Глава 3.
Ходила она и к высшим. Там и доступ труднее и разговору меньше, да и отвлечённее.
Говорят: «Да где он? о нём доносят, что его нет!» - Помилуйте, - плачет старушка, - да я его всякий день на улице вижу - он в своём доме живет.
- Это вовсе и не его дом. У него нет дома: это дом его жены.
- Ведь это всё равно: муж и жена - одна сатана.
- Да это вы так судите, но закон судит иначе. Жена на него тоже счёты предъявляла и жаловалась суду, и он у неё не значится... Он, чёрт его знает, он всем нам надоел, - и зачем вы ему деньги давали! Когда он в Петербурге бывает - он прописывается где-то в меблированных комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь: ищите его, поймайте, - это ваше дело, - тогда ему «вручат».
Утешительнее этого старушка ни на каких высотах ничего не добилась, и, по провинциальной подозрительности, стала шептать, будто всё это «оттого, что сухая ложка рот дерёт».
- Что ты, - говорит, - мне не уверяй, а я вижу, что всё оно от того же самого движет, что надо смазать.
Пошла она «мазать» и пришла ещё более огорчённая. Говорит, что «прямо с целой тысячи начала», то есть обещала тысячу рублей из взысканных денег, но её и слушать не хотели, а когда она, благоразумно прибавляя, насулила до трёх тысяч, то её даже попросили выйти.
- Трёх тысяч не берут за то только, чтобы бумажку вручить! Ведь это что же такое?.. Нет, прежде лучше было.
- Ну, тоже, - напоминаю ей, - забыли вы, верно, как тогда хорошо шло: кто больше дал, тот и прав был.
- Это, - отвечает, - твоя совершенная правда, но только между старинными чиновниками бывали отчаянные доки. Бывало, его спросишь: «Можно ли?» - а он отвечает: «В России невозможности нет», и вдруг выдумку выдумает и сделает. Вот мне и теперь один такой объявился и пристаёт ко мне, да не знаю: верить или нет? Мы с ним вместе в Мариинском пассаже у саечника Василья обедаем, потому что я ведь теперь экономлю и над каждым грошем трясусь - горячего уже давно не ем, всё на дело берегу, а он, верно, тоже по бедности или питущий... но преубедительно говорит: «дайте мне пятьсот рублей - я вручу». Как ты об этом думаешь?
- Голубушка моя, - отвечаю ей, - уверяю вас, что вы меня своим горем очень трогаете, но я и своих-то дел вести не умею и решительно ничего не могу вам посоветовать. Расспросили бы вы по крайней мере о нём кого-нибудь: кто он такой и кто за него поручиться может?
- Да уж я саечника расспрашивала, только он ничего не знает. «Так, говорит, надо думать, или купец притишил торговлю, или подупавший из каких-нибудь своих благородий».
- Ну, самого его прямо спросите.
- Спрашивала - кто он такой и какой на нём чин? «Это, говорит, в нашем обществе рассказывать совсем лишнее и не принято; называйте меня Иван Иваныч, а чин на мне из четырнадцати овчин, - какую захочу, ту вверх шерстью и выворочу.
- Ну вот видите, - это, выходит, совсем какая-то тёмная личность.
- Да, тёмная... «Чин из четырнадцати овчин» - это я понимаю, так как я сама за чиновником была. Это значит, что он четырнадцатого класса. А насчет имени и рекомендаций прямо объявляет, что «насчет рекомендаций, говорит, я ими пренебрегаю и у меня их нет, а я гениальные мысли в своем лбу имею и знаю достойных людей, которые всякий мой план готовы привести за триста рублей в исполнение».
«Почему же, батюшка, непременно триста?» «А так - уж это у нас такой прификс, с которого мы уступать не желаем и больше не берём».
«Ничего, сударь, не понимаю».
«Да и не надо. Нынешние ведь много тысяч берут, а мы сотни. Мне двести за мысль и за руководство да триста исполнительному герою, в соразмере, что он может за исполнение три месяца в тюрьме сидеть, и конец дело венчает. Кто хочет - пусть нам верит, потому что я всегда берусь за дела только за невозможные; а кто веры не имеет, с тем делать нечего», - но что до меня касается, - прибавляет старушка, - то, представь ты себе моё искушение: я ему почему-то верю...
- Решительно, - говорю, - не знаю, отчего вы ему верите?
- Вообрази - предчувствие у меня, что ли, какое-то, и сны я вижу, и всё это как-то так тепло убеждает довериться.
- Не подождать ли ещё?
- Подожду, пока возможно.
Но скоро это сделалось невозможно.