - Отлично, но кто же они? Назовите их имена! Рип задумался на минутку, потом сказал: "Николае Веддер". Воцарилось молчание; его нарушил какой-то старик, который тонким,визгливым голосом пропищал: - Николае Веддер? Вот уже восемнадцать лет, как он скончался и отошел влучший мир. Над его могилой, что на церковном дворе, стоял деревянный крест,который мог бы о нем рассказать, но крест истлел, и теперь от него тоженичего не осталось. - Ну, а где же Бром Детчер? - Ах, этот! Еще в начале войны он отправился в армию; одни утверждают,что он убит при взятии приступом Стони Пойнт, другие - будто он утонул вовремя бури у Антонова Носа. Не знаю, кто из них прав. Он так и не вернулсяназад. - А где ван Буммель, учитель? - Он тоже ушел на войну, стал важным генералом и теперь заседает вКонгрессе. Услышав о переменах, происшедших в родной деревне, и о жестокой судьбе,отнявшей у него старых друзей, и рассудив, что он остался теперьодин-одинешенек на всем белом свете, Рип почувствовал, как сердце егосжимается и замирает. К тому же каждый ответ порождал в нем глубокоенедоумение, ибо дело шло о больших отрезках времени и о событиях, которые неукладывались в его сознании: война. Конгресс, Стони Пойнт. Он не решилсяспрашивать о прочих друзьях и вскричал в полном отчаянии: - Неужели никто не знает тут Рипа ван Винкля? - Ах, Рип ван Винкль! - раздались голоса в толпе. - Ну еще бы! Вот он,Рип ван Винкль, вот он стоит, прислонившись к дереву. Рип взглянул в указанном направлении и увидел своего двойника,совершенно такого, каким был он, отправляясь в горы. Это был, по-видимому,такой же ленивец и во всяком случае такой же оборвыш! Бедняга Рипокончательно растерялся. Он усомнился в себе самом: кто же он - Рип ванВинкль или кто-то другой? И пока он стоял в замешательстве, человек втреуголке обратился к нему с вопросом: - Кто вы и как вас зовут? - Ты, Господи, веси! - воскликнул Рип, теряя рассудок. - Ведь я вовсене я... я - кто-то другой... Вот я стою там... нет... это кто-то другой вмоей шкуре... Вчера вечером я был настоящий, но я провел эту ночь среди гор,и мне подменили ружье, все переменилось, я переменился, и я не могу сказать,как меня зовут и кто я такой. Тут присутствующие начали переглядываться, перемигиваться, покачиватьголовой и многозначительно постукивать себя по лбу. В толпе зашептались отом, что неплохо отнять у старого деда ружье, а не то, пожалуй, он натвориткаких-нибудь бед. При одном упоминании о подобной возможности почтенный иважный человек в треуголке поспешно ретировался. В эту решительную минутумолодая миловидная женщина, протолкавшись вперед, подошла взглянуть наседобородого старца. На руках у нее был толстощекий малыш, который при видеРипа заорал благим матом. - Молчи, Рип, - вскричала она. - Молчи, дурачок: дедушка тебе худого несделает. Имя ребенка, внешность матери, ее голос - все это пробудило в Рипевереницу далеких воспоминаний. - Как тебя зовут, милая? - спросил он. - Джудит Гарденир. - А как звали твоего отца? - Его, беднягу, звали Рипом ван Винклем, но вот уже двадцать лет, какон ушел из дому с ружьем на плече, и с той поры о нем ни слуху ни духу.Собака одна вернулась домой, но что сталось с отцом, застрелил ли он самсебя или его захватили индейцы, - никто на это вам не ответит. Я была тогдасовсем маленькой девочкой. Рипу не терпелось выяснить еще одно обстоятельство, и с дрожью в голосеон задал последний вопрос: - Ну, а где твоя мать? - Она тоже скончалась; это случилось недавно. У нее лопнула жила - онаповздорила с коробейником, что прибыл из Новой Англии. По крайней мере хоть это известие заключало в себе кое-чтоутешительное. Бедняга не мог дольше сдерживаться. В одно мгновение и дочь иребенок оказались в его объятиях. - Я - твой отец! - вскричал он взволнованно. - Я - Рип ван Винкль,когда-то молодой, а теперь старик Рип ван Винкль! Неужели никто на свете непризнает беднягу Рипа ван Винкля? Все пялили на него глаза. Какая-то маленькая старушка, пошатываясь отслабости, вышла, наконец, из толпы, прикрыла ладонью глаза и, вглядевшись вего лицо, воскликнула: - Ну, конечно! Это же - Рип ван Винкль, он самый! Добро пожаловать! Гдеже ты пропадал, старина, в продолжении долгих двадцати лет? История Рипа была на редкость короткой, ибо целое двадцатилетиепролетело для него, как одна летняя ночь. Окружающие, слушая Рипа,уставились на него и дивились его рассказу; впрочем, нашлись и такие,которые подмигивали друг другу и корчили рожи, а почтенный человек втреуголке, по миновании тревоги возвратившийся к месту происшествия, поджалгубы и покачал головой; тут закачались и головы всех собравшихся. Тогда порешили узнать мнение старого Питера Вандердонка; как раз в этотмомент он медленно брел по дороге. Он был потомком историка с тем же именем,оставившего одно из первых описаний этой провинции. Питер был самым старымиз местных жителей и знал назубок все примечательные события и преданьяокруги. Он тотчас же признал Рипа и заявил, что считает его рассказ вполнедостоверным. Он заверил присутствующих, что Каатскильские горы, какподтверждает его предок-историк, искони кишели какими-то страннымисуществами; передают, будто Гендрик Гудзон, впервые открывший иисследовавший реку и прилегающий край, раз в двадцать лет обозревает этиместа вместе с командой своего "Полумесяца". Таким образом, он постояннонавещает область, бывшую ареною его подвигов, и присматривает бдительнымоком за рекою и большим городом, названным его именем. Отцу ПитераВандердонка будто бы удалось однажды увидеть их: призраки были одеты встаринное голландское платье, они играли в кегли в котловине между горами;да и ему самому случилось как-то летом под вечер услышать стук их шаров,похожий на раскаты далекого грома. В конце концов толпа успокоилась и приступила к более важному делу - квыборам. Дочь Рипа поселила его у себя. У нее был уютный, хорошо обставленныйдом и рослый жизнерадостный муж, в котором Рип узнал одного из техсорванцов, что забирались во время оно к нему на спину. Что касается сына инаследника Рипа, точной копии своего незадачливого отца, того самого,которого мы видели прислонившимся к дереву, то он работал на ферме у зятя иотличался унаследованной от Рипа старшего склонностью заниматься всем чемугодно, но только не собственным делом. Рип возобновил свои странствования и былые привычки; он разыскал такжестарых приятелей, но и они были не те: время не пощадило и их! По этойпричине он предпочел друзей из среды юного поколения, любовь которого вскореснискал. Свободный от каких бы то ни было домашних обязанностей, достигнув тогосчастливого возраста, когда человек безнаказанно предается праздности, Рипзанял старое место у порога трактира. Его почитали как одного из патриарховдеревни и как живую летопись давних, "довоенных времен". Миновало немалодней, прежде чем он вошел в курс местных сплетен и уяснил себе поразительныесобытия, происшедшие за время его многолетнего сна. Много чего пришлосьузнать Рипу: узнал он и про войну за независимость, и про свержение игастарой Англии, и, наконец, что он сам превратился из подданного короляГеорга III в свободного гражданина Соединенных Штатов. Сказать по правде,Рип плохо разбирался в политике: перемены в жизни государств и империй малозадевали его; ему был известен только один вид деспотизма, под гнетомкоторого он столь долго страдал, - деспотическое правление юбки. По счастью,этому деспотизму тоже пришел конец; сбросив со своей шеи ярмо супружества ине страшась больше тирании хозяйки ван Винкль, он мог уходить из дому ивозвращаться домой, когда пожелает. Всякий раз, однако, при упоминании ееимени он покачивал головою, пожимал плечами и возводил вверх глаза, что содинаковым правом можно было счесть выражением и покорности своей печальнойсудьбе и радости по поводу неожиданного освобождения. Рип рассказывал свою историю каждому новому постояльцу гостиницымистера Дулитля. Было замечено, что вначале он всякий раз вносил в этуисторию кое-что новое, вероятно из-за того, что только недавно пробудился отсвоих сновидений. Под конец его история отлилась в тот самый рассказ,который я только что воспроизвел, и во всей округе не было мужчины, женщиныили ребенка, которые не знали ее наизусть. Иногда, впрочем, выражалисьсомнения в ее достоверности; кое-кто уверял, что Рип попросту спятил и чтоего история и есть тот пункт помешательства, который никак не вышибить изего головы. Однако старые голландские поселенцы относятся к ней с полнымдоверием. И сейчас, услышав в разгар лета под вечер раскаты далекого грома,доносящиеся со стороны Каатскильских гор, они утверждают, что это ГендрикГудзон и команда его корабля режутся в кегли. И все мужья здешних мест,ощущающие на себе женин башмак, когда им жить становится невмоготу, мечтаюто том, чтобы испить забвения из кубка Рипа ван Винкля.